VI. Ложная загадка
Не странно ли, что трое сыновей Филиппа Красивого неукоснительно следовали по проложенному им пути? Было ли это недостатком таланта, инициативы или воображения с их стороны? Это можно сказать о скучном Людовике X Сварливом, но не о Филиппе V Длинном, который имел задатки великого короля, и не о Карле IV Красивом, чьи успехи во внешней политике неоспоримы. Однако при внимательном рассмотрении действий трех молодых королей в отношении Англии, Фландрии, Империи, Святого Престола, дворянства и Третьего сословия, создается отчетливое впечатление, что именно отец вдохновлял их, и склоняешься к мысли, что если бы судьба не оборвала преждевременно нить их дней, их царствование было бы таким же блестящим. Филипп Красивый, несомненно, доминировал в историческом периоде, отделявшем смерть Людовика Святого от пресечения Капетингов; его двадцатидевятилетнее правление было отмечено исключительными событиями, сопровождалось драмами и беспорядками всех видов. Однако, похоже, что именно его личность, а не величие его деятельности восхищала его сыновей. Три молодых короля использовали его методы правления и оставались верными его политике. Их реакции на однотипные события были абсолютно одинаковыми. Они не подражали ему, они продолжали его, потому что были проникнуты его мышлением. В таких случаях наследственность и традиции могут служить лишь предположениями. Поэтому единственное удовлетворительное объяснение заключается в том, что личность отца была достаточно исключительной, чтобы проявить себя и из могилы. Умерший король остался и правил через своих сыновей!
Мне кажется, что ключ к загадке "Филиппа Красивого" находится здесь. Это странное упорство отвечает на раздражающий вопрос, который мы постоянно задаем себе о нем: был ли он действительно тем железным королем, которым кажется, или игрушкой своих советников?
Современники ничего не говорят нам о его реальной личности. События, лишенные своего содержания, проходят под их руками, как бусинки на четках. Автор "Grandes Chroniques"[391] никогда не оживляет свой рассказ яркими образами; его текст — памятник скуке. Гийом де Нанжи удручающе сух, и его преемник не лучше. Жоффруа Парижский в своей неудобоваримой хронике в стихах мог бы дать больше жизни, но он собирает сплетни в кучу, а его личная неприязнь к королю делает его свидетельства подозрительными. Рыцарь Гиар — воин: он хорошо отзывается только о сражениях и видит в Филиппе Красивом бесстрашного рыцаря в битве при Монс-ан-Певель; однако этот король-дипломат ничего так не ненавидел, как войну. Итальянец Виллани более или менее копирует французских летописцев, добавляя то тут, то там свою крупицу соли. Все они сходятся в том, что восхваляют непревзойденную красоту Филиппа Красивого, элегантность его жестов и одежды, величие его лица. Они с готовностью повторяют, что он был набожным и верным мужем; на этом их расследования заканчиваются! Достаточно прочитать бесстрастные заявления Бернара де Саиссе, чтобы понять его бесстрастность, холодность, тревожащее молчание, представить себе этот неподвижный и ледяной, невыразительный, но пристальный взгляд, который не мог выдержать пылкий епископ. Этот монарх, скупой на слова, но ужасно внимательный, эта статуя из плоти с выверенными жестами, приводила в замешательство современников. В отсутствие ярких заявлений и красочных анекдотов все, на что они могли опираться, — это указы, постановления и договоры. Они не видели или не хотели видеть, что факты говорят за Филипа Красивого. Правда, он им не очень нравился, и он ничего не делал, чтобы понравиться. Ему было достаточно послушания и уважения. Они не понимали его, но он и не стремился быть понятым; он хотел лишь молчаливого одобрения, когда это было ему полезно. Поэтому, за неимением ничего лучшего, они поддержали общее мнение. Они упрекали его в том, что он тратит уйму времени на охоту, что он позволяет своим советникам руководить им, что он слишком давит на свой народ. Из уважения к королевской особе, помазанной и священной, они предпочитали изображать его благосклонным государем, полным добрых намерений, но слабым, доверчивым, жертвой своих "рыцарей политической кухни", короче говоря, безответственным.
И все же, если бы он был невнятным персонажем, превосходной, но пустотелой статуей, как они предполагают, его политическое мышление и стиль правления, несомненно, не оставили бы такого глубокого отпечатка в сознании его сыновей. Напротив, можно считать естественным, что они должны были занять противоположную точку зрения на правление своего отца, хотя бы для того, чтобы утвердить свою независимость или укрепить свою репутацию. Они и не думали сделать это. Единодушие между отцом и сыновьями очевидно.
