Топая пыльными ботинками по ковру, Герман подошел к зеркалу в прихожей и щелкнул выключателем бра. Лампочка загорелась.
– Вот видите! А вы говорите, не горит.
– Здесь горит, – скривился Кабанов, – а в комнатах – нет.
– Откуда вы знаете? Вы же туда не заглядывали, – Богатырев поправил очки с залапанными стеклами.
– Супруга сказала.
– Что женщины в электричестве понимать могут, – махнул рукой Богатырев, – самим смотреть надо.
До этого он уже успел основательно познакомиться с прихожей.
"Генеральская жена – женщина аккуратная, – отметил он, – любит порядок, ни одного демисезонного пальто, а тем более зимнего на вешалке не видно, все в шкаф на лето убрано, в полиэтилен укутано. Из стенного шкафа легкий запах лаванды исходит – моль отпугивает. Мужики о моли редко когда вспоминают.
Мебель старая, еще в советское время купленная, еще гэдээровская, тогда последним писком моды была. Теперь такую разве что на свалке отыщешь. Обои дешевые, по три бакса за трубку, зато паркет совсем недавно циклевали, но отечественным лаком покрыли, значит, скоро стопчется".
Герман оказался в гостиной. Единственной стоящей вещью, в том смысле стоящей, что на нее хозяева должны были потратить много денег, являлся домашний кинотеатр: телевизор с большим экраном, высокие колонки, отдельный тюнер и видеомагнитофон. Стоял центр в углу, там, где в сельских домах вешают икону.
«Не сам купил, – тут же отметил для себя Богатырев, – небось друзья подарили или дочка приобрела. Нет, не дочка, если бы она, у нее бы в комнате и стоял».
В гостиную выглянула и хозяйка. Ольга, несмотря на свои сорок пять лет, выглядела вполне сносно, для генеральской жены конечно. Герману встречались и пострашнее.
– Здравствуйте, хозяйка, – звучно сказал Герман, отстраняя Раису и нагло заходя в спальню.
«Кровати стоят отдельно», – тут же отметил для себя он.
Возле каждой кровати имелась настольная лампа и тумбочка с набором прессы. Сразу можно было определить, кому какая тумбочка принадлежит: по стопке газет – генеральскую тумбочку и по женским журналам – генеральской жены. Дорогих журналов Герман не обнаружил, сплошь «Лизки» и «Здоровье».
Выключатель на генеральской лампе был абсолютно не затерт, в идеальном порядке, сразу видно, пользовались им редко, значит, на ночь генерал читать не любил, ложился и засыпал. А настольная лампа его жены оставляла желать лучшего: разболтанный выключатель, немного подгоревший от частого использования и яркой лампочки абажур.
Богатырев пощелкал кнопкой:
– В самом деле не горит. Что такое?
«Простыни у них дешевые, белье отечественное, без всякого выпендрежа, хотя и с претензией на кое-какую роскошь».
– Вам бы, хозяйка, выключатель заменить, искрит, – и, не дожидаясь согласия, Герман сделал доброе дело – открутил винтики, подогнул контакты, и разболтанная кнопка четко стала на место.
«Кабанов – осторожный человек, – окончательно решил для себя Герман, – в его квартире ничего предосудительного не найдешь, разве что генерал партийные документы прячет под матрасом».
– Где еще свет не горит?
– Вы сначала его тут сделайте.
– Нужно все проверить в комплексе.
– Не знаю, кажется, еще в комнате у дочери, – заволновалась Ольга.
Сам Кабанов тем временем уже вновь сидел возле телевизора, смотрел последние новости. Если бы электричество отключилось в зале, он бы в порошок стер электрика, не позволившего ему приобщиться к политическим событиям. Многих из людей, появлявшихся на экране, Кабанов знал лично, хотя сам в объективы камер попадал редко. Теперь же, в преддверии выборов, он как бы примерялся к телевизионному экрану, пытаясь представить себя среди высшего общества.
«Костюм новый справить надо, гражданский, – подумал он с тоской, – скажу Нестерову, это для дела надо, а не мне лично. Пусть раскошеливается».
Ольга провела Германа в комнату дочери. Самой Кристины дома не было. Богатырев щелкнул выключателем – свет не горел. Эта комната разительно отличалась от других. Здесь чувствовалась душа хозяйки. Книги по искусству, большая стопка модных дорогих журналов, наверняка купленных не за отцовские деньги.
«Один музыкальный центр у нее под штуку баксов стоит», – на глаз оценил Богатырев.
Стильная, довольно аскетичная мебель. Но помощника Сереброва трудно было провести, стоила она бешеных денег.
«Небось дочка отцу рассказывает, что полки из полированной сосны достались ей за копейки. У нее или ухажер богатый есть, или Нестеров ей деньжат подкидывает, чтобы генеральская дочка, когда надо, на отца воздействовала в нужном направлении».
Кристина порядок любила меньше матери, Богатырев за три минуты пребывания в ее комнате составил полное представление о гардеробе генеральской дочери. Белье Кристина предпочитала французское, верхнюю одежду – немецкую, дома же ходила в уже ношенной – итальянской. Музыку слушала американскую, если не считать классической.
