С теми, кто ищет обоснованный диагноз, эпилепсия височной доли проделывает шутку. Кто-то может зайти столь далеко, чтобы взять и объединить писателей, которые, судя по их духовным вопросам, возможно, находились под воздействием височной эпилепсии. Достоевский, страдавший от эпилептических припадков, выдающийся тому пример. Но как далеко могут завести нас эти спекулятивные диагнозы и классификации? Уильям Джеймс вычерчивает такую линию: «Чтобы судить с духовной точки зрения о таких состояниях, мы не должны довольствоваться поверхностными медицинскими разговорами, но выяснять, какие плоды они могут принести в жизни».
Каковы же были эти «плоды» для личной жизни Фила? Фил почти не сомневался в том, что «2–3–74» было благословением. Но он никогда не заявлял о том, что стал святым. Запись 1975 года в «Экзегезе» предлагает следующий план:
[…] Я говорю не в привычном смысле – может быть, вообще не в смысле одухотворенном или возвышенном. На самом деле я кажусь сам себе еще более жалким и раздражительным, чем раньше. По правде говоря, я никого не хочу уязвить, но мой язык остается грязным, и я раздражительный и высокомерный; мои личные недостатки неизменны. В общепринятом смысле я не лучший человек. […]
Но, что касается недостатка духовного обновления во мне… возможно, у нас слишком ясное отношение к благочестивым переменам к тому, что Он хотел бы в нас видеть. Возможно, это наши стандарты восприятия самых чистых людей; в конце концов, Он хочет сохранить индивидуальность, я думаю, а не запихивать нас насильно в один шаблон. Я сам изменился, но не во всех отношениях; я усовершенствовался, но не в соответствии с человеческими стандартами. Я могу только надеяться, что я послушен Его воле, а не своей собственной.
Я не согласен с моими собственными взглядами на божественность, но, возможно, соглашусь со своими взглядами на Него.
Виды Тессы на будущее такие же:
Я не увидела перемен в личности Фила. Если какие-то и были, то до этого его опыта. Он, этот опыт, поддерживал наши взаимоотношения, но он также стал причиной нашего разрыва, в конце концов [их брак закончился в 1976 году]. Поскольку Фил верил, что кто-то вовне хочет подчинить его, убить его, он пришел к убеждению, что этот кто-то собирается убить также его жену и ребенка. Фил был настолько напряженным сразу же после видения, что присутствие оного в комнате стало осязаемым, когда атмосфера сгустилась. Но отличия были только количественные, а не качественные. Однако бывали короткие периоды, когда Фил не был самим собой, так же как и яблоко не бывает прямоугольным.
События «2–3–74» и те, что последовали за ними, были необычными, даже причудливыми. Были сцены нежной красоты, вроде той, когда Фил проводил над Кристофером обряд евхаристии. Были мгновения необъяснимого предвидения, как когда он диагностировал у сына грыжу. И были эпизоды, как с «ксерокопированным посланием», которые способствовали проявлению скептицизма. Для некоторых людей эти видения и голоса должны были представлять собой свидетельство Божьей благодати. Другие, как атеисты, так и верующие, сомневались в озарениях «2–3–74», имея на это определенные причины. Святой Иоанн Креста[243] предостерегал:
Часто случается так, что духовные люди находятся под влиянием сверхъестественного, являющегося в чувственном восприятии и в предметах. Иногда они видят очертания и фигуры тех, кто приходит из другой жизни, святых или ангелов, добрых и злых, или необыкновенный свет и сияние. Они слышат странные слова, иногда видя тех, кто их произносит, а иногда – нет. […] Мы не должны восхищаться ими или потворствовать им; да, нам лучше следует избегать их, не пытаясь узнать, добрый или злой их источник. Потому что, поскольку они обладают наружностью и телесностью, это лишь подчеркивает, что они не похожи на посланцев Бога.
Конечно, на протяжении веков есть замечательные примеры людей, которые не бежали от подобных знаков. Один из них – Блез Паскаль. Поздним вечером 23 ноября 1654 года у Паскаля было видение, которое он записал и зашил этот рассказ за подкладку своего плаща, чтобы он постоянно был при нем:
Примерно с половины десятого вечера до приблизительно половины двенадцатого
ОГОНЬ
Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова, но не философов и ученых.
Уверенность. Уверенность. Чувство. Радость. Мир.
И здесь мы подходим к самой сердцевине опытов Фила «2–3–74». Он не почувствовал уверенности. Да, можно найти множество пассажей – в интервью, в романах и в «Экзегезе», – где Фил выдвигает теорию, в которой звучит тема уверенности. Но всегда (и обычно вскоре после этого) он пересматривает свое мнение и отказывается от прежних слов.
Сомнения – это центральная характеристика «2–3–74».
И как это уместно. Мистические переживания почти всегда соответствуют традиции мистики. Джулиана Норичская[244], католичка, чувствовала «большие капли крови», стекавшие из-под тернового венца. Миларепа[245], тибетский буддист визуализировал своего гуру в окружении множества будд на Лотосе Мудрости.
