яски на ней были обнаружены колоссальные запасы золота, и за первые пятьдесят лет владения огромным полуостровом Америка получила доход в сто раз больший, чем истратила на покупку «золотого пирога». Неизвестна и судьба полученных от Америки денег за проданную Аляску. Есть легенда о том, что они были переведены в золотые слитки и переправлялись на корабле «Оркней», который бесследно затонул в Балтийском море. По другим данным, деньги были переправлены в Англию, где на них закупались паровозы для стремительно развивающихся российских железных дорог.
К митрополиту Филарету вся эта история имеет отношение лишь в том смысле, в каком ее применил к святителю Андрей Николаевич Муравьев, что тот не вмешался и не предотвратил продажу. В письме Антонию митрополит жаловался на Муравьева: «Продажа российских владений в Америке, кажется, окончательно совершилась. Андрей Николаевич восклицает: какой тяжкий ответ лежит на стражах Израилевых! — Может быть, мы дремлющие стражи, но что можно было сделать? Недавно услышал, что продают; трудно было верить; вдруг говорят, что дело сделано. Разве можно было стражам Израилевым вломиться в государственное решение, состоявшееся и исполненное?»
16 апреля 1867 года Филарет в последний раз праздновал Пасху на земле — «во имя Господа воскресшего, целование радости и любви».
На Светлой седмице в последний раз обращался с приветствием к императору, вновь не устно, но письменно.
В мае в Москве проходила этнографическая выставка, приехали представители всех европейских славянских народов. Восемьдесят человек, причем в основном не православного вероисповедания. После приема, оказанного им императором, славяне пришли под благословение митрополита Филарета. Он обратился к ним со словом, ставшим последней официальной речью и проповедью Московского Златоуста. И как знаменательно, что эта речь обращена ко всему славянству!
— Имею неожиданное утешение приветствовать вожделенных гостей и братий, которых здесь вижу и которых также сверх ожидания видит ныне Москва. Благословен Бог и Господь наш Иисус Христос, посетивший и посещающий бедственно-разделенное человечество и направляющий оное к единому спасению и спасительному единству. Славяне и славяно-россы — род един. Но его начало затемнено временем. Движением дел человеческих разделены отрасли его. Это разделение неблагоприятно было единству языка его. Бог воздвиг двух святых братий по плоти и по духу, которые сделались нашими отцами по духу, родив нас благовествованием Христовым, и наше естественное братство обновил и возвысил братством духовным. Нет сомнения, что любовь родственная усовершенствована и укреплена любовию христианскою. Единство духа и языка охранено тем, что язык славянский сделался языком веры и церкви. Мы, россияне, наследовали сей дар Божий от старейших в христианстве братий наших и не престаем быть благодарными. Состраждем скорбям, сорадуемся надеждам братий и сквозь разделение зрим к единству. И вот нечаянный случай из различных, из отдаленных стран подъемлет ревнителей славянского братства и соединяет их в средоточии русского единства, чтобы непосредственно из сердца в сердце излить братское чувство и, вопреки внешним разделениям, найтись в живом внут-рением единении. Видев знамения Провидения в нашем прошедшем, осмелимся и в настоящем видеть знамение во благо. В духе христианства да растет общее наше единение, и в таком единении сила, способная победоносно созидать и распространять общее и частное благо. Приветствуем вас искреннею любовию и благою надеждою, по вере во всеблагое Провидение Божие.
Из Москвы славяне отправились посещать Троице-Сергиеву лавру, где по приказанию Филарета им был оказан самый лучший прием. Вернувшись в Москву, они вновь посетили Филарета и горячо благодарили.
Силы иссякали. В июне святитель вновь отправился в лавру и на все лето заперся в Гефсиманском скиту. Написал завещание с просьбой похоронить его здесь же, но получил от наместника Антония решительное возражение. Смысл его заключался в том, что Гефсиманский скит был закрыт для посещения особ женского пола за исключением 17 августа. Антоний предвидел, что большое количество женщин захочет побывать на могиле святителя и в таком случае каждый год 17 августа будет немыслимое женское столпотворение. Антоний уговорил Филарета согласиться на то, чтобы его гробница была устроена в особой часовне на южной стороне церкви Сошествия Святого Духа.
