Manuel de l'inquisiteur (Руководства инквизитора) Бернара Ги, подозреваемые в ереси всегда стремятся скрыть свои ошибки, поэтому допрос должен проводиться путем внушения желаемого ответа. Ответы также должны быть примерно одинаковой длины, так как более короткие ответы будут заподозрены в неполноте. Именно поэтому ответы кажутся механическими копиями, индивидуальность и оригинальность каждой личности исчезают, причем не только от одного обвиняемого к другому, но даже между инквизитором и обвиняемым. "Единообразное изложение ответов делает абсолютно невозможным провести различие между терминами, характерными для допрашиваемого тамплиера, и терминами редактора протокола", — пишет Роже Севэ. Кроме того, затрагиваемые темы отражают навязчивые идеи того времени. Они вновь появляются во всех процессах, против Бонифация VIII, против Бернара Саиссе, против Гишара де Труа, против тамплиеров — ересь, идолопоклонство, содомия.
Если к этому добавить применение пыток, то возникнет соблазн отрицать искренность полученных признаний. Но не потому, что человек которого пытают, обязательно является невиновным. Признание, полученное под пытками, не обязательно является ложью. Несмотря на стереотипный характер вопросов и ответов, вполне вероятно, что описанные практики в некоторых случаях были действенными. Некоторые тамплиеры покинули орден из отвращения, и если они не высказались раньше, то потому, что, как мудро писал Жан Фавье, "пришлось бы делать мучительные признания, чтобы оправдать себя в глазах мира, а орден тамплиеров был грозен". Историк приводит свидетельство, выглядящее вполне достоверно, о тамплиере Гуго Маршане, который, очевидно, был изнасилован во время посвящения; он доверился одному из своих родственников, который сам был тамплиером и который рассказал: "Его привели в дом ордена в Тулузе, где я отвел его в сторону, спросив, устраивает ли его прием, которого он, тем не менее, так горячо желал. Почему, — спросил я его, — ты был так расстроен вчера и выглядишь таким и сегодня? Он ответил: Я никогда больше не смогу быть счастливым и в мире с самим собой. В тот момент и много раз после этого я спрашивал его о причине его проблем. Он никогда не хотел признаться мне в этом. Никогда больше я не видел его веселым, с добрым лицом, хотя раньше он бывал очень весел".
Значит ли это, что весь орден тамплиеров должен быть обвинен в ереси, идолопоклонстве и содомии? Возможно, лучше говорить о "глупых играх, в которые играли воины, которые были более искренни в своей вере, чем деликатны по отношению к ней", — пишет Жан Фавье, который также говорит об обрядах дедовщины с их унизительными излишествами. Когда мы видим, как далеко это может зайти и сегодня в ритуалах прописки в grandes écoles (закрытых школах) и других элитных заведениях, во время настоящих садистских испытаний, как мы можем удивляться тому, что люди XIV века могли практиковать такие отвратительные издевательства? Это, говорит Жан Фавье, "глупость старших, которые склонны развлекаться за счет новичков […], но глупость людей, которые наконец-то воспринимают себя всерьез".
Однако это не все. Некоторые более поздние свидетельства указывают на чисто "развлекательную" сторону этих обрядов: это всего лишь игра, "шутка", как сказали брату Жану де Буффавен из епархии Клермона во время его посвящения, как он вспоминает 6 февраля 1311 года. "После церемонии, когда мы были примерно в середине церкви, брат Анри сказал мне, что ему еще есть что мне сказать. Что? — спросил я. Вы должны отречься от Бога и плюнуть на крест. Никогда! — отказался я. Тогда один из помощников, брат Рено де Бринон, сказал мне, смеясь: Не беспокойся об этом, это всего лишь шутка. Поколебавшись немного, потому что мне было неохота, я в итоге отрекся от Бога устами, а не сердцем. Затем прецептор заставил меня плюнуть на деревянный крест, который не был ни вырезан, ни нарисован и стоял у окна; я отказался плюнуть на него и только плюнул рядом с ним. Когда я вышел из часовни, я спросил брата Рено, было ли это отрицание и плевки правилом и частью обряда? Он ответил: Нет. Он сказал вам это в шутку. Если бы он ответил мне, что таково правило, я бы сразу ушел. В тот же день я задал тот же вопрос брату Лорану, который ответил: Это все шутка, не беспокойтесь об этом; прецептор — всего лишь шутник, который подшучивает над людьми. На моем приеме не было никакой другой незаконной или нечестной практики".
Что касается головы идола, которая, вероятно, являлась лишь реликварием, в некоторых командорствах циркулировали экстравагантные истории, такие как эта мрачная легенда, упомянутая Антонием Сичи из Версиля 4 марта 1311 года: "О голове идола говорили вот что — несколько раз в Сидоне я слышал, что сеньор этого города любил знатную даму из Армении, но никогда в жизни не познал ее плотски. Когда она умерла, он тайно познал ее в ее гробнице в ночь погребения. Сразу же после этого он услышал голос, который сказал ему: Возвращайся, когда придет время родов; ты найдешь свое потомство, и это будет вождь человеческий. Когда время истекло, рыцарь вернулся в гробницу и нашел человеческую голову между ног дамы, и во второй раз он услышал голос, говорящий: Сохрани эту голову, она принесет тебе удачу".
