Царь открыл один глаз и посмотрел на «советника».
— Лучше водки.
Фёдор отрицательно покрутил головой.
— Спиритус — это точно дьявольская водица. От неё лучше не станет. Водка — не лекарство, а удовольствие. Я тебе пиона накапаю.
Фёдор поднялся и, открыв свою «аптечку», — саквояж, где чего только не было — вынул тёмного стекла пузырёк, накапал из него в серебряную чарку и плеснул в неё водицы.
— Выпей и успокойся. Ничего не изменилось. Мы сидим, разговариваем и, заметь, знаем, где подстелить соломки. Пословицу помнишь?
— Какую? — спросил царь и выпил лекарство.
— Простую. «Знал бы, где упасть, подстелил бы соломки».
Царь удивлённо дёрнул головой.
— Не знал такую.
— А вот теперь знаешь. И не только поговорку знаешь, но и где соломку стелить.
Слова советника ложились ровно, словно кирпичи в стену. И Иван Васильевич вдруг почувствовал, что страх, сковывавший его душу и тело, проходит.
— А ведь действительно, — подумал он. — Что я теряю? Ничего. Всё идет так, как и шло. И даже если ничего не менять, жить мне ещё целых двадцать лет. А это много! А там… Можно будет и добровольно передать власть сыновьям. Лучше бы, конечно, Ивану, но «Он» говорит, что погибнет Иван…
Царь поднял глаза на «советника».
— Ты ни разу не сказал, отчего погибнет Иван.
Фёдор тоже посмотрел на царя и пожевав' губами, и посуровев лицом, произнёс:
— В истории сие есть загадка. Но мниться мне, что промеж вас свара случилась и в той сваре не малую роль сыграли мои родичи, коих ты приблизишь к Иванову двору.
— Твои родичи? Кошкины, что ли? Яковлевы и Юрьевы?
— Они, государь. Видишь, ничего от тебя не скрываю. Но не торопись гневаться на них. Сам видишь, что сын твой растёт зело упрямым, своенравным, завистливым и обидчивым. Ему шесть лет, а он спорит с тобой и гневается.
— Он горюет по матери, — вздохнул царь.
— Это — понятно, что горюет, но и когда Анастасия была жива, царствие ей небесное, — Фёдор перекрестился, — он и ей прекословил. Вздорный у тебя отпрыск растёт, государь. Хотя, может оно и к лучшему. Такие, ладными правителями становятся если умом не обижены. Тут, главное тебе тогда вовремя отойти в сторону.
— Когда он погибнет? — осторожно спросил государь и поправился. — Должен погибнуть…
— Через десять лет.
Царь задумался.
— Семнадцать лет? — он пошевелил пальцами. — Я был моложе. Пусть правит.
— Вполне возможно, что вы рассорились из-за опричнины, ибо уже на следующий год после его убийства, ты опричнину отменил.
— Убийства? Его убийства? Я его убил? О, Господи! — царь схватился за сердце.
Фёдор вскочил с кресла.
— Что ты, что ты, государь. Я же говорю, что не известно, от чего Иван погиб. Разное сказывали.
— О горе мне! — возопил Иван Васильевич. — Уйду! Уйду в монастырь!
— Ага, — саркастически ухмыльнулся Фёдор. — Правильно! А, здесь пусть всё зарастёт говном и мелкой ракушкой! И пусть бояре твоего Ивана харчат, а не тебя! Да и малого Фёдора заодно.
— Нет! Мы все уйдём в монастырь: и я, и сыны. А бояре пусть сами себе другого царя выбирают!
— Можно и так, — снова пожал плечами Фёдор. — Но вряд ли у тебя получится. Пока ты жив — ты остаёшься помазанником на царство. Двух помазанников быть не может, а значит, или второй — это ложный помазанник (антихрист), или первого надо на крест поднять. Тогда можно и другого венчать на царство.
Царь оторопело посмотрел на «советника».
— Можешь ты успокоить, Фёдор Никитич. Значит мне один путь — на Голгофу?
— Все там будем, прости, Господи! Хотя у каждого она своя и путь к ней свой…
Царь покачал головой.
— Мудрёно излагаешь, спаси тебя Бог, Федюня.
— Ещё хотел спросить, государь. Дозволь?
— Спрашивай, коли по делу, — буркнул царь недовольно.
Это было забавно, но Фёдор не позволил себе улыбнуться. Он помнил современную поговорку: «Смехи, да хи-хи, — тяжкие грехи», и старался не отягощать себя оными.
— Хотел спросить… Ты, государь, вроде как завещание пишешь?
— Откуда знаешь? — быстро спросил царь, но потом хмыкнул. — Понятно! История⁈
— История, государь.
— Интересно, что там писано, в моём завещании?
— Много чего. Писатель из тебя хороший получился, — сказал Фёдор и подумал: «лучше, чем правитель». — Наверное, лучший в этом времени. Давно пишешь завещание? С рождения Дмитрия?
— Так и есть.
Царь, услышав похвалу, немного взбодрился.
— И вправду хорошо написано?
— Хорошо, государь, и позволь дать один совсем маленький совет.
Фёдор знал, что союз «и» для связки лучше, чем «но», и это сработало — государь остался благожелательным.
— Говори, Федюня.
— Ты меньше склоняй их к монашеству, а больше наставляй на то, как повелевать людьми, заводить друзей, и снижать число врагов.
Царь, расслышав совет, сначала разулыбался, а потом и рассмеялся.
