Царь потупился и покраснел. Я развёл руки.
— Ну и как ты напишешь? Чем?
— Угольком, — сказал я и вытащил из жаровни, стоящей в центре беседки, уголёк.
— А где?
— А тут, — сказал я и, взяв бересту, разложил её прямо на деревянном полу беседки, придавив небольшими поленьями.
Берёза с которой сняли бересту, была огромной и кусок бересты имел соответствующие размеры. Примерно локоть на полтора… Я примерился и начертал тот образ, что стоял у меня перед глазами. Даже со способностями рисования чуть выше среднего, мне удалось вполне сносно перенести похожий на икону высоколобый лик с большим кривым носом, пухлыми губами, усами, бородой, кривыми ушами и миндалевидными глазами.
— Похож? — удовлетворённый своей работой, спросил я.
Иван Васильевич встал со скамьи, обошёл «парсуну», посмотрел на меня и сердце моё остановилось.
— Это что? — спросил он, не предвещающим ничего хорошего тоном.
— Э-э-э-то парсуна, которая… которую… передали Елизавете, — залепетал я покрываясь холодным потом с головы до пят.
— Такое?! — от распирающего царя гнева у него налились кровью глаза.
Он поднял посох и ударил меня, целя прямо в лоб. Я подшагнул влево и выбросив вверх руки, поймал посох на «домик» и, проводив его дальше правой рукой, скользнул левой рукой вперёд и опустив локоть, вырвал посох из рук самодержца.
— Тихо, государь, — успел вымолвить я, и получил удар его правым кулаком по причинному месту. — У, млять!
Я выругался и отпрыгнул в сторону. Царь выхватил кинжал, висевший у него на поясе в серебряных ножнах, и ткнул им в сторону моей шеи. Успев подумать: «ну, точно как в „Иване Всильевиче“», я крутанул в правой руке царский посох и его острое жало проткнуло живот царя-батюшки.
Конец первой книги.