— Что же, для вас отдельные грамотные избы ставить? — удивился Фёдор.
— Не надо ставить! Сами поставим! Ты только поучи, Федю… Фёдор Никитич! — едва ли не взмолился Данила Романович.
Фёдор прошёлся по богато убранной трапезной, мягко ступая подбитой толстой кожей и небольшим каблуком подошвой. Сапоги были сшиты по его выкройке и по его ноге, и имели пружинный супенатор. Нога в таких сапогах отдыхала.
— Добро! Предлагаю сделать так… Строим рядом с моим кабаком грамотную избу. Земли много отписал государь на казённые нужды. Избу строите по моему плану с окнами стекольными и печами особыми. Стоить такая изба будет дорого, а по сему, берите в долю тех, кто пожелает грамоте учиться. Обучение грамоте будет стоить дорого. Уразумели?
— И с нас деньги за грамоту брать станешь? — удивился дядька.
— А какой мне без этого резон? — пожал плечами Фёдор. — Да и вы, коли заплатите, учиться станете усерднее. Те, кто радеть и стараться будет, тем плату верну. А кто заленится, не обессудьте.
— Сколько спросишь плату?
— Рубля, думаю, хватит.
— Рубля⁈ — испугался Василий. — Не много⁈
— В самый раз. Моё время дорого. Знаете, сколько у меня дел? Пасеки вокруг Москвы ставить будем. Ульи сейчас в мастерских строгают. Стрельцам одежду шьют, сапоги точат.
Фёдор глянул на свои сапоги.
— Такие, как у тебя? — недоверчиво спросил отец.
— Такие, батя.
— Добрые сапоги. Хоть бы отцу сперва сточал, — буркнул «пращур».
Фёдор улыбнулся.
— Сточаю, батя. Только начали. Под такие сапоги колодки наделать сначала надо. У тебя вон какая лапища. Не дошли до твоего размера. Стрельцы почти все из мужиков, а там люд мелкий.
— Ноги ведь у всех разные. Как на всех сапоги шить? — задумчиво вопросил Данила Романович. — всяк сам себе и обувку кроил и одёжу.
— Вот в лаптях, которые они сами себе плетут, и рванине твои дворцовые отряды и ходят. А деньги на обмундирование куда уходят? За это Басманов тебя и пристроит на дыбе, а ты про всех нас и скажешь. Скажешь даже то, чего и не знаешь.
Данила Романович снова выпучил глаза.
— Ты только не обижайся, Данила Романович. Зело государь теперича серчает на казнокрадов, — сказал Фёдор, а сам подумал, что началось всё с той задачки про то, сколько денег, выделенных из казны для выдачи награды за сражение, осталось сотнику после гибели воинов.
Из той задачки выходило, что чем больше в бою погибнет воинов, тем выгоднее сотнику и воеводе. Иван Васильевич потом часто вспоминал вредную, как он её назвал, арифметику и примеривал её к разным ситуациям. И общая картина государственного устройства у него вырисовывалась не радостная. Брали и обманывали, в ущерб государевым интересам, везде. Во всех приказах и «избах», при строительстве, закупках и заготовках.
Попаданец не собирался заниматься розыском коррупционеров. Отнюдь… Он даже тайным сыском занялся потому, что попался деду Головину и английскому резиденту, которые или привлекли бы его к сотрудничеству, или просто-напросто уничтожили. А так он убил сразу нескольких зайцев: вырос в глазах правителя, создал какую-никакую, но разведывательную, службу, себя обезопасил, заработал денег для казны, открыл кабак, различные мастерские, в которых шил для себя обувь и одежду, создал школу, подготовил себе помощников, и продолжил отбор смышлёных молодых и не очень людей. И всё за казённый счёт.
— Случай представился, вот я и упреждаю всех вас. Без обид…
— А долго нужно учиться? — спросил один из младших Яковлевых, видя, что немая сцена затянулась.
— Первые четыре ученика начали учиться читать с лета и уже кое-как читают. Теперь начали учиться писать. А до того рисовали палочки, крючочки и отдельные буквицы. Сейчас обучают других и сами продолжают учиться.
— Долго, — сделал вывод и покачал головой спросивший.
— Не так уж и долго. Я, вон, раньше, чем с пяти лет учиться читать начал. Так у меня учителей не было. Всё сам постигал. Отец не видел, всё в походах пропадал, так тёток спросите, сколько я над книгами сидел. Но время у вас есть. Года за два я вас научу бегло читать. На печатном дворе книжку режут, букварь называется. Сия книженция великим подспорьем для обучающихся грамоте станет. Тоже туда заезжать приходится. Аки пчела кручусь. И всех пинать надо. Только отойдёшь, всё становится. Первые пробы книжки уже через дней десять отпечатаем. Могу одну для вас приберечь. Там всё понятно. Как старые слова писались, как по-новому писать. Приберечь?
— Прибереги, прибереги, Фёдор Никитич. Раз пошла такая пьянка…
Данила махнул рукой.
— Можем начать прямо с сегодня.
Фёдор хотел сказать: «После вечерней службы соберёмся прямо здесь, перекусим, а потом поучимся», но вспомнил, что дом отцовский и решать ему, а потому, далее промолчал.
— Прямо сегодня⁈ — Удивился Данила. — Не-е-е… Надо обдумать.
— Думайте, — кивнул головой Фёдор. — Не мне надо. Всё? Вопросы кончились?
