ать в дело и жизнь… Церковь не требует, чтобы все вы отвергли ваши домашние дела; но желает, чтобы все привели в порядок ваши дела душевные… Но если и в праздник к утреннему богослужению храма не пускает вас леность и сон, к дневному — неуместное дело мирское, к вечернему — опять мирское веселие или леность и отвычка: отдаю на суд вашей совести, христианские ли это обычаи!
Наверное, слушали гости и проповедь Филарета в Чудовом монастыре о громоздкости суетного мира, от которой нужно избавляться, если хочешь следовать за Христом:
— Если, не обманывая себя, желаешь спастися, то будь верным последователем Христа по пути истинной веры Его и заповедей Его, и как можно оставляй позади себя все, что не может или не хочет проходить с тобою путем тесным, но единым спасительным.
А отправляя своих дорогих гостей в лавру, он писал Антонию: «Примите, отец наместник, посетителей, графиню Анну Алексеевну и о. архимандрита Фотия, со всем вниманием. О. архимандрита возьмите в мои келлии или где покойнее отдохнуть ему. Исполните священное, чего пожелают. Между прочим, о. архимандрит желает слушать панихиду по схимонахе Михаиле. Предложите им и угощение от нашего усердия».
В июле произошло событие, которое долго подготавливалось мудрым Филаретом, знающим, что нельзя торопить людей с принятием монашества. Маргарита Тучкова наконец дождалась того дня, когда ей суждено было расстаться со своим именем. Вообще говоря, красивое имя Маргарита — только первая составная имени антиохийской великомученицы, которую полностью звали Марина Маргарита, что означает «морская жемчужина». Теперь Маргарита должна была исчезнуть, чтобы вместо нее появилась монахиня Мелания, что по-гречески значит «черная». Постриг совершал в Троице-Сергиевой лавре наместник Антоний, а Филарет присутствовал при этом в качестве восприемника новой инокини. Отныне его письма к ней будут начинаться со слов: «Благословение и мир от Господа начальнице общежительствующих Мелании и сподвизающимся в послушании любви».
В 1836 году исполнилось десять лет со дня коронования императора Николая I, и в сей день 22 августа, приветствуя на Москве государя, приехавшего в Первопрестольную ради сего торжества, святитель Филарет произнес в Успенском соборе Кремля слово, в котором с огромным восторгом очертил успехи первых лет николаевского царствования:
— Смотрите. Враги внешние побеждены и укрощены. Враги домашние уничтожены. Союзы, особенно благоприятные миру царей и народов, укреплены особенно. Редким царским искусством враги переработаны в друзей. Силе бедствий, которые предупредить и отвратить не во власти человеческой было, не раз могущественно и благодетельно противопоставлено личное присутствие благочестивейшего императора. Военные силы бдительным попечением непрерывно содержаны и содержатся в развитии, соответственном достоинству и безопасности государства; в особенности же морские, не только увеличены, но, не знаю, не сказать ли, воскрешены пристальным животворным царским взором. Просвещение, искусства, промышленность разнообразно поощрены. Законодательство и правосудие получило свой особенный венец в систематическом составе законов. Человеколюбивые заведения для воспитания, врачевания, призрения возращены в числе и цветут под незаходящим солнцем непосредственного царского призрения. Всякая нужда, бедность, несчастие, общественное, частное непрерывно находили и находят отверстою благодеющую руку царскую. Соответственно потребностям святыя Церкви, ее пастыри, ее храмы, ее обители частью умножены, частью облаготворены. В областях, где в прежние несчастные времена Восточное благочестие стеснено было насилиями Запада, собственное око благочестивейшего государя усмотрело неблагообразие православных храмов, и особенная его воля облекла их приличным благолепием… Вот некоторые части высокой работы в венце царского десятилетия! Величественно и сладостно сияет он оку сердца русского; и не только в настоящее время, но и на будущее отражает свет благих надежд.
Столь высокой оценки пока еще никто не удостаивался в устах святителя Филарета. Подозревать его в неискренности — нелепо, из предыдущих проповедей видно, что он мог произнести слова о необходимости послушания царю, мог сравнивать государя с библейскими царями и обойти стороной точное упоминание тех или иных деяний императора. Но он нарочито останавливается на том, что сделано помазанником Божьим «за отчетный период». Прямо, можно сказать, по пунктам желает подчеркнуть заслуги Николая.
