Из еженощных занятий стали выявляться ключевые идеи. Одна из них – идея «ортогонального времени», о которой Фил рассуждал в эссе 1975 года Man, Android and Machine[247]. Ортогональное время «вращается» перпендикулярно «линейному» времени. Оно содержит, «как на синхронной плоскости или протяженности все то, что было, так же как дорожки на долгоиграющей пластинке содержат часть той музыки, которая уже была исполнена; они не исчезают, после того как игла прошла по ним». В мартовском письме Урсуле Ле Гуин Фил отточил эту мысль: ортогональное время было «Реальным Временем» – «без него ничего бы не оставалось, кроме иллюзии, ничего, кроме покрывала Майи, так сказать».
Той весной Фил с радостью принимал у себя в гостях друзей и членов семьи. Его дочь Иза приехала к нему ненадолго, как и Лорен Кейвит, его верный друг с мрачных дней 1971 года. Карикатурист Арт Шпигельман, который тогда издавал Arcade[248], остановился у него на ночлег. Он и Фил впервые встретились в 1973 году, после того как Фил написал восторженное письмо в ответ на комикс Шпигельмана о возрождении Уолта Диснея в виде робота-президента мира «Земли будущего»[249]. Теперь Фил предложил сотрудничество, но рассказ, который Фил предоставил в марте 1975 года, – «Глаз Сивиллы», как и «Убик. Киносценарий»[250] в 1974 году, оказался слишком замысловатым, чтобы его адаптировать для предполагаемых (книга комикс/фильм) медиумов.
В том же месяце, к несчастью, произошел разрыв с Харланом Эллисоном. Обстоятельства идеально сложились, чтобы задеть чувства Эллисона. Фил и Эллисон общались по случайным поводам начиная с 1972 года, когда Фил переехал в округ Ориндж, но их дружба складывалась нелегко. Эллисон чувствовал, что Фил завидует его финансовым успехам и голливудским связям. Что касается Фила, то существовало несколько длительное, если не сказать неоправданное, негодование по поводу ссылки на употребление Филом ЛСД в составленной Эллисоном антологии 1967 года Dangerous Visions. Оставив личные трения в стороне, Фил заявил, что рассказ Эллисона «Птица смерти» «будут читать и в следующих столетиях». Неудивительно, что Эллисон считал Фила подходящим автором для эссе в запланированный спецвыпуск журнала F&SF, посвященный Эллисону. Неудивительно и то, что, сказав Эллисону, что он будет рад помочь, Фил в письме редактору F&SF Эдварду Ферману (другу Эллисона) отказался, объяснив, что он не вполне проснулся, когда ему позвонил Эллисон, что ему нет дела до большей части произведений Эллисона и что он на халяву не работает. Ферман ответил, что намеревался заплатить. Эллисон, который расценил беспокойство Фила по поводу оплаты как оскорбление редакторской чести Фермана, послал Филу оскорбительное уведомление о разрыве их дружбы.
Но вся эта ярость в отношениях с Эллисоном выражалась только в письмах. В повседневной жизни преобладали нежные чувства и благие вести. Долгое сотрудничество с Роджером Желязны, наконец, принесло свои плоды, когда в июле был завершен «Господь Гнева». Издание «Исповеди недоумка» от Entwhistle Books также появилось в этом месяце: долгожданный опубликованный «мейнстримный» роман. Преодолевая изнеможение, Фил закончил переработку «Помутнения» к августу. Это усилие в какой-то степени подпитывалось желанием Фила получить последний авансовый платеж от Doubleday и вернуть долг Роберту Хайнлайну, который уже был гигантом НФ, когда Фил еще только начинал читать журнальную фантастику. Хайнлайн и Тесса подружились после того, как познакомились в 1974 году на сборище писателей-фантастов. Фил там не присутствовал, но затем завязал теплую переписку. Летом 1975 года, по мере того как их банковский счет истощался, Тесса попросила Хайнлайна дать денег в долг. Хотя Фил был благодарен, ему было стыдно, что его жена просит денег. После того как Хайнлайн отверг вторую просьбу о займе, письма прекратились. (Когда они наконец-то встретились в 1977 году, встреча была короткой и неловкой.)
Тем временем Фил был весьма осмотрительным в вопросе разглашения событий «2–3–74». Когда он узнал, что эссе о его творчестве, написанное Томасом Дишем, должно появиться в декабрьском номере Crawdaddy[251] за 1975 год, Фил написал Дишу с просьбой хранить молчание о «2–3–74». «У меня до сих пор появляются мистические видения и откровения (но это наш маленький секрет – не для читателей Crawdaddy, которым это вовсе ни к чему, не правда ли?)».
