Когда пишут о кончине и погребении Пушкина, постоянно укоряют, а то и проклинают власти за то, что не устроили пышных похорон. Но устроить такие значило отменить строгое отношение к дуэлянтам. И дуэли посыпались бы как горох! Митрополит Серафим запретил отпевать Александра Сергеевича в Исаакиевском соборе, и отпевание происходило в церкви, которую всегда обозначают как «Конюшенная», дабы подчеркнуть, что гения русской словесности отпевали чуть ли не на конюшне среди лошадей. На самом деле это храм Спаса Нерукотворного Образа, расположенный неподалеку от Мойки на Конюшенной площади внутри довольно величественного здания Конюшенного двора. Пишут, что это очень тесный храм. На самом деле храм довольно просторный, в чем нетрудно сейчас убедиться, поскольку он восстановлен. При советской власти в нем размещался целый институт гидропроекта.
Когда говорят, что «царь запретил отпевание в Исаакиевском соборе», невольно возникает мысль о шедевре Монферрана. Но в 1837 году нынешний главный собор Петербурга еще только строился, заканчивалось возведение купола. И это был четвертый Исаакиевский храм города.
Исаакий Далматский — святой, память которого совершается 30 мая (12 июня), а это день рождения Александра Невского и Петра Первого. Вот почему главным храмом Северной столицы должен был стать именно собор во имя Исаакия. Ведь Петр построил свой град в тех местах, где Александр разгромил на Неве шведов.
Первая церковь во имя святого Исаакия Далматского, деревянная, маленькая, появилась возле Адмиралтейства на месте, где сейчас высится Медный всадник, еще при Петре. Вторая, каменная, была возведена на ее месте, в 1735 году она сгорела, и ее разобрали. Третий Исаакиевский собор строился там же при Екатерине II, закончен был при Павле I, а освящен при Александре I. По проекту архитектора Ринальдини это должно было быть высокое строение из мрамора, на мраморном основании, но император Павел пустил мрамор на строительство Михайловского замка, и на мраморном основании был возведен нелепый кирпичный собор, который довольно быстро стал ветшать и разрушаться. Судя по всему, в 1837 году именно в этом разрушающемся соборе хотели отпевать Пушкина. Но император повелел перенести отпевание в храм Спаса Нерукотворного Образа, являвшийся придворным храмом. Тем самым государь подчеркивал, что Россия прощается не только с великим поэтом, но и с государственным деятелем.
Отпевание совершали архимандрит и шестеро священников, что тоже немало. Пришли лучшие поэты, гроб несли Крылов, Вяземский, Жуковский. Присутствовали высшие чины, среди которых был и министр народного просвещения Уваров. Ну а то, что ни один из архиереев, включая Филарета, не почтил своим посещением сего отпевания… Следует, повторяю, учитывать, что отпевали дуэлянта, по церковным понятиям — самоубийцу, впрочем, успевшего покаяться перед смертью настоятелю храма Спаса Нерукотворного Образа, протоиерею Петру Песоцкому.
Затем, как известно, тело раба Божия Александра было отвезено в Святогорский монастырь, который Пушкин очень любил посещать во время проживания в Михайловском. Здесь он похоронил мать и за десять рублей купил для себя место, чтобы тоже быть похороненным на родовом пушкинском кладбище. Это была его воля.
Конец света ожидали в 1836 году, а он случился в начале 1837-го — малый конец света. Перестал светить русский солнечный гений Пушкин.
Глава девятнадцатаяДУША ИХ ВО БЛАГИХ ВОДВОРИТСЯ1837–1839
А жизнь продолжалась.
В год смерти Пушкина начинались торжества, посвященные 25-летию Отечественной войны, Заграничного похода и ответного визита в Париж. На Москве готовились начать новое строительство храма-памятника во имя Христа Спасителя, посвященного воинам, одолевшим Наполеона. Поскольку изгнание «Великой армии» состоялось в Рождество Христово, то и храм решено было посвятить этому второму по значению после Пасхи православному празднику. Еще в 1831 году государь выбрал новое место для строительства — на высоком берегу Москвы-реки, «на том месте, где ныне существует Алексеевский монастырь, обратя в площадь сей постройки… ту гору против дому князя Сергея Михайловича, где пожарное депо и дом бывший Бекетова, что ныне Сипягина, образуя сию гору вплоть до Москвы-реки. Мысль дивная, достойная Николая I, который желает, чтоб новый памятник смотрел на древний Кремль», — сообщал великому князю Михаилу Павловичу сенатор А. А. Башилов, заведовавший Комиссией для строений города Москвы. Место для Филарета весьма удобное, ибо дом князя Сергея Михайловича Голицына он продолжал постоянно посещать и здесь его по-прежнему встречала обстановка домашнего уюта и огромной любви. Так что, когда спрашивали его мнения о месте строительства храма Христа Спасителя, владыка горячо поддерживал сей выбор. Кстати, сам Сергей Михайлович в 1837 году стал вице-президентом Комиссии по строительству храма-памятника. Президентом являлся военный генерал-губернатор Москвы Дмитрий Владимирович Голицын.