Меж тем приблизился юбилей, избежать которого святитель Филарет при всей его нелюбви к юбилеям уж никак не мог. Пятьдесят лет тому назад 5 августа 1817 года в Троицком соборе Александро-Невской лавры архимандрит Филарет был хиротонисан во епископа Ревельского. В день юбилея пастырь пребывал в своем любимейшем месте — в Гефсиманском скиту. Силы его угасали. А в лавру с разрешения Синода приехали семеро епархиальных архиереев, неслыханное доселе собрание. Явился и обер-прокурор Толстой. Он передал решение Синода о торжественном праздновании юбилея и о том, что на этом собрании архиереев не должны обсуждаться никакие дела церковные. А также Дмитрий Андреевич вручил владыке государственную бумагу: «Высочайшим рескриптом за многолетнюю просветительскую, благотворительную и пастырскую деятельность митрополиту Филарету предоставлено право, по киевскому обычаю, предношения креста в священнослужении, ношение креста на митре и двух панагий на персях. При сем всемилостивейше пожалована украшенная драгоценными каменьями панагия на бриллиантовой цепочке с изображением на оборотной стороне вензелей его величества и двоих предшественников его, при которых проходил свое служение, и с надписью вокруг нее: «Преосвященному митрополиту Филарету, в память пятидесятилетнего служения Церкви и Отечеству, 5-го Августа 1817 — 5 августа 1867 г., в царствование Александра I, Николая 1 и Александра II»; а в вознаграждение заслуг собственно государственных пожалованы портреты императора Александра II и двух его предшественников, соединенные вместе, осыпанные бриллиантами и украшенные большою императорскою короною».
Торжественный акт чествования юбиляра проходил в митрополичьих палатах. Сам Московский Златоуст не был в состоянии прочесть приветственную речь, он лишь присутствовал и тихо взирал на происходящее, в то время как викарий Леонид зачитывал последнее в жизни обращение святителя Филарета к Отцам Церкви и к монахам, ко всей пастве:
— Досточтимые отцы и братия! Достопочтенные господа и братия! Нынешний день представляет для меня такие неожиданности, что мне трудно определить и изъяснить мои мысли и чувствования, и я пребыл бы в безмолвии недоумения, если бы уважение и благодарность ко вниманию, с так многих сторон теперь мне оказываемому, не обязывали меня к слову… Прежде всего удивляюсь тому, что вижу нынешний день. Скудные и в ранних летах силы, при немалых трудностях служебной деятельности, не обещали мне поздних лет. Неисповедимою волею Божиею ниспослан мне дар пятидесятилетнего служения высшему строению тайн Божиих. Знаю только, что это дар не воздаяния, а неизреченного милосердия и долготерпения. Видно, хотя имного пришелъствова душа моя (Псал. CXIX. 6), но еще не уготовала себя и еще требует уготовления, чтобы из пришельствия перейти в Отечество, в которое всех нас призывает Отец небесный. Долготерпеливе! Слава Тебе, Всемилосерде! Не отыми Твоея милости! К неисповедимой воле Божией отношу и то, что на нынешний предел совершившегося пятидесятилетия моего священноначальственного служения обращены благоволительные взоры, даже от высочайшего престола, даже от верховного священноначалия Российской Церкви, еще же и от преосвященных сопастырей, и от начальств и сословий деятелей человеколюбия и наук, и от общественных учреждений, и, что менее неожиданно, от духовенства и вообще братий Церкви Московской. Может быть, угодно Провидению Божию, чрез сие частное явление в церковной жизни, сотворить знамение во благо (Псал. LXXXV. 17) вообще для поощрения подвижников веры и Церкви особенно благопотребного во дни, в которые более и более омрачающий себя западный дух непрестанно усиливается простирать мрак и поднимать бури и на светлый, святый Восток… Господи, сотворивший для меня день сей! Твое да приидет слово, благое и действенное! Благослови и благословляй святую ко святой Церкви любовь благочестивейшего самодержца нашего; и да будет она всегда охранительною силою для благоденствия царства его и народа… Да будет, Господи, в Российской Церкви Тебе слава вовеки!
17 сентября архимандрит Антоний явился с ежедневным докладом о состоянии обители. Филарет внимательно выслушал его, а затем сказал:
— Я ныне видел сон, и мне сказано было: «Береги девятнадцатое число».
Антоний ответил:
— Владыко святый! Разве можно верить сновидениям и искать в них какого-нибудь значения? Как же можно притом обращать внимание на такое неопределенное указание? Девятнадцатых чисел в каждом году бывает двенадцать.
Помолчав, Филарет возразил:
— Не сон я видел. Мне являлся родитель мой и сказал мне те слова. Я думаю с этого времени каждое девятнадцатое число причащаться Святых Таин.
— Это желание доброе, — ответил Антоний.
Через два дня было 19 сентября, и святитель Филарет причастился, как перед кончиной. Но наступил новый прилив сил, и он отправился в Москву. «Путешествие мое совершилось безбедно, хотя и небеструдно. Две версты или около я ехал по железной дороге сидя; потом почувствовал необходимость встать и достигло Москвы по железной дороге пешком, то есть ходя и стоя в вагоне. Усталость была велика, но, казалось, безвредна. В понедельник был я в Кремле и посетил князя генерал-губернатора, который встретил меня на железной дороге в субботу».
5 октября Филарет написал Антонию: «Да сохранится безмолвие Гефсиманского скита, и да не будет от меня причины к нарушению оного. Преподобный отец наш Сергий да призрит милостиво и да благословит мой последний покой в обители его, под кровом молитв его и других по нем здесь богоугодно подвизавшихся. Прошу о сем и завещаю сие». Это значило, что он полностью согласился с предложением Антония относительно будущего погребения.