Король и Герен действительно выказали большое благоволение сельским коммунам, когда вверили под их охрану 24 рыцаря, то есть треть от того числа, которое получили городские коммуны. Точнее говоря, здесь идет речь о союзах сельских коммун, поскольку Брюйер-ан-Ланнуа с его шестью пленными рыцарями объединял вокруг себя три другие деревни, которые тоже пользовались правом коммуны. Вайи-сюр-Эн, объединявший в своем союзе еще пять населенных пунктов, оказался наделен пятью пленными рыцарями. Коммуна Грандлэна с шестью подчиненными деревнями получила лишь четырех рыцарей, так же как и коммуна Серни-ан-Ланнуа с ее шестью деревнями. В свою очередь, сельская коммуна Крепи-ан-Ланнуа также получила четырех рыцарей[253].
Несомненно, что королевская власть стремилась наградить сельских ополченцев, которые помогли ей в битве при Бувине, даже если некоторые хронисты и говорят об этом очень мало. Кроме того, не желали ли король и Герен показать знати, что она уже не столь необходима, как прежде, на войне и в сопутствующих делах? Это вполне возможно. Тем не менее приходится с тревогой констатировать: историки уделяют так мало внимания этим сельскими коммунам, что в некоторых трудах полностью смешивают их с городскими коммунами, тогда как города в своем мощном подъеме XII—XIII столетий все сильнее отличались от деревень. Но факты упрямы, а документы — и подавно. Селяне, прежде всего виноградари, помогли королю победить, и Филипп II их наградил — немного меньше, чем города, но больше, чем знать.
Обходя это обстоятельство молчанием, не стараются ли исследователи оставить в тени или даже вовсе игнорировать другое лицо Бувина и общества того времени, другое Средневековье — Средневековье коммуны? Не признававшая частной сеньории, эта коммуна несла ответственность за свой собственный военный набор, за свою административную автономию, и король рассматривал и учитывал ее наравне со своими другими «держателями», великими светскими и церковными вассалами. Современные исследователи еще могли бы в ограниченной степени допустить это в отношении городов, но вот теперь выходит скандал с этими сельскими коммунами и их автономными союзами, которые вносят сумятицу в наши слишком схематичные представления о Средневековье. То были главы (maitres) публичной власти, которые жаловали хартии крупным центрам (назовем Лоррис, Бомон-ан-Аргон, Приш), а нередко и их филиалам. Эти сельские привилегированные общины, которые иногда пользовались правом выносить смертные приговоры, признавали только власть сеньора-короля, сеньора-графа, сеньора-епископа и, более-менее долго, сеньора-кастеляна, пока тот сохранял за собой полное право собирать ополчение (droit de ban). Они отвергали, напротив, властные посягательства локальных сеньоров, которые желали бы нарушить обычай, восходящий по меньшей мере к эпохе великого освоения целинных земель.
Короче говоря, значение победы при Бувине состоит в том, что она помогла укрепить королевскую власть и спасти единство королевства, но она также предлагает непредвиденный случай лучше изучить социальную, политическую, административную жизнь Средневековья — жизнь, отличную от той, которую нам представляют множество справочников с крайне упрощенным изложением истории. В свете победы, одержанной при Бувине, и ее ближайших последствий король очевидно предстает в прямом контакте со своими подданными, городскими и сельскими ополченцами, свободными людьми, имевшими права автономии. На поле боя они точно так же обходились без сеньориального посредничества, как и в своих городах или деревнях. Разве не было это идеальной ситуацией, к которой должны были стремиться крепнущая королевская власть и зарождающееся государство? Признаем, что много столетий должно было пройти, прежде чем эти преимущества приобрели общий характер для всей страны, а частные посредники между центральной властью и народом были полностью упразднены. Однако это не повод, чтобы вообще не говорить об этом.
Как античная трагедия, битва при Бувине разрубила в пользу королевской власти узел межгосударственных и вассальносеньориальных противоречий, волновавших Запад. Эта победа имела удивительные последствия за границей. Она стала похоронным звоном для отлученного от Церкви императора Оттона, который несколькими днями позднее покинул Валансьенн и прибыл в Кёльн, наиболее активный центр партии гвельфов. Тем временем большинство других германских городов от него отвернулось и перешло на сторону его противника, Фридриха Гогенштауфена, который с энтузиазмом был принят в Майнце уже в начале июля 1214 года. Низложенный император Оттон не стал упорствовать и бежал в свои земли Брауншвейга. Там он бесславно умер в 1218 году. Папство и король Франции смогли утвердить на германском престоле своего общего кандидата.
