В письме от 4 мая он отказался от услуг Агентства Мередита после двадцати двух лет сотрудничества. Основной причиной этого стало то, что агентство не поддержало его в споре с издательством Doubleday. Фил оказался неправ в своих утверждениях по поводу завышенных тиражей «Пролейтесь…», в чем он сам вскоре признался. И предложенная DAW ставка в две с половиной тысячи долларов на права издания «Пролейтесь…» в мягкой обложке была самой высокой; с этим ничего не поделаешь. В письме от 12 мая Фил восстановил свой статус клиента агентства. Тем временем, однако, он начал переговоры с агентом Робертом Миллсом, которые он не прекращал до октября, сохраняя за собой право выбора. 12 мая Фил потребовал принять одно условие, что в некоторой степени подтверждало рост его практической хватки – и заработков, благодаря событиям «2–3–74».
Фил требовал, чтобы агентство перечислило ему все причитающиеся ему гонорары от издательства Ace Books. В начале семидесятых годов Американская ассоциация писателей-фантастов предъявила претензии издательству Ace от имени ряда авторов по поводу гонораров и добилась своего. Шум, который поднял Фил, вынудил Агентство Мередита от его имени проверить отчеты Ace по роялти, и к 28 мая издательство выплатило Филу более 3000 долларов.
Но все сны, видения и трезвая смекалка привели к суровым физическим жертвам. Фил страдал от гипертензии в течение многих лет; во время их брака, в апреле 1973 года, как вспоминает Тесса, его артериальное давление было в среднем 200/160. Опыт Фила «2–3–74», кажется, усугубил гипертонию. В начале апреля он был госпитализирован после того, как его артериальное давление (как указано в «Валисе») поднялось до 280/178: «Доктор провел все возможные тесты во время пребывания Жирного Лошадника в больнице, чтобы найти физическую причину повышенного артериального давления, но никаких причин не обнаружили». С 1972 года он не пользовался стимуляторами. Тесса убеждена, что в эти дни Фил пережил серию микроинсультов, и отмечает, что врач Фила это предложил в качестве вероятного диагноза:
Временами я думаю о «микроинсультах», когда он спотыкался без видимой причины, когда он внезапно становился бледным или краснел, когда он замолкал, не договорив предложения. Это были времена, полные стресса, и я верю, что у него были инсульты, хотя и очень малые. Если бы дух не сказал ему пойти к врачу, он мог бы умереть. Хотя он должен был регулярно проверять кровяное давление, он не ходил к врачу. Он всегда находил какое-то оправдание (обычно простуду) для пребывания дома. Однако дух заставил его пойти к врачу. Когда он пришел, доктор сказал ему, что надо ложиться на обследование в госпиталь.
Затем Тесса добавляет: «Не был ли его опыт не чем иным, как серией микроинсультов? Я в этом сомневаюсь, хотя у меня нет сомнений в том, что у него были удары».
За пять дней, проведенных в больнице, Фил приобрел подарки для своих приятелей-пациентов – маленьких девочек, страдающих от мышечных патологий. Кроме того, он говорил о своем опыте с одним пастором католической церкви и двумя пасторами епископальной, которых он просил навестить его. Во время одного из визитов Тессы некоторые бумаги Фила были украдены из их квартиры. Тревожное эхо Санта-Венеции.
Фил достаточно оправился от гипертензии, чтобы присутствовать в начале мая на местном конвенте любителей фантастики «КарсаКон», устроенном учениками старшей школы. Тим Финни, который организовал приезд и других светил жанра, таких как Брэдбери, Спинрад и Старджон, вспоминает, что Фил лучше всех ладил с молодой аудиторией. Несмотря на этот публичный триумф, он отменил свое участие в июле 1974 года в «ВестерКоне», где он был назван почетным гостем. Но даже в безопасных стенах своей квартиры с видениями и младенцем, который часто плакал всю ночь, наступало изнеможение. Тесса вспоминает:
Это [«2–3–74»] сделало Фила более веселым в совместной жизни. Каждый день приносил приключения. Это также изматывало нас. Так долго ты можешь только накапливать адреналин. […] У Фила были более тяжелые периоды депрессии, чаще, чем у меня. Он, бывало, лежал в постели в течение целой недели, нуждаясь в том, чтобы ему принесли еду три раза в день, плюс перекус. Иногда его аппетит был вялым, но чаще всего он ел с жадностью. Он вставал каждые несколько часов и печатал на машинке – письма, заметки, свой последний роман.
Он засыпал, потом просыпался и как бешеный бежал в ванную, за стаканом воды. Видите ли, во время сна иногда он срыгивал и давился желудочным соком. Мне приходилось бросать все, чем бы я ни занималась, или просыпаться – и приносить ему попить, обнимать его и утешать, говорить с ним, как с маленьким ребенком, чтобы помочь ему преодолеть эту травму.
