тройки, некогда принадлежавшие роду Романовых, а под руководством придворного архитектора Федора Федоровича Рихтера они были основательно восстановлены и превращены в один из первых московских музеев. Полностью утраченный верхний деревянный этаж достроили в виде теремка с высокой крышей, восстановили крыльцо, в комнатах поставили богатые изразцовые печи, настелили паркет, стены обили дорогой парчой с царскими вензелями. В комнатах разместили серебряную и расписанную эмалями посуду, шитье, женские украшения, сундуки, старинную мебель, стены украсили прекрасными росписями.
Открытие этого музея Московский Златоуст использовал для того, чтобы лишний раз возвестить своей пастве о необходимости помнить и хранить славу русской истории:
— Вот скромный древний дом, который может считать своими потомками великолепные дворцы, и это потому, что в нем обитали благочестие, правда, любовь к Отечеству. Вот невысокие храмины, из которых вышли высокие души. Романовы доблестно действовали для Отечества, великодушно страдали для Отечества, и всеправедный Отец, из Него же всяко отечество на небесех и на земли именуется, судьбами Своими устроил то, что род Романовых привился к древнему роду царей и произвел Отцов Отечества. Сии воспоминания встречать будет каждый сын России, при воззрении на Романовский Дом, и сердце его скажет ему: честь и слава царю, чтущему доблестных предков! Научимся от него и мы чтить и хранить древнюю доблесть, которую может украсить, но не заменить новый блеск.
К зиме болезнь только усилилась. Вероятно, святитель мог не дожить до своего очередного дня рождения, но миновал кризис, болезнь отступила, а весной, как он сам выразился, «инстинктуальное желание» подсказало ему есть кислые капустные щи; Рахманов разрешил, но без употребления самой капусты, и случилось чудо: «Щи из кислой капусты оказались для меня действительным лекарством». Вернулись вкусовые ощущения, полностью утраченные во время болезни, вернулись силы.
Болезни не позволяли ему только покидать жилье, но работал он по-прежнему много, переписку вел обширнейшую, ежедневно по нескольку длиннейших писем, с подробными ответами на все вопросы, считал нужным высказать свое мнение о политических и церковных событиях, продолжал следить за тем, как переводится Священное Писание, спорил по этому поводу с Муравьевым. Находил силы в самый разгар болезни писать Андрею Николаевичу пространный ответ на вопрос о том, как понимать молитву о соединении Церквей, доказывая, что православные обязаны мечтать о дне, когда католики придут к ним и станут тоже православными: «Не стесняйте же христианской любви Православной Церкви, не утверждайте, что она не молится о соединении Римской Церкви».
В свои семьдесят семь он сохранял ясность ума чрезвычайную, и хотя уже редко, но сочинял и произносил свои прекрасные проповеди. Смирялся с достижениями прогресса. Смирился с железными дорогами, хотя и называл их «изобретением нетерпеливости человеческой». Дозволил вести железнодорожную ветку к Троице-Сергиевой обители. Смирился и с фотографиями, принимал фотографические изображения икон, храмов и каких-либо святынь и незадолго до кончины даже, наконец, разрешил его самого сфотографировать в полном архиерейском облачении. И этот снимок дивной красоты дошел до нас.
1860 год принес большую радость — вышел в свет русский перевод Четвероевангелия. Под ведением Филарета продолжались переводы остальных книг Библии. Борьба была не напрасной, и в итоге победителями вышли обе противоборствующие стороны. Переводы выходили с параллельными текстами на старославянском языке. Так и надо было сделать. Это наилучшее решение. Старославянский текст непередаваемо поэтичен, но наполовину непонятен тому, кто не изучал древний язык русичей. Перевод понятен, но как ни старайся, в нем все-таки что-то теряется неуловимое, трепетное, глубинное…
Летом 1860 года владыка вновь на ногах, вновь ездил по своей епархии, освящал Успенский храм в селе Горбунове, ехал в Угрешский монастырь, где освящал больничную церковь… Тогда стояла страшная засуха — он совершал молебен о дожде, и дождь обрушился на Москву после семнадцати дней испепеляющей жары.
Тем же летом в Сирии арабы-мусульмане устроили чудовищную резню арабов-христиан. Филарет тотчас организовал сбор средств и в течение месяца собрал восемнадцать тысяч рублей, которые были отправлены в помощь пострадавшим. Синод для той же цели выделил пять тысяч.
В праздник Успения Божьей Матери в Успенском соборе Кремля митрополит Московский вновь приветствовал государя императора, коего венчал на царство:
— Благословенно твое благоволение к твоей древней столице. Благословенно твое благоговение к ее древней святыне. Единение царя и народа в истинной вере есть животворный источник их государственного единства и силы. Воздвигший тебя от благословенного корени царей, помазавший тебя свыше и поставивший тебя защитником Церкви Своей, да споспешествует всегда тебе, и в сохранении мира ее в отечестве нашем, и в восстановлении разрушенного мира ее за пределами оного, и все царственные дела твои да благоуправит к истинному и неколебимому благоденствию всех верноподданных.