Из общей обстановки комнаты сильно выбивалось старое немецкое фортепиано с бронзовыми подсвечниками и пожелтевшими от времени костяными клавишами. Иногда на нем играли, во всяком случае, на крышке инструмента лежала стопка нот.
«Боюсь, и к жене, и к дочери Сереброву подобраться будет сложно», – подумал Богатырев и сказал:
– Порядок, хозяйка, понял, в чем дело. Сейчас у вас свет появится везде.
– Это хорошо, – почти по-библейски ответила Ольга.
– Вы уж извините за беспокойство, – в затылок генералу сказал Богатырев.
Кабанов лишь хмыкнул, продолжая смотреть на телевизионный экран.
– Больше вас не побеспокою.
Запустив руку в щиток на площадке, он до конца ввернул предохранитель, и свет ярко вспыхнул во всей квартире.
– Порядок. Если что, в диспетчерскую звоните.
Проводка у вас хорошая, медная.
Дверь закрылась. Богатырев подхватил чемоданчик и взглянул на часы.
"Боже мой, – подумал он, – нормальные люди в это время отдыхают, телевизор смотрят, водку пьют, а я слоняюсь по заплеванным подъездам в грязном халате, электрика из себя изображаю. Знаю, что больше всего Сереброва обрадует – отдельно стоящие кровати. Если муж и жена спят отдельно, это о многом говорит. Хотя.., это может свидетельствовать и о том, что муж любит во сне пятку о пятку чесать…
Мне с ними детей не растить, пусть Серебров сам разбирается".
Герман с отвращением запихал в багажник «Волги» грязный халат и ящик с инструментами. Ботинки чистить не стал. По дороге домой заехал в гастроном, взял четвертинку водки. Пол-литровые и литровые бутылки он не любил, знал, что слабохарактерный, ему тяжело было что-нибудь оставлять на завтра, непременно выпивал всю бутылку за один присест. Потому и не держал в доме запас спиртного, кроме дорогих коньяков.
Герман был свято уверен в том, что Серебров уже выпил на ночь традиционные пятьдесят граммов коньяка и почитывает в постели какую-нибудь умную книжку или же, на худой конец, смотрит «продвинутый» фильм. Но дело обстояло совсем не так.
Серебров уже с головой втянулся в дело, порученное ему Геннадием Павловичем, и в тот самый момент, когда Герман уже отдыхал, он находился в дороге, подъезжал к судебному моргу.
Дежурный патологоанатом, уже собиравшийся через полчаса сдать морг охраннику, получил странный звонок от своего начальника:
– Иван Петрович, сейчас к тебе человек приедет.
Ты для него никаких тайн не делай, он по делу работает. Все расскажи. Дождись его обязательно. Это не просьба, это приказ.
Патологоанатом Иван Петрович в мыслях пожелал себе лишь одного, чтобы этот некто, так милый его начальнику, приехал как можно быстрее и как можно скорее смотался, потому как медик собирался провести вечер в компании друзей, поиграть в карты. Еще больше патологоанатом удивился, когда в морг через пять минут после звонка доставили и одежду убитого.
За первым звонком последовал второй, от начальника рангом пониже, но все равно слишком высокого, чтобы ему можно было отказать:
– Иван Петрович, дальняя родственница утонувшего парня просила разрешения на него взглянуть, ты уж ей не препятствуй, дождись ее прихода… Я понимаю, что это нарушение, но криминала в нем нет.
Если потом тебя будут спрашивать о ней, ты особо не распространяйся.
О прибытии Сереброва в морг были оповещены все – и дежуривший на входе милиционер, и сторож, поэтому вовнутрь он попал беспрепятственно.
– Здравствуйте, Иван Петрович, – мягко проговорил Серебров, протягивая патологоанатому руку.
Тот, привыкший, что посетители, испытывая чувство брезгливости к представителю такой профессии, редко здороваются с ним за руку, с охотой пожал ладонь гостя. Медик надеялся услышать имя и отчество прибывшего, но Серебров промолчал. Если бы патологоанатом не работал в милицейской системе, мог бы обидеться, но такое случалось и раньше. Если человек получал информацию благодаря рекомендации начальства, по телефонному звонку, а не официально, то у него вполне могло и не быть имени.
«Лучше уж так, так честнее, – подумал патологоанатом. – А мог бы и назваться Иваном Ивановичем, как делают дураки».
– Не стану вас долго задерживать, лишь по делу.
– Морг – не то место, где люди любят поторчать, – улыбнулся Иван Петрович.
– Вам парня сегодня привезли, молодого, утопленника. На него взглянуть надо.
Других утопленников в морге не было, лишь поступивший сегодня Николай.
– Любопытный, случай, – сказал патологоанатом, подводя Сереброва к металлическому столу с трупом, прикрытым пожелтевшей от частых стирок простынею.
Рядом на стойке с инструментами стоял черный пакет, в котором лежала одежда убитого. На памяти Ивана Петровича это был единственный случай, когда по чьей-то просьбе прямо в морг доставляли и вещественные доказательства по делу об убийстве. Патологоанатом не привык задавать лишних вопросов: раз человек пришел, значит, ему надо; если начальство позвонило, то человеку по должности положено знать результаты вскрытия, – Пожалуйста, – Иван Петрович гостеприимно указал на стол с трупом, – хотели бы посмотреть?