— Догоняй, — крикнул он.
Я бросился за ним, пробуксовывая на поворотах по начищенному воском полу.
— Давно вы, Михаил Иванович, не бегали по длинным царским коридорам, — подумал я, вспоминая коридоры своей больницы, которую некоторые называли «вотчиной» Трубецких. Я тормознул и проехался на ногах.
— О, мля, и фамилия вспомнилась!
— Ты чего?! — крикнул Иван, выглядывая из-за очередного поворота. — Побежали!
— Как ты тут бегаешь? Я чуть не убился.
— А я подошвы канифолью натираю, — он рассмеялся. — Иначе беда! Порой так натрут пол, что ноги как у коровы на льду разъезжаются. Я тебе дам смолки. У меня есть.
— А тебе гулять разрешают? На улице…
— Матушка не велит одному. Только ежели с воеводой ратной справой заняться. Но воевода занят всегда.
— Со мной должны пустить…
— С чего бы это? — недоверчиво глянул на меня царевич.
— Так государь говорил. Я разные упражнения придумал для тела. Мне нравится ратное дело, а заниматься тоже не с кем. Вот и придумал движения «сам-на-сам». Навроде схватки с противником.
— Покажешь?
— Если скажешь, — пожал я плечами.
— Вот, — сказал царевич, — тут батюшкина трапезная. Это моя спальня. А рядом пусть будет твоя.
Возле каждой двери стояло по стражнику, а дверей было много. Заглянув в «свою» спальню, я увидел «небольшую» комнату квадратов в двадцать. Постели в комнате не было, зато стояло два привычных мне сундука, которые можно было сдвинуть вместе.
— В конце концов, сегодня можно переспать и на полу. Ночи тёплые, одеяло постелю, подушка есть, — подумал я.
— Сегодня можешь переспать в моей спальне. Давай посмотрим? — предложил царевич.
Мы зашли. От моей спальни его комната не отличалась от слова «совсем». Только в углу стояла небольшая кровать с высокой периной и горой подушек. Меня передёрнуло.
— Не люблю высокие перины. Проваливаешься в неё, как в яму, а потом выбраться не можешь. Мне бы тюфяк, набитый шерстью… Я бы на пол бросил и всё.
— Пошли, я знаю, где есть. Только Марфу-ключницу найти надо.
Марфу-ключницу мы нашли на первом этаже в маленькой угловой каморке.
— Она всегда тут сидит, — обрадовался царевич. — И у неё всё есть. Она мне даёт одеяла, когда я себе шатёр строю у маменьки. Марфа, Фёдору нужен тюфяк шерстяной на пол. Он будет жить в мужской половине. Так батюшка сказал.
— Да-да, Иван Иваныч. Мне уже Данила Романович сказал, что боярыч подойдёт.
Я вздохнул.
— Не боярыч, Марфа, а боярин. Боярин Фёдор Никитич. И никак не иначе.
У ключницы раскрылся рот и выпал сухарь. Иван рассмеялся.
— Да! Он у нас такой! Целый боярин мне будет арифметику преподавать.
— Ух ты какие он слова знает, — подумал я и спросил: — Латынь знаешь?
— Знаю, — горделиво сказал Иван.
— Научишь?
— Ежели попросишь.
— Попрошу.
— Сговорились. Я и греческий знаю.
— Тогда и греческий.
— За тюфяком идти, что-ли? — спросила Марфа?
— Пошли, — сказал я.
— Да, пусть сами принесут!
— А мы не сможем? Он что ли тяжёлый?
— Да не лёгкий, — покачала головой ключница. — Сейчас истопника крикну. Васька! Васька! Из соседней каморки выглянуло заспанное лицо.
— Чего орёшь?! — гаркнул было Васька, но увидев царевича стушевался.
— Вот скажу тяте, что дрыхнешь, он с тебя быстро на конюшню отправит.
— Помилуй Бог, Иван Иваныч, вечерню уже отстояли. И на покой пора.
— Все от зари и до зари трудятся. Так тятя велел.
— Так то строители, а мы дворовые.
— Спрошу-спрошу у тяти.
— Не надо, Иван Иваныч! Христом Богом прошу…
— Тогда давай боярину Фёдору Никитичу бюфяк живо доставь в спальню, что рядом с моей на мужской половине.
— И бельё постельное, — сказал я.
— И бельё постельное…
— Слышал-слышал… Бегу уже…
Истопник Васька и ключница Марфа в скором темпе пошагали по коридору.
— А давай на улицу выглянем? Пока они тебе тюфяк наверх подымут.
Энергия из царевича била ключом.
— Тяжело мне придётся, — подумал я и сказал: Давай. Только дальше крыльца не пойдём. Государь осерчает.
— Боишься его? — спросил насмешливо царевич.
— Боюсь, — согласился я. — Положено бояться, вот и боюсь.
— Я тоже боюсь, — сознался Иван. — Хоть он на меня и не кричит, а боюсь. Смотрит он не хорошо.
— Он любит тебя.
Иван удивлённо посмотрел на меня и хмыкнул.
— Любит? Что он баба, чтобы любить? Тем паче он царь-государь всея Руси. Помазанник Божий.
Я пожал плечами. Спорить с царевичем мне не хотелось. Мне хотелось спать. Скоростной конный переход не дался мне легко. Мимо нас протащили тюфяк и постельное бельё. Мы отправились следом, не особо торопясь.
— Помыться бы, — произнёс я мечтательно.
— Мыльня всегда топлена. Тятя наверное пойдёт мыться. Может и тебя возьмёт? Я гляжу, он тебе благоволит.
— Хорошо бы, — подумал я.