— Ха! Как же я смогу наставить, когда я сам не знаю этого. Кто бы меня наставил. Не учили меня мои бояре.
— Есть несколько простых правил поведения. Сказать?
— Скажи.
— Первое — это особенный взгляд, который заставляет людей считаться с тобой, и признавать в тебе правителя. Нужно смотреть прямо в глаза, но не на глаза, а сквозь глаза, как бы в душу. Второе — это синергетическая пауза, когда тебе задают вопрос, а отвечать тебе не хочется. Просто смотри на вопросившего взглядом правителя и молчи. Он будет думать, что ты ответишь, а ты молчи. И в конце концов он отведёт взгляд. Тогда ты начинай говорить о чём-нибудь своём. Третье — пауза и поощрение. Иногда люди пытаются требовать что-то, уповая на свою напористось, хотя понимает, что требование безосновательно. И если начать ему возражать в его тоне — свара неизбежна. Вместо этого молчи и смотри на него дружелюбно, кивай. Он начнёт говорить спокойнее, потом начнёт объяснять, зачем ему это надо, и наконец, извинится и уйдёт. Главное — терпение.
Фёдор сделал паузу, проверяя реакцию собеседника. Царь слушал внимательно.
— Продолжать?
— Продолжай.
— Четвёртое — это если кто тебя попытается прожечь взглядом, не играй с ним в «гляделки». Улыбнись и смотри туда, куда нужно тебе. Пятое — перебори неприязнь к тем людям, которые тебе неприятны, но с ними нужно продолжать отношения. Как перебороть, я тебе потом расскажу, если захочешь. Шестое — научись уходить от давления на тебя. Вот, например, митрополит просит тебя простить Горбатого-Шуйского… И так просит, и так просит, и так просит… Это значит, он давит на тебя, заставляет принять нужное ему решение. Просто спроси митрополита: «Ты на меня давишь, отче?» Он скорее всего смутится. А если не смутится, то научись говорить «нет». Именно твёрдое «нет». Пояснений не давай. «Нет» и всё. Не объясняй свой отказ. И ни в коем случае не испытывай чувства вины, не терзай себя. Это понятно?
Царь кивнул.
— Не доказывай свою правоту. Если что-то решил, пусть так и будет. Начнёшь объяснять «почему», слушаться не будут. Вот несколько основных правил поведения правителя. Но есть и другие способы управлять людьми.
Наступила тишина. Казалось, что царь не дышал. Он сидел, потупив глаза и теребил шёлковый, с золочёной вышивкой, платок.
— Всё так, всё так, — вдруг проговорил государь вздыхая. — А я думал, меня просто станут слушаться, потому что я царь. А они наоборот… Я им говорю, а они промеж собой разговаривают, а меня даже не слушают.
— Правитель говорит только то, что должны исполнить его подданные. Ни о чём другом с ними говорить нельзя. О постороннем можно говорить только с друзьями. Но друзей у правителей нет, ибо правитель вызывает страх, а друзей не боятся.
Иван Васильевич пристально посмотрел на «советника», помолчал, потом тихо спросил:
— А ты?
Попаданец лишь на мгновение глянул царю в глаза и опустил взгляд ниже, посмотрев на большую шарообразную золотую пуговицу.
— Я тебе друг, — сказал он ровным тоном.
— Значит мне с тобой можно говорить о постороннем?
— Можно.
Фёдора подмывало спросить: «А мне?», но он, как всегда, сдержался. Царь улыбнулся.
— Я бы хотел, чтобы и ты говорил со мной о постороннем, а не только давал советы.
— С удовольствием, мой государь, — сказал Фёдор и слегка поклонился.
— Садись уже, — приказал царь. — Чего торчишь⁈
Фёдор и не заметил, что как вскочил, когда царю «поплохело», так и стоял перед ним.
— Напишешь потом эти твои… Правила поведения правителя.
Сказав это, царь покачал головой.
— Да-а-а… Вот Бог дал советника… Хоть писца приставить, чтобы записывал за тобой. Да книжку издать.
«Советник» и тут не позволил себе улыбнуться.
— Нельзя, государь. Всё, что я говорю, только тебе предназначено.
Царь тоже был серьёзен.
— Хорошо, что сам понимаешь. Смотри, Басманов под тебя роет. Мне не говорил, но я-то знаю.
Царь грустно ухмыльнулся. За дверью звякнул колокольчик. Это рында оповестил, что хочет зайти.
— Послы ногайские прибыли. Послушаешь, о чём говорить станут?
— Если позволишь, я за ширмочкой посижу в креслице. Невмочно на сей скамье сидеть.
Фёдор посмотрел на боярский насест и погладил своё мягкое креслице по мягкому подлокотнику. Царь махнул рукой.
— Иди уж за свою «ширмочку». Да я позову рынду.
Иван Васильевич взялся за серебряный колокольчик, а Фёдор подхватил тяжёлое, надо сказать, «креслице» и поволок его за «ширмочку» — тяжёлую штору, закрывающую проход в царские покои.
Колокольчик в руке царя звякнул и в царский кабинет, где по причине нездоровья, принимал послов царь, вошёл рында вместе с дьяком посольского приказа. Дьяк доложил о приезде ногайских послов. Царь сообщил, что готов принять. В палаты вошли, одетые в золотые роскошные одежды и шапки-горлатки. бояре и рассевшись на скамье, стали разглаживать бороды.
Царю надели на голову царскую шапку с диадемой, а в руки подали посох. Сам же царь-государь был одет в «русское саженое платье1».