же и миссионера в помощь Иннокентию. Филарет с огромной любовью благословил Путятина и его предстоящее плавание, собрал необходимые предметы, по просьбе Ефима Васильевича составил особую ектенью для употребления в корабельной церкви, а в качестве миссионера на «Палладу» был определен по совету Антония троицкий иеромонах Арефа. Другим миссионером на фрегате являлся замечательный востоковед, китаист архимандрит Аввакум (в миру — Дмитрий Семенович Честной). Арефа проведет в миссии святителя Иннокентия шесть лет, немало потрудится, но в 1860 году отпросится восвояси в Троице-Сергиеву лавру. Аввакум будет на «Палладе» священнослужителем, потом отправится в Китай, в Приамурье, будет служить у графа Муравьева-Амурского и возвратится, как и Арефа в 1860 году, с восточных рубежей России в европейскую часть и тоже в лавру, только не в Троице-Сергиеву, а в Александро-Невскую.
Монахиня Палладия оказалась неспособной к руководству большой Спасо-Бородинской обителью, надобно было ее заменить. В свое время игуменья Мария говорила, что хорошо бы сделать настоятельницей послушницу Софью. Теперь о том припомнили и стали готовить Софью к постригу. Софья Васильевна Волконская, урожденная княжна Урусова, была некогда замужем за князем Александром Андреевичем Волконским. Двадцать лет в браке принесли ей и счастье, и горе — за это время у нее родились и в разное время умерли четверо детей, а в 1847 году не стало мужа. Видя в этих горестных потерях перст Божий, Софья Васильевна ушла в Спасо-Бородинский монастырь послушницей, проявила там свои деловые качества. Осенью 1852 года она была пострижена в монахини под именем Сергии, а затем сам святитель Филарет совершил чин посвящения ее в сан игуменьи.
26 декабря 1852 года митрополиту Московскому Филарету исполнилось семьдесят лет. И вновь нет упоминаний о торжествах по сему поводу, коих, судя по всему, не было никаких. В письме Антонию юбиляр сообщал, что на второй день праздника, то бишь Рождества, «сильно болел простудою, особенно головы, отчего и зрение не мог употреблять». Вот и все про второй день праздника, когда у него был юбилей.
В новом, 1853 году смерть унесла еще один сухонький листочек — не стало родной матушки митрополита. Евдокии Никитичне шел восемьдесят седьмой год. Как было заведено, сразу же по совершении ранней литургии часам к восьми, к половине девятого любящий сын навещал ее, дабы спросить о самочувствии. Она уже была так слаба, что почти и не вставала с мягкой лежанки. Смерть не стала неожиданностью, ее уже ждали — вот-вот. 20 марта Филарет, как обычно, пришел к ней из церкви и застал последний час жизни родительницы. Она отошла ко Господу на его руках. Он записал в дневнике: «Преста-вися раба Божия Евдокия, мати моя, в 9 ч. утра».
В последнее время частым гостем Филарета стал драматург, поэт и журналист Николай Васильевич Сушков, вспоминая потом те дни, он написал, что Филарет «без рыданий принял последний вздох усопшей, без рыданий отдал последний долг от-шедшей из времени в вечность. Твердо бодрствуя на молитве поминовений и погребения, обрел в душе своей силы встретить гроб на кладбище, проводить до могилы, посыпать перстию персть, и кротко-сиротливо возвратиться в свою келлию к обычным трудам и подвигам».
Рыданий и слез не было. Их никто не видел. Но своему духовнику Антонию святитель писал: «Житие и кончина ее дают уверение, что она скончалась в блаженном уповании. Число лет ее и последний болезненный год приготовляли меня к лишению. С благоговением смотрю на ее отшествие, однако часто хочется плакать. Слава Богу, что я сподобился отдать ей последний долг. Утомленный занятиями с обер-прокурором, в последние дни ее должен я был нередко приходить к ней, иногда ночью, и иногда проводить при ней несколько часов; и уже чувствовал расстройство в здоровье прежде кончины ее; однако Бог устроил так, что и пред кончиною ее при ней я молитвословил, и последних тихих дыханий ее свидетелем был, и, непосредственно по прекращении их, принес молитву о преставившейся. Но два дня приходя на панихиду в дом ее, от простуды ног получил я боль в голове и внутренностях такую, что в воскресенье большую часть дня пролежал и ночь на нынешний день имел трудную; однако ныне должное исполнить мог. Утешили меня сослужители, по доброй воле, в довольном числе собравшиеся на ее вынос и погребение, и множество народа не только от дома до церкви, и в церкви, но и на кладбище загородном. Довольно любви и молитвы».