Что касается содомии, то нужно быть очень наивным, чтобы отрицать ее существование в этих сообществах мужчин, возвеличивающих мужественную воинскую дружбу. Если педофилия распространена среди определенного числа церковников XXI века, можем ли мы обоснованно исключить гомосексуальную практику среди монахов-воинов XIV века?
Климент V проявляет инициативу (ноябрь-декабрь 1307 года)
Какова бы ни была степень точности фактов, за несколько дней в распоряжении короля оказалось огромное досье, эффект от которого был бы решающим. Только четыре тамплиера отрицали все обвинения: Жан де Пари, Анри де Эрсиньи, Жан де Шатовильяр, Ламберт де Туси. Поэтому дело, похоже, было решено еще до того, как Папа успел отреагировать, что и было целью этого ускоренного следствия. Климент V не любил сюрпризов, и медленно реагировал на них. После одиннадцати дней размышлений, 24 октября, он объявил королю, что пришлет ему двух легатов, кардиналов Фредоля и Суизи. 27 октября он написал письмо Филиппу Красивому, в котором выразил свое недовольство: "Для нас эти события — повод для болезненного удивления и печали, ведь вы всегда находили в нас больше благожелательности, чем во всех других римских понтификах, стоявших во главе Церкви в ваше время". Папа чувствовал себя преданным: "Вы совершили эти нападения на личности и имущество людей, непосредственно подчиняющихся Римской церкви. Однако вы и ваши предки признали, что необходимо предоставить все, что касается веры, на рассмотрение той Церкви, пастырь которой, то есть первый из апостолов, был рукоположен этими словами Господа: Паси овец моих. Сами римские императоры, в то время, когда лодка Петра металась, окруженная опасностями, среди различных сект и ересей, признавали, что в вопросах веры все зависит от решения Церкви, и они проявляли уважение к апостольскому престолу и послушание, когда это требовалось. Разве вы забыли, что Сам Сын Божий, жених Церкви, завещал, установил и повелел, чтобы собор действительно был главой, королем и господином всех церквей; и что правила отцов и уставы князей подтверждают это?" В заключение Папа выразил свое плохое настроение: "В этом внезапном поступке все не без оснований усматривают возмутительное презрение к нам и к Римской церкви".
Чтобы произвести впечатление на короля и особенно на Ногаре и его команду, которые были не очень восприимчивы к риторике об овцах и лодке Петра, необходимо было нечто большее. Если Папа хотел взять ситуацию в свои руки, ему пришлось бы принять конкретные меры. Но он не торопился. Только 17 ноября он послал своего капеллана Арно де Фожера предупредить короля о своем плане арестовать тамплиеров, хотя они уже больше месяца находились в королевских тюрьмах. В этот момент Климент V оказался перед свершившимся фактом: массовые признания тамплиеров не позволяли повернуть назад. Единственное решение, которое ему оставалось, — взять на себя ответственность за заключенных и судить их собственным судом.
Об этом он объявил 22 ноября в булле Pastoralis praeeminentiae. В булле кратко излагаются истоки этого дела, слухи, распространявшиеся с 1305 года, "слухи, которым я не поверил", — говорит Папа. Но король Франции по совету инквизитора (который также был его духовником) арестовал всех, а имущество конфисковал. С тех пор "Великий магистр упомянутого ордена добровольно и публично признался в присутствии величайших экклезиастов Парижа, магистров теологии и других лиц в порочности вины отречения от Христа во время исповедания братьев, введенной по наущению сатаны, в противоречии с первоначальной доктриной ордена". Почти все тамплиеры признались. Какое несчастье! Климент V выражал свою скорбь в манере, которая слишком риторична и запоздала, чтобы быть полностью искренней: "Из-за этого, если на этом поле, где был посажен орден, на этом поле, которое считалось столь добродетельным и сияющим в зеркале великой возвышенности, были посеяны дьявольские семена, которые не могут быть пригодными, наши внутренности сотрясаются от великого волнения". Поэтому необходимо действовать, проверять факты, в силу того, что можно анахронично назвать презумпцией невиновности: "Если предпосылки окажутся неточными и если это будет обнаружено, волнения прекратятся и, по воле Божьей, наступит радость; вот почему мы предлагаем искать правду об этом без промедления". Поэтому Папа приказал всем королям и князьям арестовать тамплиеров в своих государствах, но "благоразумно, тайно и незаметно", конфисковать их имущество и составить его опись. Что касается благоразумия и секретности, совет был несколько запоздавшим: уже более месяца назад Филипп Красивый арестовал братьев-тамплиеров и попросил других государей сделать тоже самое, с разной степенью успеха, как мы видели. Папа, казалось, шел по стопам короля Франции, но булла должна была сломить последние угрызения совести тех, кто, подобно Эдуарду II, все еще не желал проводить аресты. Многие государи подчинялись неохотно, а иногда и с большой задержкой.