Филарет снова сильно простудился, но 10 марта, превозмогая болезнь, вынужден был прибыть в Синод, где ожидалось объявление воли императора. Но к середине заседания ему стало совсем худо, и он покинул здание на Сенатской площади как раз накануне объявления решения царя. Оно и хорошо, иначе бы с ним мог случиться удар, потому что все сходилось к тому, что виноватее всех были он и митрополит Филарет Киевский. В своем дневнике Московский Златоуст написал: «Болезненность заставила меня прежде времени выехать из С<вятейше-го> С<инода>, и тем Бог сохранил меня от слышания несколько трудного».
После такого трудно было мириться с положением, когда «генеральские шпоры цепляются за мантию». Филарет стал склоняться к мысли о том, чтобы и вовсе более не приезжать в Петербург на синодальные сессии. «Помолитесь, чтобы Господь вразумил меня, что я должен делать, — писал он 3 апреля из Петербурга в Троице-Сергиеву лавру Антонию, — и скажите мне благое слово совета. Забота не о том, что случилось со мною лично, а о том, могу ли я сколько-нибудь быть полезен службе. — Не указуется ли мне время устраниться, чтобы оплакивать мои грехи и вне мятежа дел молиться о благосостоянии Святыя Церкви? Если что захотите сказать мне, хорошо бы мне услышать скоро, потому что приближается время, когда я обыкновенно прошусь в Москву Здоровье мое просит избавления от путешествий в Петербург».
Примечательно, что истинный зачинщик всего скандала отец Герасим Павский нисколько не пострадал. Кстати, выяснилось и то, кто был автором анонимки — бакалавр Московской духовной академии иеромонах Агафангел (Соловьев), не любивший Филарета и разделявший мнение тех, кто считал владыку либералом, преданным членом Библейского общества и верным слугой бывшего обер-прокурора Голицына.
Владыка Филарет сильно огорчался по поводу обрушившихся на него немилостей со стороны Синода и государя. Он писал: «Дело не о том, чтобы уклониться от неприятностей, а о том, что в запутанных и темных обстоятельствах полезнее и безопаснее от нарушения долга. Подписанное полумертвою рукою представлено как написанное живою и сильною и Высочайше утверждено». Имеется ввиду полумертвая рука митрополита Серафима. «В таком случае молчать значит некоторым образом не давать свидетельства истине, а говорить значило бы дать ищущим вины вину к тяжкому обвинению, которое поставило бы еще более крепкие преграды против свидетельствования о истине. В таком положении дела я рад, что мои мысли, хотя похищенные у меня, вошли в акты с моим именем, и следственно, что по мере моего разумения представилось истинным, о том и свидетельствовано. Другие сказали, или умолчали свое мнение, или не имели благовременности сказать. Не мне их судить. Господь, Сам сый истина, да изведет Сам истину Свою, яко свет».
Лишь в середине мая того года Филарет получил разрешение государя вернуться в Москву. Перед отъездом из Петербурга святитель имел беседу с обер-прокурором и не сдержался, чтобы не выразить Протасову своей неуверенности в необходимое™ участвовать в синодальных слушаниях. Николай Александрович надменно и удивленно вскинул брови:
— Что же, разве вы более не вернетесь в Синод?
— Прикажет государь — не могу ослушаться, а сам по себе я бы уже никогда не вернулся в Петербург, — ответил Филарет.
— Почему?
— Потому что так вести дела нельзя, и опасно.
Знал ли святитель, что слова его окажутся пророческими? Пастырский посох никогда более не приведет его в Петербург!
Глава двадцать перваяГЕФСИМАНСКИЙ СКИТ1842–1844
Чем больше человек в своей жизни проявляет деятельности, тем больше у него друзей, соратников, но и врагов, завистников, недовольных его творениями. Немало вражды испытал на себе святитель Филарет. Кто-то был его недругом по непониманию, несогласию, как незабвенный Александр Семенович Шишков или его последователь граф Николай Александрович Протасов. Кто-то из откровенной зависти, как рижский епископ Филарет (Гумилевский). Жизнь есть жизнь. Увы, нередко приходится наблюдать, как двое достойных деятелей, одинаково радеющих на благо России и Церкви, не находят любви и смирения в отношении друг друга. Что поделать? Даже апостолы Петр и Павел иной раз враждовали друг с другом, хотя в памяти потомков навсегда останутся как двое неразрывных друзей…
Другом верным и бесценным всегда оставался для митрополита Филарета Московского наместник Троице-Сергиевой лавры архимандрит Антоний (Медведев). Удивительное дело: он был на десять лет моложе Филарета, а проживет ровно десять лет после него и, как и Филарет, скончается на восемьдесят пятом году жизни! Так им поровну отмерил Господь: тебе — столько, и тебе — столько же.
