Конец 1844 года ознаменовался кончиной Александра Николаевича Голицына, немало значившего для Филарета в первой половине его жизни. Много было от него худого, но много и хорошего. С ним связывались рухнувшие надежды на издание полного перевода Библии. Он был некогда человеком страстей, либералом; другие обер-прокуроры отличались строгостью, но нередко и самодурством. Но с Голицыным можно было как-то ладить, а с Мещерским и Нечаевым и в особенности с Протасовым у Филарета ничего не получалось. И дело перевода Священного Писания вот уже двадцать лет стояло на месте без движения.
В 1845 году родился будущий великий император Александр III. Его правление станет единственным в истории, когда Россия ни с кем не будет воевать, за что сей государь получит прозвище Миротворец. И год его рождения выдался в отечестве нашем каким-то на редкость мирным, спокойным. Даже на кавказском театре военных действий, потерпев неудачу в Даргинской экспедиции, главнокомандующий Михаил Семенович Воронцов перешел к строительству оборонительных рубежей, казачьих станиц, дорог, к развитию торговли.
Митрополит Филарет продолжал печатать свои проповеди и опекать благоустройство Гефсиманского скита; он прочитал сильные проповеди о молитве Господа Иисуса Христа в Гефсиманском саду, о чуде на горе Фавор, о словах, обращенных Иисусом к Богородице с креста на Голгофе; он обосновал необходимость использования масоретского текста при переводе Библии на русский язык и составил слово «О догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого LXX толковников и славянского переводов Священного Писания».
Губернатором Москвы по-прежнему оставался Дмитрий Владимирович Голицын, человек, сделавший для Первопрестольной чрезвычайно много. Как настоящий христианин он не переставал заботиться о неимущих людях. При нем для них появилась глазная больница, находящаяся на попечении московского правительства. Она располагалась на углу Тверской улицы и Мамоновского переулка. Директором и главным врачом являлся видный офтальмолог Петр Федорович Броссе, немало продвинувший вперед глазную отрасль медицины. В 1845 году митрополит Филарет освятил при этой больнице церковь Христа Спасителя, отверзающего очи слепому, и прочитал проповедь, которую стоит процитировать постольку, поскольку многие из нас при виде нищих думают о том, надо ли подавать им, стоит ли оказывать помощь, ибо много среди них и жуликов. Вероятно, так же думали люди и тогда, в XIX веке. Филарет на примере евангельского события объяснял, что Господь разберется, а подаяние, совершаемое нами, в любом случае делает нас лучше.
— Не видно, чтобы слепой призывал Его или просил о исцелении. Не было, по-видимому, причины останавливаться; не было нужды действовать. Но Господь Иисус останавливается и говорит: Мне подобает делати. Почему так? Потому что благость побуждает; потому что человеколюбие требует; потому что есть случай сделать доброе дело; потому что доброго дела, которое можно сделать в нынешний день и в теперешний час, не должно отлагать до другого; потому что случай к добру может пройти, и с утраченным случаем утратилось бы добро, которому он благоприятствовал. Надобно ли напоминать вам, христиане, чтобы, по образу Христову, вы не проходили мимо нищего, или иным образом несчастного, не оказав ему помощи, если можете, и чтобы не дожидались вопля и слез, когда самый вид несчастия без слов напоминает о помощи? Или и без меня, при случае, напомнит вам о сем ваше сердце?.. При виде слепорожденного ученики вопросили Господа: сей согреши или родители его, да слеп родися!.. Но Господь немногими словами отверг догадки человеческие: ни сей согреши, ни родители его: и еще с более усиленною краткостью указал путь Божий: да явятся дела Божия на нем… Иногда, при виде нищего, испытующий помысел говорит нам: не сей ли согреши? Не от своего ли греха он нищ? Не от праздности ли? Не от невоздержания ли? Не притворно ли является нищим? Кто легко предается таким помыслам, тот подвергает себя опасности осуждать невинных, и притом несчастных, пропускать случаи к благотворению и наконец потерять расположение к благотворению. Как же охранить себя от сей опасности? — Должно помнить, что в отношении к бедствующим долг и польза не в том состоит, чтоб испытывать и судить, а в том, чтоб благотворить: подобает де-лати. Лучше добродушное дело, нежели тонкое испытание. Лучше слепая лепта нищему от сердца, нежели проницательная холодность сердца.
Как и подобает христианскому пастырю, Филарет не уставал повторять главную христианско-социалистическую заповедь о том, что богатство дается богатым для того, чтобы помнить о бедных.
