Оно целиком захватило меня, возвысив над пределами пространственно-временной матрицы; в то же время оно управляло мной, и я понял, что мир вокруг меня – кусок картона, фальшивка. Через его силу восприятия я увидел то, что действительно существует, и через силу его необъяснимого решения я стал освобождаться. Оно вступило в битву, как защитник порабощенного человеческого духа, как победитель любого зла, железных оков…
Опыты «2–3–74», которые столь сильно повлияли на последние романы Фила, являются редким и замечательным событием в американской литературной истории; как часто американский писатель любого статуса исповедовался в подобном и был поглощен такой темой? Подзаголовок этой биографии – «Всевышние вторжения» – дань уважения роману Фила 1981 года «Всевышнее вторжение», к тому же подчеркивает чрезвычайную важность для его жизни и творчества вышеуказанных событий. Я ничуть не желаю намекать на то, что какой-нибудь конкретный термин (например, «Бог») может исчерпывающе описать то, с чем Фил столкнулся – «2–3–74», а также на то, что в результате этого явился Святой Фил; сам Фил отверг бы эти фантазии.
Но сущность тех сложных истин, которые Фил бережно хранил в последние годы своей жизни, коренится в «2–3–74». Никому не удается миновать безответный вопрос: были ли те события реальными? У самого Фила не было сомнений в том, что нечто произошло, хотя он не исключал вероятность того, – как замечал его друг и писатель-фантаст К. У. Джетер, – что можно допустить «минимальную гипотезу» самообмана. Но для читателей, которые в этот скептический век с готовностью схватились бы за такой вывод, могли бы быть весьма ценными предупреждающие слова Уильяма Джеймса[18] из книги «Многообразие религиозного опыта»:
Все мы, несомненно, знакомы в целом с этим методом дискредитации тех состояний сознания, к которым мы испытываем антипатию. Мы все в той или иной степени пользуемся им, критикуя людей, состояние сознания которых считаем перенапряженным. Но когда другие люди критикуют наши собственные экзальтированные душевные порывы, называя их «не более чем» выражениями нашего естественного характера, мы чувствуем оскорбление и обиду, поскольку знаем, что, какими бы ни были особенности нашего организма, у состояний нашего сознания есть собственная ценность, поскольку они раскрывают живую истину; и нам хотелось бы, чтобы весь этот медицинский материализм попридержал бы свой язык.
Возвращаясь к «нарочитому анахронизму», предложенному Борхесом, давайте, ради тех целей, которые преследует эта биография, произвольно положимся на самого Филипа К. Дика как автора многочисленных блестящих произведений, которые являются либо НФ, либо представляют «мейнстрим» – это как вам заблагорассудится. И давайте далее, ради чистоты и вежливости, кратко установим правила этого биографического «дорожного движения» для благосклонного читателя, который следует этим курсом.
Во-первых, Филу, – которого, конечно, мы будем цитировать более часто и объемно, чем кого-либо другого, коль скоро речь заходит о событиях его жизни, – очень нравились уточнения, экстраполяции, переосмысления, с помощью которых он открыто разыгрывал людей. С этим согласны все, кто знал его. Фил неудержимо придавал ценность истине как в своих произведениях, так и в личных отношениях. Но он был не из тех, кто сопротивлялся бы обаянию новой, блестящей, сложной теории «2–3–74» или какой-то иной, и его способность порождать подобные теории была безграничной. К тому же, будучи любезным и общительным (когда он не испытывал мук сильной депрессии и отчаяния), Фил любил рассказывать истории и писать письма, которые доставляли удовольствие тем, кому были адресованы, или согласовывались с их предрассудками.
Я прекрасно понимаю, что многие цитируемые рассказы Фила о его жизни очень напоминают смесь вымысла и фактов, но я не испытываю никакой неприязни к вымыслу, проливающему свет на внутренний мир и характер Фила. Таким образом, мой подход к этой биографии должен выражаться в растолковании и прояснении, по мере возможности, полученных сведений, а что касается остального, то пусть читатель (который, возможно, лично знаком с эмоциональными преувеличениями и пробелами в памяти) остерегается и получает удовольствие.
Во-вторых, позвольте мне признаться, что в этом повествовании я выступаю как от лица самой жизни, которая, по моему мнению, замечательна, так и от лица уникального права литературы на вымысел, к которому порой несправедливо относятся с пренебрежением. Во многом это пренебрежение возникает вследствие того, что творчество Фила относят к жанру НФ, и из-за обилия его весьма неровных, по общему мнению, произведений. Здесь, однако, есть более личный негативный фактор в работе: Фил приобрел неприукрашенную репутацию безнадежного наркомана – и это в какой-то мере связано с его НФ-циклами.