На сей раз при Александре II был наследник цесаревич Николай, вступивший в свое совершеннолетие. После литургии царь принимал митрополита в своем кабинете в Большом Кремлевском дворце, а затем, во время праздничного обеда, усадил его за столом между собой и старшим сыном, всячески угождал, угощал. «Прожил я вчерашний день не без труда, но с удовольствием», — писал Филарет Антонию. А на другой день наследник навестил его на Троицком подворье.
В сентябре владыка посетил Троице-Сергиеву лавру, где состоялось торжественное освящение храма Святого праведного Филарета Милостивого в Гефсиманском ските. Совершив его, Московский Златоуст произнес задушевную и красочную речь:
— Место, где мы теперь находимся, в продолжении шестидесяти лет знаю, как очевидец: и сверх того, когда пришел я сюда в первый год текущего столетия, встретил здесь ясные следы и воспоминания прошедшего столетия. Да не покажется то праздным словом, если возобновлю теперь некоторые из сих воспоминаний. Это будет не мимо нынешнего праздника. Здесь был дом изящного зодчества, который устроением своим показывал, что он назначен был не для постоянного жительства, а только для летних увеселительных посещений. Здесь был сад, в котором растительная природа слишком много страдала от искусства, ухищрявшегося дать ей образы, ей несродные. Для чего это сделала обитель монашествующих? Как взирал на сие преподобный Сергий, любитель простоты, и никак не любитель роскоши и чувственных удовольствий? Как допустил он сие в своей области, так близко к нему? Во-первых, думаю, он снисходительно смотрел на дело потому, что имел в виду намерение, которым или оправдывалось, или извинялось дело. Урочище сие было украшено для царских посещений. Тогда как высота царская смирялась пред смирением святого; тогда как благоговение меньших сынов преподобного Сергия соединялось с благоговением державных, в молитве о спасении душ их и о благе царства их; верноподданническая любовь желала проявить себя и в том, чтобы представить царским взорам некие черты обычного для них благолепия и великолепия. Во-вторых, преподобный Сергий без прещения допускал, чтобы в области его являлись некоторые виды мирского великолепия, думаю потому, что смотрел на них, как на пробегающую тень; и, как таинник провидения Божия, предоставлял себе в последствии времени открыть здесь иные, духу его свойственные виды. Внешние обстоятельства Сергиевой лавры изменяются. Ее древнее достояние вземлется от нее, и чрез то снимаются с нее многие мирские обязанности и заботы. Прежнее великолепие становится не нужным, так как и не возможным. Здешний царский дом и сад делаются местом скромного отдохновения наставников и учеников духовного училища, которое лавра основала в своих стенах, на своем иждивении, во дни своего изобилия. По времени увеселительного дома не стало: сад, уступленный искусством природе, обратился в лес. Таким образом преподобный Сергий достиг того, что упразднилось здесь мирское, допущенное на время; и, как бы желая вознаградить себя за сие допущение, благоизволил, чтобы здесь водворилось духовное. Родилась мысль, в уединении сего урочища устроить малый храм, при котором поселились бы несколько братий, особенно расположенных к безмолвию и к более строгому отречению от своих желаний и собственности, и в котором, сверх обычных молитвословий и тайнодействий, псалтирь Давидова день и ночь издавала бы свои святые и освящающие звуки, сопровождаемые молитвою о мире и благе Церкви, царя, Отечества, великой обители и благотворящих ей… Наконец, не должен ли я особенно взять во внимание то, что покровителем храма сего избрали вы праведного Филарета, моего покровителя? Без сомнения, должен. Усвояя ему сей храм, и его сему храму, конечно любовь ваша желала, чтобы он умножил о мне свои молитвы, много мне благопотребные: благодарю любовь вашу.
Глава двадцать шестаяБЕЛЫЙ АНГЕЛ1861–1867
Конец пятидесятых годов XIX века — время подготовки в России отмены крепостного права, и в этой подготовке были задействованы все лучшие умы государства, включая митрополита Филарета Московского. Он — один из тех, с кем важно было посоветоваться, и к нему обращались за советом при каждом новом изменении проекта реформы.
Учрежденный 3 января 1857 года десятый по счету Комитет по крестьянскому делу через полгода представил первый официальный проект реформы. 20 ноября 1857 года император издал и разослал всем губернаторам рескрипт, в котором изложил правительственную программу. Предусматривалось уничтожение личной зависимости крестьян при сохранении всей земли в собственности помещиков, предоставление крестьянам определенного количества земли, за которую они обязаны будут платить оброк или отбывать барщину, и со временем — права выкупа крестьянских усадеб, состоящих из жилого дома и хозяйственных построек. Юридическая зависимость уничтожалась не сразу, а только по истечении переходного двенадцатилетнего периода. В 1858 году для подготовки крестьянских реформ были образованы губернские комитеты, в них развернулась борьба за меры и формы уступок между либеральными и реакционными помещиками. Вместо негласного комитета создан был Главный комитет по крестьянскому делу. Он выработал новую программу, утвержденную императором 21 апреля 1858 года и предусматривавшую не упразднение крепостной зависимости, а лишь ее смягчение