Драматические видения первых месяцев не появлялись вновь, но визионерские сны продолжались, как и гипнотический голос ИскИна. Чтобы лучше в этом разобраться, Фил искал ответы в «Британнике», в «Философской энциклопедии», в трудах об орфиках, гностиках, зороастрийцах, в буддийском учении, в «Толковании Нового Завета», в исследованиях, посвященных «бикамеральному разуму»[252], – ни один философский камень не оказался неперевернутым. В июльской записи 1975 года в «Экзегезе» он подвел итоги:
Теперь наконец-то я чувствую огромное умиротворение – первый раз за всю мою жизнь. Весь этот период, включая 3–74, был напряженным. […] Я знаю, что изнурял себя больше, чем во время написания предыдущих произведений, будь то роман или группа романов. […] Что это мне добавило (в этом пункте моего знания)? Я прошел сквозь узкие врата в середине 1974 года, и мне было сказано, что он сам вернется в мир, и это случится очень скоро.
Когда он не был поглощен ночными размышлениями в «Экзегезе», Фил восстанавливал контакты со своим первоначальным кругом фуллертонских друзей, включая Мэри Уилсон и Тима Пауэрса. Пауэрс, который вел дневник, – это Босуэлл[253] для жизни Фила в округе Ориндж. Вот рассказ Пауэрса о «самом гениальном уме в НФ на любой планете» (каковым представил Фила журнал Rolling Stone в ноябре 1975 года), представляя себе все возможности, любезно воспроизводя автограф его последнего произведения:
Один раз Фил подписал книгу для юной леди, которая, несмотря на то что была постоянной подружкой нашего общего друга, создавала впечатление легкомысленной распущенности. Фил что-то нацарапал в книге, а потом, взглянув на молодого человека, спросил: «Как пишется слово «красотка»?» Наш общий друг сказал ему, и Фил нацарапал еще что-то. Затем: «Как пишется «предчувствовать»?» Наш друг продиктовал ему, но уже не так охотно, как раньше. Наконец, Фил снова сделал паузу и спросил: «Как пишется «непревзойденный»?» Тут молодой человек взорвался: «Черт побери, Фил»[254].
Филу нравился игривый флирт, но Тесса воспринимала его все болезненнее. Сам Фил в записи 1975 года в «Экзегезе» признавался, что чувствовал себя «грязным старикашкой» после одного такого флирта на вечеринке. Положение усугублялось тем, что Тесса ухаживала за Филом, когда он был прикован к кровати из-за приступов депрессии и агорафобии, но когда он поднимался, готовый снова выйти в мир, то забывал о ней. Она пишет:
В конце 1975 и начале 1976 годов он почувствовал, что в состоянии чаще выходить из дому, но без меня. Он мог гулять с парнями или даже с другой женщиной, но не со мной. Он уверял меня, что эти отношения были чисто платоническими, но мне было все равно. Я устала сидеть дома взаперти с маленьким ребенком. Мне не доставляло удовольствия выходить из дому одной. Если я выходила больше чем на полчаса, Фил впадал в депрессию. Его чрезвычайно расстроило, когда в сентябре 1975 года я решила начать учиться. Я выбрала два предмета в неполном колледже: немецкий язык и биологию. Немецкий нужен был мне для того, чтобы я понимала Фила, когда он на нем разговаривал. Биология интересовала меня, потому что я хотела стать ветеринаром.
Фил с 1973 года начал консультироваться, и, вдобавок к его психотерапии, мы проходили семейные консультации. Психологи и психиатр испытывали все виды терапевтического и медикаментозного лечения, все безрезультатно. Филу был поставлен диагноз «маниакальная депрессия». Я всегда его оспаривала. Я чувствовала, что все это возвращается к смерти его сестры-близнеца. Он никак не мог смириться с этой утратой, и он всегда искал замену своей сестре. Будучи его женой, я не могла занять ее место, потому что это сделало бы наши отношения инцестуальными. Поэтому он должен был окружать себя женщинами, которые были для него всего лишь друзьями. Именно поэтому он мог гулять с другой женщиной, а не со мной.
Фил с досадой рассказывал о своем браке друзьям, но в то же время он остро нуждался в стабильной семейной обстановке. В июле 1975 года Тесса взяла Кристофера на неделю к своей семье. За прошедшие три года Фил и Тесса редко проводили ночи порознь. Теперь Фил удивлялся, как только он это терпит. Из июльского письма:
Я всегда думал о людях, которым нравится быть в одиночестве, как о больных, как о шизоидах. Теперь я обнаружил, что мне трудно приспосабливаться к другим людям в доме – мое привыкание к одиночеству было таким хорошим, таким полным. […] Втайне, в своей собственной голове я вынашивал свои собственные мысли; меня это начало успокаивать и радовать. Это, я полагаю, необратимая перемена во мне. Уроки, которые были вколочены в меня всей этой терапией в «Икс-Кэлай» [выживание в коллективе], раскололись вдребезги на прошлой неделе; ну и бог с ними; они мне больше не понадобятся.
На самом деле это не была «необратимая перемена», хотя она обозначала изменение в отношениях. В последние годы своей жизни Фил жил один и пришел к тому, что стал ценить одиночество. Но в 1975 году жизнь в одиночестве – хотя и на столь короткий отрезок времени – могла быть совершенной мукой. Тесса и Кристофер уехали на очередную семейную встречу перед Днем труда; прямо перед их отъездом Фил впал в такую сильную депрессию, что стал раздумывать о самоубийстве. Когда они уехали, от дал выход своему гневу и страданию в «Экзегезе»: