The Daily World. Обозреватель описывал автора книг как советского гражданина, живущего в Соединенных Штатах. Из обзоров становилось ясным, что этот автор – член Партии.
«Боже мой, – сказала Бет, переворачивая листок. – Имя автора и адрес написаны сзади».
«Женщина?» – спросил Толстяк.
«Да», – ответила Бет.
Я [Фил] так никогда и не узнал от Лошадника и Бет, что они сделали с этими двумя письмами. Из намеков, оброненных Жирным, я сделал вывод, что оно было совершенно невинным; но что он сделал с ксерокопией, которая не была письмом в строгом смысле слова, я и по сей день не знаю, да и не хочу знать. Может быть, он сжег его, а может быть, – передал в полицию, или в ФБР, или в ЦРУ. В любом случае я сомневаюсь, что он на него ответил.
Тесса признается, что неделю, а то и дольше Фил ожидал письма, которое может «убить» его. Когда оно пришло, он дал его ей прочитать, но строго указал ей, чтобы она не давала ему это письмо. Тесса вкратце изложила ему его форму и содержание. Она вспоминает:
Отдельные слова в статье [книжном обозрении] были подчеркнуты – некоторые красным, а некоторые синим. Все эти слова были тем, что Фил называл «мертвыми сообщениями». Слова вроде «упадок», «разложение», «стагнация», «распад». Похоже было, что эта книга об упадке и разрушении американского капитализма. На конверте был обратный адрес – отель в Нью-Йорке, но имени не было [Жирный Лошадник в «Валисе», процитированном выше, говорит, что там было имя]. Как будто Филу следовало знать, кто отправил его, и как будто ему следовало написать ответ.
Фил подозревал, что это «ксерокопированное послание» каким-то образом связано с эпизодом его двухнедельной амнезии в Ванкувере в марте 1972 года. Типы мафиозного вида в черных костюмах возили его по кругу на заднем сиденье лимузина и задавали вопросы, которые он не мог вспомнить. Что за программу в него вложили? И кто? Он опасался, что ксерокопии книжных обозрений предположительно должны были что-то включить в нем, но затея провалилась. Он поделился своими страхами и размышлениями с Тессой, которая пишет: «Я верила ему. Он всегда спрашивал меня: «Я что – чокнутый?» И я всегда отвечала – нет. Я до сих пор верю, что он был в здравом уме. Сумасшедшие люди не спрашивают: «Я что – чокнутый?» Они знают, что они здоровы.
У Фила было острое чувство угрозы, исходящей от «ксерокопированного послания». Это побуждало его к немедленным защитным действиям. Впоследствии было чувство свободы – разрушенной кармы – и сильное чувство вины.
Как об этом намекается в «Валисе», Фил переслал «ксерокопированное послание» в ФБР. В записи 1978 года в «Экзегезе» он замечает, что настало время
(1) отвергнуть вербовку КГБ, или
(2) пройти тест на лояльность в ФБР, прикинувшись завербованным КГБ. «Звонки в Бюро отняли у меня двадцать один с половиной час. Это хороший счет (для прохождения теста). […] Не говорите мне, что это не Бог. Фосфены начались неделей раньше; я был готов ко всему, когда они появились».
У Фила было острое чувство, что кто-то контролирует его, чтобы направить его ответ на «ксерокопированное послание». В «Экзегезе» он предположил, что это был Фома – уже не ранний христианин, а мысленно руководящий им имплант, поставленный ему разведкой армии США. Согласно этой теории, Фил выбрал для Фомы альтернативное имя «Свинский отпрыск». Он сам или некто другой, так как у Фила было острое чувство, что с 20 марта его личность была захвачена и управляема, сделал поразительный шаг – позвонил не только в ФБР, но и в полицию Фуллертона. «Я машина», – соврал он офицеру, который ответил на звонок, – и попросил, чтобы его изолировали. Полиция не предприняла никаких действий.
Вскоре после этого Фил вновь обрел ощущение самоконтроля. Но он продолжал верить – в силу мудрости и инструкций, которые, по его мнению, были дарованы ему, – что он нуждается в опеке правящей власти, поскольку это необходимо для его личной безопасности. Поэтому Фил поддерживал связь с ФБР с марта по сентябрь 1974 года – несколько раз писал в их офис в Лос-Анджелесе. Он собирался отрицать любые возможные сомнения в его лояльности со стороны Бюро. Письма включали объяснения защитного характера, почему левые критики ценят его произведения, и заверения в том, что его письма к советским ученым, занимающимся исследованиями экстрасенсорного восприятия, были попытками вынудить их попасться на приманку, с тем чтобы они сами себя разоблачили. (Осторожность Фила не была совсем уж необоснованной. В 1975 году, благодаря «Закону о свободе информации», Фил узнал, что письмо 1958 года, которое он написал советскому ученому, было перехвачено ЦРУ.)
На все свои письма он получил единственный ответ: 28 марта 1974 года ему пришло стандартное письмо от директора ФБР Уильяма Салливана: «Ваша заинтересованность оценена по достоинству, и присланным Вами материалам будет уделено соответствующее внимание». Заявив о своей лояльности, Фил почувствовал чуть больше комфорта и спокойствия. Страх, который мучил его со времени взлома в ноябре 1971 года, рассеялся.