В мае 1974 года Филу был нанесен нежелательный, как он считал, визит марксистски ориентированных французских критиков; он сообщил о визите в ФБР. Эти критики нашли в «Убике» метафору упадка капитализма. Фил пожаловался Финни: «Для меня оно [место действия романа], будь то Кливленд или Де-Мойн, – я не думаю об этом как о капиталистической стране. […] Для них – они материалисты; для меня – я личность. Я видел в этом духовное путешествие вдаль от этого мира».
Визионерские опыты Фила неслись в быстром темпе. Одними из самых заметных были его неоднократные наблюдения «Золотого прямоугольника» (на основе «золотого сечения» искусства Античности; численно выражено в константе Фибоначчи[235] 1,618). В «Свободном радио Альбемута» Николас Брейди описывает видение:
То, что я видел сейчас, было дверью, пропорциональной мерой, которую греки называли «Золотым прямоугольником», который они считали идеальной геометрической формой. Я неоднократно видел эту дверь, отмеченную буквами греческого алфавита, форма которой отражена в обычных предметах: подставка для словаря, базальтовый блок, музыкальная колонка. И один раз, удивительно, но я видел, как Пинки [кот Фила] рванулся наружу из-за границы двери в наш мир, только не таким, каким он был раньше: гораздо больше, свирепее, как тигр, и, самое главное, наполненный до отказа жизнью и здоровьем. […] [Брейди] заглянул за дверь: статичный пейзаж, ночное, тихое черное море, небо, край острова и, что удивительно, неподвижная фигура обнаженной женщины, стоящей на песке у кромки воды. Я узнал эту женщину; это была Афродита. Я видел фотографии ее греческих и римских статуй. Пропорции, красота и чувственность не могли ввести в заблуждение.
В июльской записи 1974 года в «Экзегезе» Фил говорит относительно греко-римского содержания его снов и видения «Золотого прямоугольника»:
Если оно [его бессознательное] показывает мне «Золотой прямоугольник», оно делает это для того, чтобы успокоить меня этим предельно эстетически сбалансированным знаком; оно имеет прочную терапевтическую цель. Это использование всего своего абстрактного материала для подлинной цели, для меня, по большому счету. Это наставник для меня, как Аристотель был для Александра. […] Я чувствую здесь Аполлона, и это согласуется с тем, что Кумская Сивилла была его оракулом. Умеренность, разумность и сбалансированность – это добродетели Аполлона, с ясным сознанием и рациональностью. Syntosis [внутренняя гармония].
События, окружавшие смерть Пинки от рака осенью 1974 года, были для Фила дальнейшим визионерским подтверждением. Двумя годами ранее, когда Фил подхватил пневмонию во время завершения работы над «Пролейтесь…», Пинки лежал у него поперек живота и заботился о нем так, как может только кот. Фил выздоровел, но теперь настало время умирать Пинки:
Той воскресной ночью, за четыре дня до смерти Пинки, он, и Тесса, и я лежали на кровати в спальне, и я увидел бледный белый свет, наполняющий комнату, который равномерно распределялся, и я увидел Пинки, бездейственного и беззащитного, как подсадная, вечно плавающая утка, и я невероятно испугался и все повторял: «Смерть в комнате! Я умираю!» Я начал неистово молиться, на латыни, и молился почти полчаса. Я знал, что Пинки не мог этого видеть, – это видел только я. Смерть была там, но я думал, что она пришла за мной. Я знал Пинки, и я должен был с ним разлучиться. «В течение следующих четырех дней, – сказал я Тессе, – наступит смерть». Она сказала: «Ты чокнутый». Позднее той ночью мне приснилось, что в меня оглушительно открыли огонь; со мной было все в порядке, но женщина рядом со мной была разорвана в клочья и умирала. Я бросился ей на помощь. Тремя днями позже Пинки умер. […] И в тот вечер, когда он умер, а я находился в это время в ванной, я почувствовал крепкую руку у себя на плече; я был уверен, что Тесса вошла в комнату вслед за мной, и я обернулся, чтобы спросить ее – зачем. Но там никого не было. Это было прикосновение моего уходящего друга; он на мгновение сделал паузу, чтобы проститься.
До того как умер Пинки, Фил сам пережил свой собственный физический кризис. В начале августа, во время спора с Тессой, Фил швырнул морскую раковину об стену и болезненно вывихнул плечо, которое он раньше уже травмировал в 1964 и 1972 годах. После восстановительной операции Фил продолжал сочинять новый роман – Valisystem A, – диктуя его текст на маленький магнитофон. (Valisystem A и второй задуманный роман, To Scare the Dead со временем расцвели в «Свободное радио Альбемута» и «Валис»; эта последовательность детально рассмотрена в главе 11.)
Пребывая в болезненном состоянии на исходе лета, Фил был ошеломлен информацией, полученной от «розового света», о том, что Кристофер страдает от потенциально летальной паховой грыжи. Этот диагноз подтвердил их врач, который и провел хирургическую операцию в октябре. Из записи 1977 года в «Экзегезе»:
Я вспоминаю. Я сижу с закрытыми глазами и слушаю [в 1974 году] Strawberry Fields [песня «Битлз»]». Я поднимаюсь. Я открываю глаза, потому что в тексте песни звучат сло