Положение Иоанна Безземельного было немногим лучше. Его континентальные сторонники были повержены. Ферран и Рено попали в плен. Супруга Феррана, Жанна, графиня Фландрии-Эно, подчинилась Филиппу Августу, поскольку надеялась на освобождение своего мужа. Аэлиса, жена Рено де Даммартена, заняла такую же позицию. Прежде чем умереть в 1218 году, она тщетно умоляла короля Франции простить ее мужа. Ее дочь, наследница графства Булонь, вышла замуж за Филиппа Лохматого, сына короля Филиппа и Агнессы Меранской. Таким образом, находясь в темнице, Рено узнал, что ненавистные ему Капетинги унаследуют его владения. Гуго де Бов, который бежал с поля боя при Бувине, как можно скорее достиг морского берега, погрузился на один неф и отчалил в сторону Англии. Однако уже поблизости от Дувра неф перевернулся, и Гуго де Бов утонул.
Разброд среди вассалов короля Иоанна на Западе было полным. Вильгельм Бретонец в «Деяниях» пишет, что только Гийом де Рош, сенешаль Анжу, и Жоэль де Майенн хранили безусловную верность королю Франции. Все «высокие люди», владевшие землями в Мэне, Анжу и Пуату, снова потянулись к своему прежнему хозяину, королю Англии. После битвы при Ла-Рош-о-Муане они находились в ожидании. Известие о французской победе при Бувине побудило их как можно скорее изменить направление своего движения и выказать верность победителю. Конечно, наиболее ловкие, такие, например, как виконт де Сент-Сюзанн, лишь тайно договорились о своем переходе на сторону короля Англии и ожидали исхода конфликта, прежде чем объявить об этом официальным образом. Бувин всех лишил последних остатков щепетильности и нерешительности. «Испуганные известиями о столь великой победе», они постарались снова войти в милость к Филиппу Августу. Король Франции решил подвергнуть их каре. В конце лета он собрал новую армию, которая продвинулась до самого Лудёна. Виконт Туарский и главные вассалы со «всей Аквитании» прибыли к королю, моля «явить им милость и любовь». Филипп Август, который, «согласно своему обычаю, предпочитал побеждать врагов мирными способами, а не в битвах» (так, по крайней мере, смеет утверждать Вильгельм Бретонец), согласился на это и помиловал виконта Туарского. Он также даровал прощение остальным.
Почему он проявил милосердие к западным вассалам, в то же время отказав в этом графам Фландрии и Булони? Двое последних посмели сражаться с королем и лично атаковали его, тогда как бароны Запада отказались вступить в битву, в которой им предстояло встретиться лишь с его сыном. Кроме того, эти мятежники стали прямыми вассалами короля Франции лишь совсем недавно. К тому же они были столь многочисленны, что какое-нибудь общее наказание грозило полностью оставить без знатных сеньоров целые области или подтолкнуть их к новому союзу с Иоанном Безземельным, который все еще находился во Франции. Пьер Бретонский, кузен короля и муж племянницы виконта Туарского, также ходатайствовал за них.
Филипп Август не был заинтересован в том, чтобы слишком угнетать свою знать, у которой иногда были некоторые извиняющие обстоятельства. Линьяжи и сеньории перемешивались до такой степени, что можно было обнаружить родственников, разбросанных судьбой по разным враждующим лагерям. Вильгельм Бретонец отмечает, что при Бувине Пьер Осерский сражался на стороне короля Франции, тогда как его сын воевал вместе с Ферраном, который при этом был его кузеном.
Кроме того, объявив общее помилование, Филипп Август лишил короля Англии большинства его континентальных вассалов. Эта потеря, вместе с унизительными поражениями при Ла-Рош-о-Муане и Бувине, тоже способствовала движению английской монархии в сторону разделения властных полномочий между королем, его баронами, прелатами и городами, тогда как королевская власть во Франции двинулась в совсем ином направлении. Разумеется, победа при Бувине не уничтожила феодальную общественную модель, но она сильно способствовала тому, что эта модель замкнулась в административных рамках фьефов. В дополнение ко всему великие вассалы были вынуждены признать, что они не, могут больше вмешиваться в государственные дела, пока у них не спросят совета, и что они должны предоставить королю и его советникам править самостоятельно.
Неприятности, обрушившиеся на Иоанна Безземельного после Бувина, хорошо известны. В то время как его вассалы собирались просить помилования у его противника в Лудёне, он находился примерно в двадцати километрах от этого города, но так и не посмел вступить в битву. Покинутый, он попросил о перемирии при посредничестве папского легата, Робера де Курсона, и графа Честера. «Великодушный» король Филипп, который, располагая множеством рыцарей и пеших сержантов, был способен завоевать всю Аквитанию, заключил в воскресение 14 сентября 1214 года перемирие сроком до Пасхи 1215 года, с возможностью его продления на следующие пять лет. Каждый сохранял за собой своих пленников и земли, которые захватил ко дню заключения договора. Иоанн Безземельный, владевший теперь на континенте лишь частью Пуату, а также Сентонжем и Гасконью, немедленно вернулся в Англию, тогда как Филипп Август выступил в путь на Париж и принял решение о строительстве одного аббатства вблизи Санлиса.