Когда мы объективно анализируем правление Филиппа Красивого, всплывает еще один очевидный факт; он абсолютно противоречит Мишле[392] и другим романтическим историкам! В любых обстоятельствах человек воспринимает волю, направленную к единой цели. На это можно возразить, что такие люди, как Флот, Ногаре, Мариньи, Плезианс и им подобные, сыграли важную, возможно, решающую роль. Правда, эти серьезные персонажи делали громкие заявления, явно проявляли инициативу и иногда злоупотребляли своими полномочиями. Но все говорит о том, что они были не более чем исполнителями. Они обладали значительными, но шаткими полномочиями. Они могли быть отстранены от должностей в любой момент. У них не было какой-то узкой специализации, им поручали то одну то другую миссию; они были по очереди воинами, дипломатами, судьями, администраторами. Они действовали только с официального согласия или следуя подробным инструкциям короля. Король ревниво следил за их ограниченным влиянием. Несмотря на свои выдающиеся заслуги, Флот и Ногаре так и не получили титул канцлера Франции, которого они так жаждали. Они оставались Хранителями Печати, поскольку по закону канцлер был несменяем и по этой причине мог в определенной степени противостоять королевской воле. Что касается Мариньи, то он был не более чем камергером, хотя и заменял Филиппа Красивого в течение нескольких месяцев.
Допустим, однако, что Флот, Ногаре и Мариньи косвенно занимали пост премьер-министра; следовательно, Филипп Красивый находился под влиянием последовательно каждого из них. Как в рамках этой гипотезы можно объяснить единство взглядов, характерное для его правительства, постоянство методов, не все из которых достойны похвалы? В его правлении все переплетается, запутывается и накладывается друг на друга. Но когда мы разделяем составляющие его элементы, проявляется неумолимая логика их последовательности. Уничтожение Ордена стало следствием конфликта с Бонифацием VIII: сломив стремление церкви к гегемонии, Филипп Красивый не мог допустить, чтобы в его королевстве существовал военно-религиозный орден, подчиняющийся только власти Папы, образующий государство в государстве. Войны против Англии и Фландрии не были завоевательными войнами; они были частью процесса подчинения феодалов единой власти: король не мог терпеть, чтобы Эдуард II и Ги де Дампьер действовали самостоятельно и не выполняли своих обязанностей как вассалов. Все указы и постановления сходились к одной цели: обобщить закон, сделать его единым, контролировать его исполнение, распространить военную службу и обязанность участвовать в государственных расходах на все классы общества, в обмен на гарантию безопасности и справедливости для всех. Это была грандиозная программа, которая не осуществлялась наобум, а была составлена, по сути, в начале царствования и долгое время хранилась в тайне самим человеком, который ее задумал, то есть королем!
Ни Флот, ни Ногаре, ни Мариньи не изменили этого курса. Если бы они преобладали в совете, то, по крайней мере, можно было бы заметить различия, связанные с их характерами. Однако не видно никаких трещин, разрывов или каких-либо изменений. С другой стороны, если бы Филипп Красивый был только номинальной фигурой, возникли бы интриги, даже дворцовые перевороты. Достаточно вспомнить, как трудно главам государств нашего времени, даже если они обладают личной властью, сохранить сплоченность своего большинства, единство своего правительства! Было бы неверно полагать, что люди Средневековья отличались от наших современников… Команда Филиппа Красивого оставалась на месте на протяжении всего его царствования. Флот погиб в бою, Ногаре умер на своем посту, а Мариньи пережил своего короля. Поэтому следует признать, что железная воля держала в узде этих людей, которые были выходцами из разных слоев общества и, конечно же, не имели ни одинаковых взглядов, ни одинаковых политических устремлений. То, что Филипп Красивый позволил им свободно выражать свое мнение в рамках совета, не вызывает сомнений. Он умел выслушать другие мнения, но решал всегда все сам.
Есть еще один последний аргумент, который, я надеюсь, убедит читателя. Дело в том, что, несмотря на свою страсть к охоте, Филипп Красивый присутствовал везде, где происходили важные события и когда нужно было принять важное решение. Когда он отказывался от личного присутствия, это было лишь дополнительной уловкой с его стороны. Его держали в курсе всего; ни одно дело не было завершено без его согласия.
Впечатляет его искусство заставлять брать на себя ответственность своих советников и представителей, которые с радостью отваживались на непопулярность среди окружающих ради службы своему королю! Его пристрастие к тайному ведению дел, его лицемерие (в зависимости от ситуации он умел как льстить, так и дискредитировать), его деспотизм и даже его отстраненность, которую он постоянно демонстрировал с момента своего воцарения. Однако ему нельзя было отказать в величии, ведь превратить квазидуховную монархию Святого Людовика в гражданское правительство, архаичную и снисходительную королевскую власть Капетингов в мощное современное государство путем централизации всех полномочий — это является настоящим подвигом. Его успех был бы более полным, если бы он постоянно не страдал от нехватки денег. Эта скудость объясняет, не оправдывая, его недостатки: "порчу" монеты, все более тяжелое налоговое бремя и порой одиозные уловки в добывании средств. Но для него произвольные меры, на которые он был вынужден идти и которые почти всегда усугублялись рвением его чиновников, были лишь побочными и имели второстепенное значение. Единственное, что имело значение, — это цель, которую он поставил перед собой.