Фил не придерживался какой-то одной веры. Его единственной традицией, несомненно, была научная фантастика, с ее главным вопросом: «Что, ЕСЛИ?»
В «2–3–74» все многочисленные «Что, ЕСЛИ?» объединились в один обобщающий вопрос.
Как доказал «Валис», это была – тут уж ничего не скажешь – отличная идея для романа.
Глава 111975–1978
Год за годом, книга за книгой, рассказ за рассказом – я отбрасывал иллюзию за иллюзией: личность, время, пространство, причинность, мир, – и, наконец (в 1970 году), я выяснил, что является действительно реальным. Четырьмя годами позже, в самый мрачный момент моего страха и содрогания, когда мое эго разрушалось, мне было даровано «дибба саккху» [просветление], – и, хотя я не понимал этого в то время, я стал Буддой. («Будда в парке») [голосовые послания ИскИна]. Иллюзия лопнула как мыльный пузырь, и наконец-то я увидел реальность, и вот, по прошествии четырех с половиной лет, я постиг ее интеллектуально, то есть то, что я видел, знал, постигал в опыте (мои «экзегезы»). Мы говорим здесь о целой жизни, наполненной творчеством и озарениями – от моего первоначального сатори, когда я, будучи ребенком, мучил жука; это началось в тот момент, сорок лет назад.
Боже мой, моя жизнь, а точнее сказать – мой опыт «2–74/3–74» – полностью напоминает сюжет любого из десяти моих романов или рассказов. Вплоть до подделки воспоминаний и идентичности. Я главный герой одной из книг ФКД, где США 1974 года медленно сходят на нет, а Древний Рим, наоборот, медленно проявляется – там есть личность Фомы, и там есть истинная память. Господи Иисусе! Смесь «Самозванца», «Порвалась дней связующая нить» и «Лабиринта смерти» – а почему бы и не «Убика» до кучи.
(Это совершенно очевидно, что я позволил всему миру узнать [в «Валисе»], что последнее десятилетие было для меня очень дурными годами. Будущие мои биографы поймут, что их работа уже сделана за них, еще до того, как они к ней приступили. Моя жизнь – это открытая книга, и эту книгу написал я сам.)
По мере того как «2–3–74» превращается в «Валис», Фил создает ночами новые теории. Метаабстракции прокляты. Когда-нибудь он найдет настоящую любовь, которую заслуживает (а кто – нет?), но пока медленно открывает (временами) для себя нечто, похожее на счастье
Вы могли бы предположить, что жизнь после ««2–3–74»» могла быть какой угодно, но только не скучной.
Однако именно на скуку Фил жаловался в канун Нового 1975 года. Сосед, живший в соседней квартире дома в Фуллертоне, устроил большую громкую гулянку. Тем временем Тесса использовала ночь, чтобы закончить стирку, а Фил остался, чтобы хлопнуть воздушный шар Кристофера сигаретой, когда наступит полночь. В письме два дня спустя он ругался: «Я не осознавал раньше, как чертовски глупа, уныла, бесполезна и пуста жизнь среднего класса. Я отказался от сточной канавы (где-то в 1971 году) и перешел к пластиковым контейнерам. Как обычно, я опять сделал что-то не так».
Не то чтобы их жизнь была настолько безмятежна, хотя Фил получит примерно 19 тысяч долларов в 1974 году и 35 тысяч долларов в 1975 году, но значительная часть этого дохода была авансами в счет роялти, выданными Агентством Мередита, чтобы удержать Фила на плаву между нерегулярными выплатами роялти. Зарубежные продажи были его главной поддержкой: британские, французские, итальянские, немецкие, шведские, голландские и японские права на издание его книг составили большую часть реальных доходов Фила в 1975 году. Нерешительно Фил и Тессса постепенно начали пробовать на вкус хорошую жизнь. Фил доставил себе удовольствие, приобретя новую Encyclopaedia Britannica 3[246], которую он читал запоем; цитат из нее в «Экзегезе» – легион. Для Тессы была новая гитара и оплаченное стойло с лошадью. В марте они переехали с Камео-лейн в арендованный дом, так как кредитный рейтинг Фила не позволял ему его купить, по адресу Санта-Исабель-авеню, 2461, Фуллертон. В апреле 1975 года Фил выбрал красный «Фиат Спайдер» – свою первую спортивную машину со времен брака с Энн.
Все было хорошо. И это его терзало. Должно быть что-то еще. Фил боролся с этим в «Экзегезе» – даже писал от руки, чтобы подчеркнуть временный характер этого состояния. В фантастических произведениях Фил балансировал между двумя вопросами: «Что есть Человек?» и «Что есть Реальность?» Теперь Фил чувствовал, что знает ответ на первый вопрос: доброта. Что касается второго, то он никогда не принял решения. Для этого вопроса «Экзегеза» давала ему «пространство для маневра» – возможность создавать и уничтожать миры по собственной воле.