— Старшие Кошкины переглянулись.
— Да, вроде, всё обсудили, токма не всё понятно.
— Что вам не понятно? — вздохнув, спросил Попаданец.
— Не понятно, почему сейчас никого из наших нельзя главами приказов поставить?
Фёдор с интересом посмотрел на родственника. Придуряется, или и впрямь не понял?
— Не хочет государь никого из Кошкиных видеть рядом. Не доверяет. Да и по жене Анастасии тоскует.
— А-а-а… Ну тогда понятно, — покивал головой Фёдор Романович.
Что ему стало «понятно», Попаданец не понял, но уточнять не стал. Его утомила встреча с родичами. Ранее он хотел поговорить с дядьями на едине о том, как жить дальше и не попасть в жернова надвигающихся репрессий, но глядя на них, не почувствовал, что до них дойдёт его беспокойство. Похоже, они привыкли жить в постоянной борьбе за место у «кормушки» и использовали любую возможность, чтобы к ней пробиться хотя бы на малое время и придерживались принципа решения проблем по мере их поступления. Отложив беседу для более удобного случая, Фёдор попрощался со всеми и удалился. Дел у него и впрямь накопилось «по горло».
Сразу из отчего дома Фёдор выехал на санях, запряжённых парой лошадок и управляемых Данькой, в сторону кабака, где Ченслер остался досыпать в объятьях молодой девицы, прибывшей, как и остальные пятеро её подружек, последним посольским поездом.
[1] 7071от с/м — 1563год от р/х
Глава 14
Девиц-швей, англичане привезли для собственных плотских утех и для продажи царице Анастасии. Но Попаданец сразу наложил на них «лапу», не рекомендовав царице принимать их «на работу», и отправил на «передержку» к себе в Александровскую усадьбу, приказав стрельцам и «соколятам» присматривать за девицами, выявляя их связи и интересы. Но, то ли девицы были только «девицами», или, если были агентессами, выдерживали «карантин», но они разведывательной активности не проявляли и вели себя как простые «немки». Они наладили Федькино домашнее хозяйство в новой усадьбе и время от времени прибирались в его кремлёвском «дворце».
Отъехав в Москву, Фёдор взял девушек с собой и устроил сначала в своём тереме при отчей усадьбе, а потом в доме на «немецкой стороне», после приобретении оного. Там они у него и жили, помогая по хозяйству старым слугам и работая в швейных мастерских «конторы». Ночами некоторые «девицы» подрабатывали в кабаке. Сам Фёдор, не смотря на свой рост и внешность зрелого юноши, женщинами не интересовался по причинам возрастных кондиций, а вот дядьки товарищей Фёдора: Даньки, Кузьки, Тишки и Максимки, в удалении от дома по женской ласке тосковали и находили её в объятиях англичанок, практически живя семьями. Благо, «немецкий дом» был рассчитан на восемь, живущих отдельно, семей, если не считать «служебного жилья».
Ченслер чувствовал себя превосходно. Он выспался, отпился капустным рассолом, похмелился стопкой виски, закусил вчерашним, но горячим борщом и сейчас с удовольствием залёг бы в постель снова. Однако всякий джентльмен считал исполнение служебного долга приоритетом, а потому Ченслер мужественно забрался в повозку и теперь осоловело смотрел на мелькавшие мимо него серые тени, скрипящие выпавшим за ночь и подмороженным снегом.
Глядя на дремлющего Ченслера, Попаданец решил начать демонстрацию обеспечения своих разведывательных возможностей с самой удалённой точки, расположенной в кузнецкой слободе, которая находилась на слабо заселённой окраине Москвы на высоком левом берегу реки Неглинки — Неглинном верхе — и простиралась до небольшого безымянного ручья, впадавшего в реку примерно в километре от моста. Местность именовалась Кучковым селом и Кучковым полем. Ниже по склону берега, ближе к реке, жили кузнецы и извозчики. Через Неглинку был перекинут деревянный мост, который стал именоваться Кузнецким, а Неглинный верх получил второе название — Кузнецкая гора.
В Кузнецком ряду под горой на берегу реки Фёдор за большие деньги выкупил каменную кузню с большим участком земли, мастерской, дробилкой и механическим меховым поддувом, работавшими от гидравлического привода, где наладил изготовление металлических деталей для ламп и строил плавильные печи для стекла и металла. Попаданец не прогресорствовал, а банально зарабатывал деньги и строил только то, что ему требовалось самому. Например, воскопечатные мастерские, на которых штамповались сотовые рамки для ульев и столярные мастерские для изготовления самих ульев.
Все новшества Фёдор приписывал к государевой справе, клеймил двуглавым орлом и защищал царским указом о запрете самовольного изготовления, продаже изделия без клейма. Себе он брал всего одну часть с продаж, либо изделиями, либо деньгами.
Мастерские Ченслера не удивили, зато лавка, в которой можно было провести контрольную встречу, передать сообщение и сговориться о явках, паролях. Мастерские и лавка имели статус казённых, а потому — доступных для посещения иностранцев.
Потом Фёдор планировал проехать по Москве и показать пошивочные и сапожные мастерские «конторы», тоже имеющие статус казённых. Закончить демонстрацию решили — Ченслер на предложение Фёдоро лишь кивнул — в его, Фёдора, немецкой усадьбе в Замоскворечье, где Ченслер и Дженкинсон хотели что-то «трезво обсудить» за штофом виски.