Во время пребывания Джоан у Фила все было в типичном беспорядке. Кошки искали блох, лежа на двух стеклянных кофейных столиках, нюхательный табак был повсюду – бесчисленные маленькие жестянки «Декана Свифта» доставлялись ежемесячно из Сан-Франциско, а также повсеместный коричневый слой табачной пыли. Стопки книг, и пластинок, и страниц «Экзегезы». Столько бутылочек с таблетками, что их хватит на аптечный склад. Фил ежедневно принимал несколько прописанных лекарств: миорелаксанты, противогипертензивные препараты, антидепрессанты. Питался в основном замороженными обедами и мясными пирогами.
Они прекрасно провели время вместе. Спали они допоздна, а активная жизнь начиналась после полудня и велась до позднего вечера. Ежедневная куча почты, с которой надо было «разбираться». Заглядывали друзья. И Фил каждый день писал – письма и «Экзегезу». Джоан говорит: «Я хотела быть рядом с ним, чтобы учиться у него. Я не любила его такой юной душераздирающей любовью. Я любила его, как любят великого мастера. Через три недели я вернулась в Соному, и он поехал со мной – вот что было удивительно!»
В самом деле, готовность Фила, под влиянием момента, оставить позади дом в округе Ориндж (за который он продолжал вносить арендную плату) и вернуться в район Залива – место ограбления и многих других прошлых скорбей и опасностей – максимально возможное свидетельство радости, которую он получал от новых отношений. Фил и Джоан были очень близки, но они никогда не становились любовниками в буквальном смысле слова. Фил в то время не был способен на секс; причины неясны (одна возможная теория заключается в том, что потеря сексуального интереса являлась симптомом эпилепсии височной доли), но к началу восьмидесятых годов Фил снова стал сексуально активным. С Джоан это были объятия и тепло, которые имели значение.
Вместе в мае они арендовали дом в Сономе на Чейз-стрит, 550, и у них сложился круг друзей, включавший в себя Рэя Торренса и его приятеля, тоже торговца книгами, Нила Спрэга, Пола Уильямса, писателя-фантаста Ричарда Лупоффа и психологов Дэвида и Джоан Мэй. Лупофф проводил интервью с Филом на радио KPFA в Беркли; они время от времени также беседовали в доме на Чейз-стрит. Лупофф вспоминал один из таких обменов мнениями, который показывал юмористическую «мимикрию» Фила, с которой тот реагировал на бесплодные споры:
«Фил и я сидели на полу, и на нем было надето распятие – большой, вырезанный вручную деревянный крест. И я спросил, почему он носит его и насколько серьезно он к этому относится? И он сказал: «Послушай, я живу в Санта-Ане, а Джоан живет в Сономе. Это значит, что я трачу много времени[272] на поездку в машине по автомагистрали I-5. И как-то раз меня остановил дорожный патруль; они подошли к моей машине, наклонились к окну и сказали: «Сэр, понимаете ли вы, что превысили ограничение скорости?» и тут я поглажу мое распятие и скажу: «Что вы, офицер, я не знал об этом». Фил сказал, что никогда не получал квитанций на оплату штрафа».
Начать с того, что Фил не пользовался регулярно автомагистралью I-5. Он лишь единожды приехал в Соному вместе с Джоан и остался там. А если ближе к делу, то такие друзья, как Дэвид Мэй, вспоминают бесчисленные разговоры с Филом на духовные темы. «Я уверен, что его главными установками было исполненное веры ожидание Благодати, и он считал, что для этого день за днем надо делать добрые дела, наполненные любовью и милосердием по отношению к окружающим людям».
Как бы ни были высоки его устремления, он не мог избежать приступов тяжелой депрессии. Джоан вспоминает:
Кто бы ни был с ним в это время, он должен был оставаться с ним постоянно… Я собиралась было сказать – сиделка, но нет – компаньон, домашняя хозяйка. И не ждать от него того же самого. В основном это было ведение домашнего хозяйства и уход – Фил реально падал духом, когда оказывался в неработоспособном состоянии. Он бывал в такой депрессии или так физически болен, что ложился в постель, и только Бог знал, когда он мог ее покинуть.
Фил страдал от учащенного сердцебиения, потливости, высокого артериального давления, временами вообще от каких-то неуловимых вещей. Все обвиняли его в симуляции. Но психологическое состояние тревоги может проявляться и физиологическими симптомами – головными болями, язвенной болезнью; я думаю, что каждый согласится с этим. Депрессии Фила принимали самые разнообразные формы.
Я должна была давать ему много НЛЗ [нежной любовной заботы] и оставлять его в покое. Нельзя было говорить ему что-то вроде: «Давай, вылезай из постели, и ты почувствуешь себя лучше». Он не очень хорошо реагировал на терапию реальностью. Лучше действовало: «Я позабочусь о тебе, самому тебе ничего не надо делать, не переживай».