Царя мы встретили перед дверью моей спальни. Он проследил, как занесли тюфяк и спросил:
— Пойдёшь со нами мыться, сын?
Иван оглянулся на меня и хитро улыбнулся.
— Пойду, ежели Фёдор пойдёт.
— А куда он денется? Он мне спину обещался помять. Баню любишь? — спросил царь меня.
— Очень! Мы с тятенькой и братьями каждую пятницу вениками друг-друга обхаживаем. Вот только как к деду перебрался, так не разу и не ходил. Уже как дён двадцать. Всё в кадушке на улице моюсь. На холодную.
— Так мы его сейчас и не отмоем, а Ванятка? Завшивел небось?
— Свят-свят-свят, — осенил я себя трижды крестным знамением.
Царь рассмеялся.
— Марфа, в баню принесите исподнее на нас троих.
— Всё исполним, батюшка царь, — покивала головой ключница, бросая на меня оценивающий мои размеры взгляд.
Баню я почти не помню. Помню только, как охаживал сразу двумя вениками царя. Потом, попив квасу, на один полок легли плечом к плечу мы с царевичем и охаживать нас начал царь. Меня так разморило, что я незаметно для себя выключился. Не потерял сознание нет. Я просто уснул так, что разбудить меня так и не смогли.
Разбудил меня церковный перезвон, зовущий на утреннюю службу. Сознание возвращалось с трудом, до тех пор, пока я не вспомнил, где я нахожусь. И тогда моё тело подскочило, словно ужаленное.
— Матерь Божья! — вскричал я, ещё не продрав глаза, и сел на постели, свесив с неё ноги.
— Ну, ты горазд спать! — сквозь смех произнёс кто-то голосом Ивана Васильевича.
С трудом разлепив веки пальцами, я вылупился на сидящего напротив меня на табурете человека. И это действительно был царь-государь, одетый в дорожный кафтан и соболью шапку.
— Теперь я точно знаю, что ты отрок. Ибо так, как спят дети, никто не спит. А то, грешным делом, засомневался было, что карлика мне подсунули.
В который уже раз мой организм подвергался физическому мочегонному испытанию. Даже говорить совестно, но я снова услышав голос царя, едва не уссался. Больше не от испуга, конечно, а от неожиданности и вовремя не слитого вчерашнего кваса, но факт остаётся фактом. Данная ситуация превращается в традицию.
— Иди, иди, опорожнись. Видел я, как твой стручок-попавок «клевал». Вон ширма, за ней горшок. Не оскорбишь меня своим деянием. Мал ещё.
Я соскочил с кровати и, спрятавшись за ширму, сделал своё маленькое дело.
— Прости государь. Уморил ты меня вчера. Так было сладко, что не понял, как уснул.
— Будили вчера тебя. Думали помер. Нет… Дышал ровно и похрапывал, а не просыпался. Ванятка в носе щекотал даже. Так и переодел тебя истопник, и отнёс сюда, как дитя малое.
— Устал я от дороги дальней, государь. Не выдюжил, прости меня.
— Не кори себя, Фёдор. Проверку я учинил тебе. И едва не ошибся. Такую дорогу не всякий взрослый конно выдюжит. И терзали меня вчера сомнения, не карлик ли ты. Но, слава богу, ты уснул. И где уснул? Под царёвой рукой в бане!
Он от души рассмеялся.
— Так может сделать только ребёнок.
— Прости, государь.
— Ладно. Давай к делам нашим грешным-потешным… Мы вернёмся, дай Бог, через седьмицу. Привезём часть казны. Здешнего казначея я упредил… Найдёшь его и подготовите с ним вместе книги. Чтобы учесть всё привезённое из Москвы по-твоему. За дворецкого остался твой дядька двоюродный окольничий Яковлев. Он сделает всё, что ты скажешь и даст всё, что тебе нужно. Сам с ним сегодня говорил. Царицу лечи. Уголь я взял.
Царь похлопал себя по поясу, на котором был привязан кожаная мошна.
— Растирай только лучше. И много не ешь. А то сдуру можно и уд сломать.
— Что-что? — удивился царь-государь. — Уд? Я вот тебе…
Иван Васильевич сделал вид, что сейчас даст мне щелбан, но остановил руку у лба и погладил мне волосы.
— Сорванец! — покачал он головой. — С Ваняткой сдружись. Приглянулся ты ему. Он вчера заботился о тебе. А ты его береги. Всё, я поехал. Беги на службу!
— А ты? — вдруг спросил я его.
— Я уже помолился.
Он снова потрепал меня по голове и вышел. А я кинулся одеваться.
Неделя пролетела быстро.
Я сговорился с моим двоюродным дядькой Василием, что он будет ежедневно выделять нам десяток стрельцов для нашей охраны, и использовать мы их будем по нашему усмотрению. Слобода была охвачена строительством каменных и кирпичных зданий, поэтому свободной площадки для тренировок я не нашел. Вся свободная от построек территория Кремля напоминала огромный склад стройматериалов. За пределами крепости тоже расстраивался городок, прирастая торговыми рядами, усадьбами купцов, складами и ремесленными рядами.
Поняв, что сразу нагрузить тело бегом, что я больше всего хотел, не получится, я принялся за поиск нужных мне трав, подумав, что и в чистом поле можно неплохо подвигаться.
Получив неограниченную свободу, к тому же охраняемую, я блуждал по окрестностям Слободы в своё удовольствие. Двое конных лучников по моей просьбе постоянно сопровождали меня и явно радовались такой лёгкой службе. Другие их сослуживцы, кроме стражи, работали на стройках «слободского хозяйства».