Осенью 1836 года Россию взбудоражила публикация в московском журнале «Телескоп» первого «Философического письма» Петра Яковлевича Чаадаева, в котором он камня на камне не оставлял от русской истории, а также весьма скептически взирал и на религиозные христианские чувства россиян: «Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, — вот печальная история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа — ничего подобного у нас не было. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена тусклым и мрачным существованием без силы, без энергии, одушевляемым только злодеяниями и смягчаемым только рабством. Никаких чарующих воспоминаний, никаких пленительных образов в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции. Окиньте взором все прожитые века, все занятые нами пространства, и Вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы властно говорил о прошедшем и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя. И если мы иногда волнуемся, то не в ожидании или не с пожеланием какого-нибудь общего блага, а в ребяческом легкомыслии младенца, когда он тянется и протягивает руки к погремушке, которую ему показывает кормилица». «Народы — существа нравственные, точно так, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей воспитывают годы. Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру».
Забавно, что нашим первым западником стал человек, носящий такую уж очень восточную фамилию. Чаадай (иначе — Чагатай, Джагатай) — второй сын Чингисхана. От него произошло племя Чаадаев или чагатаев, которые создали свое государство в Средней Азии. Существовал чагатайский язык. А самым знаменитым чаадаем был Тамерлан.
Чаадаев расколол общество, дав два направления мыслей и пристрастий. Те, кто разделял точки зрения Петра Яковлевича, становились впоследствии западниками, а те, кто яростно критиковал его, — славянофилами. Уж очень резко разграничил он проклинаемую им Россию и обожаемый им Запад: «Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды; мы не дали себе труда ничего создать в области воображения и из того, что создано воображением других, мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь».
В то время как Запад стремительно двигался к вырождению христианства, в России оно держалось, во многом благодаря таким столпам православной церкви, как Филарет Московский. Но Чаадаев высказывал крайне противоположное мнение на сей счет: «Вопреки имени христиан, которое мы носили, в то самое время, когда христианство величественно шествовало по пути, указанному божественным его основателем, и увлекало за собой поколения, мы не двигались с места. Весь мир перестраивался заново, у нас же ничего не созидалось: мы по-прежнему ютились в своих лачугах из бревен и соломы. Словом, новые судьбы человеческого рода не для нас свершались. Хотя мы и христиане, не для нас созревали плоды христианства».
Скандал с этой публикацией, естественно, не мог пройти мимо святителя Филарета. Он дал строгие и четкие оценки «Философическому письму»: «Статью Телескопа, оскорбительную для Церкви и для России, мне показали, ибо, впрочем, сего журнала я не имел и не читал. Правительство обратило внимание на сие безумие. Странно, что пропустил к напечатанию ректор университета. Мне казалось возможным сие не иначе, как разве пропустил не читав; но некоторые говорят, что даже поправлял. Найдите и прочитайте лист Северной Пчелы, вышедшей третьего дня. Тут есть хорошее противоядие против статьи Телескопа».
Император был куда более прямолинеен в оценке статьи Чаадаева: «Смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного». «Телескоп» закрыли, его издателя Николая Ивановича Надеждина сослали, Чаадаева объявили сумасшедшим и заставили пройти принудительное медицинское обследование. Полемики не получилось. Тогда все видели славу России и ее истории, все видели себя христианами в лучшем проявлении, нежели европейцы, и большинство людей сочли нелепым спорить с тем, кто говорил, что у России нет истории, что мы народ дикий и варварский и что наше христианство невежественное. Полемика станет развиваться постепенно, в будущие годы.
А противоядием статье «Телескопа» Филарет назвал опубликованный в булгаринской «Северной пчеле» отрывок из книги писателя и дипломата, албанца по национальности, Константина Михайловича Базили «Боспор и новые очерки Константинополя». В этом отрывке, озаглавленном «Восток и Запад», автор оценивал западное христианство как основанное на насилии, а восточное — как движимое любовью.