Архимандрит Антоний, в миру Андрей Гавриилович Медведев, родился 6 октября 1792 года в селе Лыскове Нижегородской губернии. Его родители были крепостными помещицы графини Головкиной, которым она, умирая, дала вольную. Отец Андрея служил по вольному найму поваром у богатого и влиятельного помещика князя Грузинского. Как мы помним, тайным дознанием Филарет выяснил, что на самом деле Андрей был сыном самого князя Грузинского. Он учился у аптекаря при местной больнице и проявил чрезвычайные способности к медицине. Врач Дебше перед смертью завещал ему всю свою библиотеку, а Грузинский поручил Андрею заведовать больницей. Так что впоследствии Андрей Медведев, став монахом, архимандритом Антонием, являлся не только настоятелем Троице-Сергиевой лавры, но и ее главврачом!
И. Хибяпин в своем очерке жизни архимандрита Антония (Журнал Московской Патриархии. 1954. № 7) пишет: «Уже через три года наместничества о. Антония прежней Лавры нельзя было и узнать. За годы, прошедшие после смерти митрополита Платона, многое в Лавре пришло в упадок. Братии было менее 100 человек. Должная дисциплина отсутствовала; не было благочиния и благолепия при богослужении. Стенная ограда Лавры во многих местах стала непрочной, а корпуса и храмы требовали неотложного ремонта. Кровли башен грозили падением. По углам, с внутренней стороны ограды, были свалочные места. На территории Лавры по временам скапливалась такая грязь, что в иных местах невозможно было пройти. Иконописная мастерская влачила жалкое существование». «С самых же первых дней своего управления Лаврой о. Антоний занялся ее благоустройством. В течение первых 12 лет он положил много трудов, чтобы привести в порядок стены Лавры; все непрочные места в них были исправлены, причем часть стены, по 40 метров с южной и с северной стороны, была переложена до основания, а на башнях сделаны новые перекрытия. Жилые и служебные корпуса были также капитально отремонтированы. Восстановительные работы коснулись и всех без исключения храмов, которые украсились внутри и снаружи. До о. Антония лишь два храма — Трапезный и Больничный — имели отопление, а он утеплил и другие храмы, чем привлек большое количество богомольцев в зимнее время. Задние углы Лавры, служившие свалочными местами, были очищены, и по территории Лавры устроены мощеные дорожки; а там, где была грязь и валялся мусор, появились древесные и цветочные насаждения (в особенности около храмов). У северной стены, ради приезжавших сюда крестьян, был выкопан обильный водой колодец; также и все Лаврские корпуса получили хорошее водоснабжение.
В то же время о. Антоний много заботился о том, чтобы упорядочить богослужебную жизнь, внести в нее благочиние и благолепие. На большую высоту было поставлено при нем и церковное пение, и церковное чтение.
По свидетельству современников, богослужения, совершаемые о. Антонием, производили неизгладимое впечатление. Его величественная наружность, умение держать себя, неспешное и немедлительное служение, приятный голос, превосходная дикция, богатство облачений, стройное и умилительное пение, хорошее чтение — все это создавало истинное благолепие.
Отец Антоний ввел в Лавре и специальные еженедельные богослужения в нарочитые дни и чтение акафистов за всенощной под великие праздники. За редкими исключениями о. Антоний присутствовал при всех богослужениях, в какой бы час суток они ни совершались. Большею частью он сам принимал участие в совершении церковных служб. От этого его не удерживала и развившаяся под старость болезнь ног.
Много трудов и средств положил о. Антоний на возрождение иконописного дела в Лавре. Иконописная мастерская превратилась при нем в образцовую. Вскоре была открыта и школа иконописи, давшая многих искусных мастеров своего дела».
Антоний был для Филарета и задушевным другом, и духовником, которому Филарет приносил свои исповеди и у которого из рук причащался Святых Тайн, и поверенным во всех делах, верным помощником, исполнительным подчиненным. Письма Филарета Антонию полны всевозможных распоряжений, поручений, советов, как и что обустроить. Вот, к примеру, одно такое письмо целиком, сколько в нем всего перечисленного: «Благодарю, отец наместник, за благословение от обители — просфору и благословенный хлеб.
Мой путь, хотя после болезни предпринятый, совершился благополучно.
Келлии при больнице нужно беречь. Я обещал их преосвященному Ярославскому, если понадобятся. Да продлится его здравие и зрение; но надобно, чтобы в случае надобности не был он обманут в обещанном.
Не знаю, что за секретарские келлии. Приготовьте их, а после посмотрим, будет ли преосвященный доволен. Если он доверил себя нашему попечению, надобно оправдать его доверенность возможным споспешествованием его спокойствию и удовольствию.
Яблони и вишни, если находите благонадежный случай, посадите. Но теперь, думаю, прошло уже время. Разве осенью?
Безмолвие, конечно, вещь хорошая. Но думаю, кто призван послужить в обществе, не должен уходить от сего без особого указания от провидения Божия. Если будет угодно Богу, поговорим о сем только усты ко устам.
Как же Вы поехали на Песношь, не предваряя настоятеля? Разве тем сие изъяснить, что хотели видеть монастырь в таком виде, как он есть без приготовления и ожидания благочинного? В таком случае Вы правы; а настоятеля надлежало спросить, благословна ли вина его отлучки.