Этим летом Фил написал рассказ как подарок для Джоан: «День, когда мистер Компьютер рухнул с дуба»[273]. Написанный в наивной манере, «Мистер Компьютер» – это генеральная репетиция нескольких ключевых тем «Валиса». Это также декларация любви, которая одновременно восхищала и пугала Джоан, которая боялась, что не сможет выполнить задачу сохранить мир в целости, как главная героиня «Мистера Компьютера»:
«Мало того, что это занимает много времени и энергии – это отнимает у тебя все, что ты можешь сделать для себя как единое целое. Это требует полной, двадцатичетырехчасовой преданности – убедись, что компьютер и все остальное в порядке».
Кажется, что Фил всегда имел дело с сильными женщинами, но в нем было что-то, желающее всех женщин сделать маленькими девочками, покупать им что-нибудь. Это была его форма заботы и преданности. Если что-то докучало мне и я хотела забраться к нему на колени и почувствовать себя уютно, то это было здорово. Но если это было что-то более глубокое, то ему было неудобно, потому что влекло за собой ответственность. А это могло стать тяжким бременем.
Я действительно не могла позволить ему баловать меня как маленькую девочку. У меня была своя машина, свои деньги, своя жизнь – во многих отношениях я была противоположностью тому, чего он хотел от меня.
Это его желание баловать имело также и противоположный эффект. Если что-то не получалось, или был развод, та самая женщина, которой он хотел покупать разные вещи, воспринималась им в «перевернутом» виде: «Она хочет мой дом, мои романы».
Тем летом в Сономе Фил возобновил свое знакомство с писателем-фантастом Робертом Силвербергом. Впервые они встретились в 1964 году, но с тех пор Силверберг продолжал собирать многочисленные премии «Хьюго» и «Небьюла» и зарабатывать авансы, которые и не снились Филу. В интервью он вспоминает: «Фил действительно чувствовал конкуренцию со мной, некоторого рода – в хорошем смысле. Но преимущество всегда было на стороне Фила, потому ли, что я был «дерзким новичком в квартале», а может быть, и потому, что в нем было что-то созвучное моему характеру. Он всегда игриво состязался со мной, постоянно вызывая меня на шутливую пикировку». Но юмор мог служить только фасадом. Силверберг пишет: «Как-то у нас была долгая публичная беседа на ломаной латыни в коктейль-баре отеля, где проходил конвент; это было дико смешно, но я бы лучше предпочел говорить с ним по-английски. Я посчитал, что он меня не понимает».
В начале 1977 года Силверберг положительно оценил «Помутнение» в журнале Cosmos. Последовала переписка, в которой Силверберг признался Филу, что его терзает столь продолжительный разрыв их отношений. Для Силверберга Фил был человеком, который жил «на обочине» достаточно долго, чтобы служить достойным проводником в трудные времена. Действительно, Фил предложил утешение и совет, и конкурентное превосходство исчезло. В их приватных беседах Фил показался Силвербергу «намного спокойнее, гораздо более аутентичным и не работающим на публику. В основном он выглядел очень обеспокоенным и испуганным. Его издатели, здоровье, женщины, тот самый взлом. Всегда что-то было».
В июне – июле 1977 года Д. Скотт Эйпел и Кевин Бриггс брали интервью, которые включены в превосходную книгу Эйпела Philip K. Dick: The Dream Connection[274]. Эйпел пишет: «По фотографиям нельзя судить о его внешности. Он был крупным, физически внушительным и волосатым. Носил слаксы и распахнутую рубашку, как если бы его волосатая грудь и живот не терпели ограничений». Эйпел отмечает, что во время разговора по телефону Фил часто прерывался, чтобы проконсультироваться со своей картотекой «Ролодекс». «Возвращаясь к беседе, он всегда вставлял личные комментарии вроде: «Как прошла операция у вашего кота?» – или: «Что же вы не звонили полгода?» Когда звонок заканчивался, он делал пометку о разговоре на карточке абонента, а затем возвращался к нашему интервью».
Фил боролся с депрессией на протяжении всего лета – неспособность найти роман, который бы подошел к событиям «2–3–74», оставляла у него чувство безнадежной бесполезности, а невыполненный контракт с Bantam тяготил его. Но отношения с Джоан вселяли в него новую уверенность. Доказательством этому было его желание поехать вместе с ней в сентябре 1977 года в Мец, во Францию, на фестиваль фантастики[275], куда он был приглашен в качестве почетного гостя. Фил очень нервничал перед поездкой, и он сделал себе запас «спидов» – единственный раз, когда он прибег к амфетаминам в свое последнее десятилетие.
Несмотря ни на что, для Фила фестиваль в Меце был триумфом над старыми страхами. Он наслаждался прекрасной архитектурой города, получал удовольствие от пробы французской еды и вина, и был, что вполне понятно, взволнован тем, что во Франции фэны и пресса называли его величайшим писателем-фантастом в мире. Тем временем Джоан слегла с желудочным гриппом и не покидала стен их гостиничного номера. Во время их разрыва, два месяца спустя, Фил будет утверждать, что у нее во Франции был «нервный срыв». После скандала с Джоан по поводу этих слов он стал отрицать это заявление. Реальность заключалась в том, что Фила раздражало ее отсутствие рядом с ним на протяжении всего фестиваля, хотя это и давало ему свободу безумно флиртовать.