— Богатый да не превозносится над бедными, — взывал он в другой своей речи того года, — но да нисходит подкреплять своею помощью сии смиренные подпоры его собственного благополучия. Есть время, когда признательность бедных лучше для богатого, нежели богатство. Наследственно или условно владеющий трудом или произведением труда подвластных, да не будет невнимателен к сим смиренным земли. Человек не вещь, которую можно употреблять, и не быть ей ничем обязану. И государственный, и нравственный, и особенно христианский закон с правом власти соединяет обязанность к подвластным. Если они отдают вам половину своего работного времени: отдайте им часть вашего свободного времени. Если они доставляют вам избыток; вы доставляйте им необходимое: безбедную жизнь, защиту, средства потребного для них образования, руководство и охранение нравов и веры. Умейте приобретать от них не одну выгоду, но и благодарность, и любовь.
Еще одна зима радовала святителя тем, что не надобно было ехать в Петербург, и когда не болел, Филарет охотно ездил по Москве и Подмосковью. Освящая в Бронницах храм Иерусалимской иконы Божьей Матери, он говорил о том, что молиться можно и должно и в храме, и в уединении.
— Держитесь апостольского учения: молитесь на всяком месте. Особенно когда утром пробуждаешься от сна: помысли, что Бог дает тебе день, которого ты сам себе не мог бы дать, и отдели первый час, или хотя первую четверть часа даруемого тебе дня, и принеси ее в жертву Богу, в благодарной и в благопросительной молитве. Чем усерднее ты сие сделаешь, тем более освятишь свой день, тем крепче оградишь себя от искушений, каждый день встречающихся. Подобно сему, когда отходишь ко сну: помысли, что Бог дает тебе покой от трудов, и отыми начаток от времени твоего покоя, и посвяти его Богу, чистою и смиренною молитвою. Ея благоухание приближит к тебе Ангела, для охранения твоего покоя… Кроме молитвы домашней и уединенной, непреложное слово Божие и самое наше спасение требуют от нас еще молитвы церковной, во храме по богопреданному чину освященном тайнодействуемой…
В той же проповеди он не преминул сказать несколько слов о старообрядцах. Тема эта продолжала волновать Церковь, поскольку очень много оставалось раскольников.
— Удаляющиеся от святыни Церкви говорят, что сие делают они по старой вере. Удивительно, как люди могут извращать истину, если того пристрастно захотят. Где нашли они старую веру без священноначалия и без освященных храмов? Эта вера очень новая; двухсот лет не прошло еще, как она возникла. Истинно старая вера от начала христианства имела и имеет непрерывное священноначалие и освященные храмы… Словеса говорят, по-видимому, благие: но в самом деле прельщают и отводят от истины… Держитесь древних, или, лучше сказать, вечных православных догматов веры, которые и в старых, и в новых книгах равно проповедуются: и с тем вместе держитесь установленного Богом священноначалия и освященного Богом храма.
Московский Златоуст снова имел возможность много творить проповеди, заниматься собственным богословием, волновать сердца слушателей прекрасным словом истины.
А в это же время рождалась и поднимала голову новая революционная мысль, пронизанная материализмом и отвергающая все, на чем стоял мир христианского понимания жизни. Тридцатилетние Белинский, Станкевич, Бакунин, Герцен, Огарев устремились верхом на этой мысли к полному отрицанию сперва православной церкви, затем — христианства, далее — бессмертия души, а в конечном итоге — и самого Бога. Их революционные атеистические взгляды оказались, безусловно, куда более «прогрессивными», нежели взгляды декабристов. Казавшееся еще пятнадцать лет назад ужасающим, теперь, по сравнению с этими новшествами, выглядело почти невинным. Все началось в конце 1830-х годов в кружке Станкевича и Белинского. Станкевич скончался в 1840 году, его дело уже более решительно продолжил Белинский. В 1845 году в «Отечественных записках» стали публиковаться «Письма об изучении природы» Герцена, смело писавшего под псевдонимом «Искандер» о примате человека надо всем, включая и природу, и историю: «Ни природа, ни история никуда не ведут и потому готовы идти всюду, куда им укажут, если это возможно». Насколько же это противоречило мировоззрению Филарета, основанному на понимании Промысла Божьего в развитии и природы, и истории, и человека! Одновременно с печатанием крамольных статей Герцена продолжали выходить собрания проповедей Московского Златоуста, о которых князь М. А. Оболенский писал В. А. Поленову: «Вот приятная новость к празднику для всех москвичей: это новое издание назидательных слов и речей нашего архипастыря, преосвященнейшего митрополита Филарета, разбросанных по разным изданиям и большею частью выходивших отдельными книжками. Кто из нас не слыхал его проповеди и кто не увлекался его назидательными беседами! Нет сомнения, что и самая словесность сделала в них значительное приобретение».
Русское общество раскалывалось на два лагеря. Европа готовилась к новой большой войне с Россией, которая разразится в 1850-е годы, и если лагерь, возглавляемый такими, как Филарет, укреплял Россию в ее нравственной и духовной готовности к грядущим новым тяжелым испытаниям, то лагерь, возглавляемый такими, как Герцен, неизбежно становился помощником Европы в ее безнравственной и бездуховной готовности к битве с русским самодержавием и русским христианством. Впервые этот второй лагерь пособников Европы стал обосновывать и само свое существование в Европе