Но сознание вины оставалось. Воспоминания об эре Маккарти и об агентах ФБР, которые в пятидесятые годы приходили к нему и Клео домой в Беркли, должно быть, приходили Филу на ум, когда он обдумывал свои действия. Во многих своих фантастических романах – больше всего в «Пролейтесь, слезы…» – он открыто порицал полицейский аппарат и информаторов, на которых он держался. Стал ли Фил тем, кого он презирал? В записи 1979 года в «Экзегезе» он копался в себе, докапываясь до источника трусости:
Я в полной мере сотрудничал с моими притеснителями. Мне ничего не оставалось делать, чтобы улучшить свое положение; я шел своим путем, иногда вопреки собственным желаниям, и испытывал чувства, что
1) я делал правильные вещи для Бога и страны, и
2) я совершенно утратил беспокойство и оправдания (как и следовало ожидать). Фред в Бобе/Фреде [как в «Помутнении»] полностью победил. Я буквально доносил на самого себя! […]
Страх убил во мне бунтарский дух в 3–74, и я никогда об этом не сожалел, поскольку меня это освобождало от страха. Они добрались до меня. Запугивание сработало, – к примеру, налет на мой дом. […]
Я боюсь
1) гражданских властей (Цезарь);
и
2) Бога (Валис).
Соответственно, можно сказать, что я боюсь власти, какою бы могучей она ни была.
В свою защиту Фил хотел бы подчеркнуть значительность опасности и прямое указание высшего разума, которое вынудило его к контакту с ФБР. Из более поздней записи 1979 года:
Итак, я обратился к Богу, и к Бюро, и к финансовой безопасности. Что ж, простите меня. Я был совершенно безрассудным человеком, которым теперь не являюсь. Я хорошо сплю по ночам. […] Возможно, я поступил идеологически неправильно, но мудро. […] Мое обращение было не столько духовного характера, как обращение на путь мудрости, его правильнее определить такими словами, «как выжить». Это было моей целью: выживание. В этом я преуспел. По моему мнению, Премудрость Божья [Святая София] сама взяла в свои руки заботу о моей жизни и направляла меня. […] Я жил дикой, нестабильной, безрассудной, «донкихотской» жизнью и вскоре мог бы умереть. Поэтому не случайно, что Премудрость Божья посетила меня; я в ней нуждался чрезвычайно.
Следует отметить, что Фил никогда не был так труслив по отношению к «властям», как он здесь обвиняет себя. Что касается «Бога», Фил всегда подвергал сомнению саму его идею. Что же касается «Цезаря», то, несмотря на все его заявления в ФБР, Фил оставался откровенным в разговоре о злоупотреблениях администрации Никсона – в таких эссе, как The Nixon Crowd[227] (1974) и в таких романах, как «Свободное радио Альбемута» и «Валис».
Даже после того, как кризис с «ксерокопированным посланием» прошел, март 1974 года продолжал приносить свои сюрпризы. В его повседневной жизни происходили странные перемены. Домашние питомцы (включая любимого кота Пинки) казались более разумными, даже каким-то образом пытались с ним общаться. А затем еще и радио, которое продолжало играть даже после того, как Фил и Тесса отключили его и убрали на кухню.
Все началось с того, когда радио стало «доставать» Фила ругательствами по ночам. В «Свободном радио Альбемута» главный герой, Николас Брейди, испытывает такое же мучение: «Николас – пидорас», – говорило радио, подражая голосу популярного вокалиста, чья новая пластинка только что рекламировалась. «Послушай, Николас-пидорас. Ты никудышный и скоро умрешь. Ты отброс! Ты пидорас, Николас! Умрешь, умрешь, умрешь!!» В интервью с Дж. Б. Рейнольдсом Тесса вспоминает: «Все дело в том, что мы оба слышали музыку, и она всегда играла с двух часов ночи до шести утра, а радио даже не было включено. […] Это была легкая музыка, но Филу слышалось, что она говорила ему, какой он дурной и ему пора умирать. Я этого не слышала. Мы сдались и снова включили радио, потому что с включенной музыкой спать легче».
Самым ярким из всех изменений стало появление лучей розового света, которые посылали информацию в мозг Фила. Пока Тесса верит в подлинный мистический характер переживаний Фила, она предполагает, что серебристо-черная христианская рыба с наклейки на бампер на их окне, возможно, играла здесь физиологическую роль, но Фил начинал видеть розовые прямоугольные изображения на стенах квартиры даже тогда, когда не смотрел на знак рыбы в солнечном свете. Когда он загорался, розовый световой луч ослеплял, как мигающая вспышка, перед лицом у Фила. Луч был насыщен информацией и полон духовных сюрпризов. Как-то один раз он научил Фила, как совершать евхаристию сыну Кристоферу, согласно обрядам ранних христиан. Эта церемония описана в «Валисе»:
В марте 1974 года, когда мною полностью владел ВАЛИС и контролировал мое сознание, я провел правильное и сложное посвящение Кристофера в ряды бессмертных. […]