Единственной причиной возражений по поводу сего места мог стать Алексеевский женский монастырь, основанный митрополитом Алексеем Московским, родные сестры которого стали первыми монахинями сей обители. Алексей наравне с Сергием Радонежским особо почитался святителем Филаретом. Вернувшись из Петербурга в Москву, 20 мая 1837 года надень обретения мощей Алексея Московский Златоуст вновь и вновь говорил о значении этой личности в отечественной истории и, кстати, напоминал о том, что тот тоже переводил Библию, «так особенно потрудился в чистом изглаголании слова Божия, когда славенское преложение святого Евангелия с греческим подлинником поверил, и от несовершенств старого наречия и от описок невнимательных переписчиков очистил и исправил». И далее Филарет возглашал:
— Сей подвиг важен, между прочим, потому, что чрез него святитель, Богом просвещаемый, предварительно обличил неправое мнение людей, явившихся после него, которые даже доныне утверждают, будто в священных и церковных книгах и описку переписчика исправить, и непонятное слово перевода заменить понятным, непозволительно и противно православию. Они говорят: по старым неисправленным книгам спасались и спаслись известные святые; такие книги поправлять, значит, портить. Если бы так рассуждал святый Алексий, то, конечно, не стал бы он ни поверять перевод, ни поправлять рукопись Евангелия, а должен был взять книгу Евангелия, какая в его время находилась в Успенском соборе, и сказать: по сей книге спасался и спасся святитель Петр; нечего здесь поверять и исправлять. Но он поверял и исправлял, и потому, очевидно, не так рассуждал, как новые ревнители не очень старой старины, а точно так же, как и древле, и ныне рассуждает православная Церковь, то есть, что спасительная истина Христова и в неисправленных, и в исправленных книгах одна; но что для сохранения и распространения сей самой истины исправная книга лучше неисправной.
То есть он не просто почитал святителя Алексея, но и призывал его себе в помощники, не оставляя мечты вновь получить разрешение на дальнейшие работы по переводу Библии. Казалось бы, Филарет должен был возражать против перенесения монастыря, основанного тем, кому он всегда подражал в своей архиерейской деятельности. Но постройки Алексеевского монастыря пришли в ветхость, их так и так надобно было сносить и строить новые. И Филарет смирился с переносом монастыря на другое место — в Красное село, что и произошло в 1837 году.
Летом того года Филарет встречал в Москве и у себя в гостях на Троицком подворье наследника цесаревича Александра Николаевича, к которому чувствовал особенное расположение:
— Всегда светло для нас твое пришествие, как заря от солнца России…
12 сентября Филарет освятил домовый храм при Московском университете во имя святой мученицы Татьяны, в день памяти которой императрица Елизавета Петровна подписала указ о создании на Москве университета. Впоследствии частица мощей Филарета станет одной из святынь этой церкви. И сейчас она особо сберегается здесь.
В октябре Филарет привечал на Москве самого императора, возвратившегося с Кавказа, где снова начиналась война против турок ради дальнейшего овладения Россией черноморского побережья:
— Благочестивейший государь! Слава Богу, ты возвращаешься. Ты перешел горы, и горы отнял от наших сердец, озабоченных трудностями твоих исполинских путей по землям и морям твоей исполинской державы…
Становилось добрым обычаем присутствие царской семьи летом и осенью в Москве. Зимой Филарету опять предстояло ехать в Петербург, он сумел выпросить у государя разрешение остаться в Москве, поскольку вновь часто простужался, отчего болели то ухо, то глаз, но в ноябре Николай все же попросил его прибыть в Северную столицу по неотложным делам. «Тяжко и заботливо сие для моей немощи, — писал Филарет наместнику Антонию, — ибо и теперь дома не могу избавиться от простуды; но надобно творить дело послушания. Помолитесь, чтобы Господь укрепил и сохранил меня от неблагоприятного действия разных стихий».
В Петербург он прибыл 17 декабря и застал печальное событие, о котором писал Антонию: «Вместо того чтобы в первую ночь отдыхать, надлежало увидеть зарево пожара Зимнего дворца и проводить время в печальных и заботливых размышлениях. Чудная судьба! Эрмитаж был под ветром, и, по распоряжению государя, спасен; три стороны дворца были над ветром, и весь четвероугольник сгорел». А в собственной записной книжке Филарет отметил: «Мы в Петербурге вечером. Болезненному от сильной стужи в дороге, всю ночь не дал мне успокоиться неутихающий пожар Зимнего дворца».
В январе 1838 года, размышляя о петербургском пожаре, он пришел к остроумному выводу, о котором сообщил Антонию: «Заметили ль Вы, что три страшных и много убыточных пожара у трех народов разрушили то, что которому больше любезно: в Петербурге дворец, в Лондоне биржу, во Франции театр?» Биржа в Лондоне сгорела в ночь с 10 на 11 января, в том же январе сгорел в Париже театр «Опера комик». Далее в том же письме Филарет писал: «Сказать ли Вам, что еще кажется мне очень худым предзнаменованием? — Петербург сходит с ума в идолопоклонстве пред французскою плясавицею. Говорят, в то самое время, как она в театре бросалась в огонь, от которого должен был избавить ее бесстудный языческий божок, — сделался пожар, истребивший дворец. Господу помолимся, да простит людские неведения и да очистит наши грехи». Под «французскою плясави