Фил был хорошо осведомлен об этой репутации. Конечно, во многих случаях он сам способствовал ее подтверждению, особенно в шестидесятые годы, когда странные эксцессы были модой даже для более респектабельных типов, чем авторы НФ. Но в последнее десятилетие своей жизни он – не без юмора – пожалел об этом. Его роман «Помутнение» (1977) – «кода» к наиболее болезненным годам его жизни – яростное антинаркотическое свидетельство, где содержатся, вполне в его духе, наиболее веселые сцены из всех, что он когда-либо написал. Например, когда Чарльз Фрек, заядлый поклонник «Субстанции С» (как «Смерть»), решает покончить с этим со всем, проглотив сверхдозу «красненьких»[19] под дорогую бутылку «Каберне-Совиньон» 1971 года от Мондави[20]. Но Фрека «кинул» его дилер, который вместо барбитуратов подсунул ему новый непонятный психоделик:
Вместо того чтобы спокойно задыхаться, Чарльз Фрек начал галлюцинировать. Что ж, думал он по-философски, такова история моей жизни. Всегда все срывается. Он вынужден был оказаться перед фактом: учитывая, сколько капсул он проглотил, ему уже надо было отправляться в какое-то путешествие.
Следующее, что он понял, – это тварь непонятных размеров, которая стояла перед его кроватью и осуждающе глядела на него вниз.
У твари было множество глаз повсюду, ультрасовременная дорогостоящая одежда, и она возвышалась на восемь футов. Она также держала огромный свиток.
«Ты собираешься зачитать мне мои грехи», – сказал Чарльз Фрек.
Тварь кивнула и распечатала свиток.
Беспомощно лежа на кровати, Фрек произнес: «Но это займет сотню тысяч часов».
Уставившись на него множеством своих замысловатых глаз, тварь непонятных размеров ответила: «Мы больше не в земной вселенной. Низшие категории материального существования, такие как «пространство» и «время», больше к тебе не приложимы. Ты возвысился в трансцендентальную сферу. Твои грехи будут зачитываться тебе непрерывно в процессе перемещения в вечности. Список никогда не закончится».
Знал бы я своего дилера, думал Чарльз Фрек и хотел вернуть обратно последние полчаса своей жизни. […]
Через десять тысяч лет они добрались до шестого класса школы.
Тот год, когда он открыл для себя мастурбацию.
Он закрыл глаза, но все еще видел многоглазое существо высотой в восемь футов с его бесконечным свитком, который оно все читало и читало.
«А затем…» – сказало оно.
Чарльз Фрек подумал: «В конце концов, у меня было хорошее вино».
Несмотря на «Помутнение» (или, возможно, из-за всеобъемлющего юмора и любви при всем яростном неприятии наркотиков), та самая репутация сохранялась. В письме, написанном в январе 1981 года, Фил безошибочно оценил ущерб: «Он чокнутый, – таким будет ответ. – Принимал наркотики. Видел Бога. БЧД [большую чертову дозу]».
Конечно, Фил не был психом по всем параметрам, насколько я могу судить. Более того, я брал интервью у психиатра и психолога, которые наблюдали Фила на протяжении двух наиболее трудных периодов его жизни, и оба заявили, что он совершенно вменяемый, как и каждый из нас. Кроме того, уже в зубах навязло желание некоторых приклеивать «психологические» ярлыки на продуктивного и серьезного художника, который демонстрирует ум и воображение, не укладывающиеся в узкие рамки его хулителей.
Эмоциональные и поведенческие трудности Фила были временами весьма суровыми, причиняя сильную боль и страдания ему самому и другим людям, и это приводило его к тому, что он писал временами о «трех нервных расстройствах» и сам себе ставил диагнозы «шизофрения» и «психоз». (В других случаях он яростно отрицал, что подобные определения могут иметь какое-то отношение к его жизни.) Внутренняя жизнь Фила была непрестанно напряженной. Возможно, он использовал крайние психологические термины, чтобы придать максимального драматизма тем силам, которые питали его как писателя. Возможно, он высказывался просто и прямо о том, что он иногда считал правдой.
Я следую этому компромиссу: точно цитировать его, признавать и исследовать болезненные трудности, но в то же время постоянно избегать суждений, основывающихся на упрощенном и покровительственном дуализме: вменяемый/невменяемый, – что было бы издевательством над художественным и духовным видением Фила и позором для его биографа.
И, наконец, несколько слов о структуре этой книги. Полный объем трудов Фила – более сорока романов и две сотни рассказов – делает практически невозможным их детальное исследование. Поэтому в своем повествовании я сосредоточился только на лучших рассказах и на следующих одиннадцати романах: «Око небесное» (1957), «Порвалась дней связующая нить» (1959), «Исповедь недоумка» (1959, издан в 1975), «Человек в Высоком замке» (1962), «Сдвиг времени по-марсиански» (1964), «Стигматы Палмера Элдрича» (1965), «Убик» (1969), «Пролейтесь, слезы, сказал полицейский» (1974), «Помутнение» (1977), «Валис» (1981) и «Трансмиграция Тимоти Арчера» (1982) – это наиболее показательные из его произведений. Кроме того, в Хронологическом обзоре я предлагаю в сжатой форме полный список произведений Фила в порядке их создания, побуждая заинтересованного читателя совершить путешествие по его темам, вплетающимся во все его сочинения.