По просьбе Андрея Николаевича Муравьева известный русский шахматист князь Дмитрий Семенович Урусов, присутствовавший на похоронах Евдокии Никитичны, оставил подробное описание похорон, из которого мы знаем, что отпевание проходило не в приходской Троицкой церкви, а в храме Адриана и Наталии. Он был куда более вместительный, отличался пышным убранством, располагался неподалеку от Троицкой слободы на 1-й Мещанской улице, ныне это проспект Мира. В 1936 году этот памятный для москвичей храм был уничтожен безбожниками. Митрополит Филарет сам совершал литургию, а надгробное слово предоставили духовнику усопшей, приходскому протоиерею. Когда он говорил, глаза Филарета наполнились слезами. После отпевания гроб повезли на Пятницкое кладбище. Там совершилось погребение, и владыка, как полагается, произнес праху родной матери:
— Земля еси и в землю отыдеши.
«В сие время я стоял близ владыки, — пишет Урусов. — Лицо его было покрыто матовой светлостью. Без сомнения, целый крест разнородных чувствований был водружен на Голгофе сердца его; он не плакал; прошло время сетования и плача; он молился и размышлял…»
После смерти матери Филарет распорядился посчитать все ее потомство — детей, внуков, правнуков, праправнуков. Всех, кто был жив в том 1853 году. Насчиталось немало — девяносто три человека! Вот какая ближайшая родня была на то время у Московского Златоуста!
В своем письме Антонию Филарет упоминает о том, что в те дни был сильно утомлен занятиями с обер-прокурором. Протасова направил в Москву государь, снабдив его рескриптом, в котором предписывалось неожиданно объявиться в Первопрестольной и провести тщательную проверку всего церковного имущества, древностей и драгоценностей, поскольку до сведения императора дошли слухи, будто древности и драгоценности в Москве не имеют описей, а потому легко исчезают из церковного имущества в частных собраниях. Протасов прибыл 11 марта, и с этого дня Филарет ежедневно после литургии и посещения матушки отправлялся на Поварскую в дом Протасова и там проводил время до вечера, совершая предписанную проверку. К счастью, в Протасове к тому времени произошла сильная перемена, и он уже не отличался прежней грубостью и высокомерием, военный мундир заменил гражданским сюртуком, и шпоры генерала — а в 1848 году он был произведен в чин генерал-лейтенанта — более не цеплялись за архиерейскую мантию, то бишь он уже не наваливался на митрополита всей своей массой, был учтив, приветлив, вежлив, спокоен. Деловито и без нервотрепки обер-прокурор и митрополит производили ревизию московских ценностей.
Это была не просто придирка Санкт-Петербурга к Москве. По всей России проводились ревизии ценностей, потому что война вот-вот могла нагрянуть. Теперь ее приближение ожидалось не с года на год, а с месяца на месяц. Николай I публично не признал восшедшего на престол Луи Наполеона императором Франции — в своем приветствии он наименовал его не братом, как полагалось в случае признания, а другом. В декабре 1852 года разразилась ссора с Францией из-за ключей к храму Рождества Христова в Вифлееме, которые турки, владевшие Святой землей, забрали у русских и передали французам, тем самым подразумевая, что условия Кючук-Кайнарджийского мирного договора с Османской империей более не признаются ими и они не намерены защищать интересы православных христиан. Ключом от яслей Господних французы и турки и открыли ящик Пандоры, из коего выскочила новая война с Россией. Война, которую мы привыкли называть Крымской, европейцы — Восточной, но которая изначально называлась в России иначе — войной за ясли Господни.
23 февраля 1853 года князь Александр Сергеевич Меншиков прибыл в Константинополь и вручил султану ультиматум с требованием признания всех православных христиан в Османской империи находящимися под особым покровительством российского императора. Православные христиане составляли треть населения Турции, их насчитывалось около двенадцати миллионов, в основном они жили на Балканах. Узнав об ультиматуме, французы направили свои военные корабли в Эгейское море, а английский посол уверил султана в том, что в случае войны Англия выступит против России. В мае султан отверг русский ультиматум, в ответ на это Николай I расторг с Турцией дипломатические отношения и ввел войска в Молдавию и Валахию. 22 июня по европейскому стилю войну России объявил в Лондоне Герцен, запустив станок своей «Вольной русской типографии». А 25 июня по православному календарю, в день рождения Николая I, митрополит Московский выступил в войне на стороне России:
— Слышим от благочестивейшего самодержца нашего во всенародный слух исшедшее слово, которым он, соединяя миролюбие с твердостью в правде, ограждает права и спокойствие православного христианства на востоке, и особенно в Святых Местах Святой земли. Не утешительно ли видеть его здесь на том пути, который пророчество предначертало царям благочестивым, — на пути царя охранителя и защитника Сиона Божия?
4 октября турецкий султан Абдул-Меджид объявил России войну, через пару недель вышел царский манифест «О войне с Оттоманскою Портою». Под селом Ольтеницей в Румынии произошло первое сражение с турками. Но все понимали, что война будет не только с Турцией, но и со всей Европой. И вскоре объединенный англо-французский флот вошел в пролив Босфор.
«Подлинно это может быть брань библейская, брань народа Божия с язычниками, — писал в эти дни Филарет преподобному Антонию, — только, если бы мы менее заразились языческими обрядами Запада! — Господи, прости нас и защити славу твоего имени пред языками!»