ть их, а самых мелких — опускаться в ряды крестьянства. Манипуляции с деньгами и сокращение денежного обращения в то время, когда денежная экономика стремилась заменить традиционную феодальную систему, основанную на обмене товарами и услугами, усиливали ощущение, что статус дворянства уничижается. Военная функция, смысл существования дворянского сословия, значительно снизилась: налоги на ведение войны заменили саму военную службу. Кроме того, две так и не начавшиеся кампании 1313 и 1314 годов заставили дворян-воинов почувствовать себя обманутыми и даже бесполезными. Не говоря уже о том, что после Кортрейка и Бэннокберна престиж и превосходство рыцаря в бою были поставлены под серьезное сомнение.
Вне войны прерогативы дворянина также уменьшались перед лицом чиновников королевской власти, легистов и их пособников, бальи и сенешалей, которые все больше и больше посягали на сеньориальные суды. Все более эффективная королевская администрация ограничивала свободу, или произвол, местных дворян над своими зависимыми людьми. Им даже запрещалось участвовать в традиционных развлечениях, таких как частные войны и турниры. А на вершине государства знатная аристократия была оттеснена от власти советниками из низших слоев общества, знатоками права. Герцоги и графы чувствовали, что их вытесняют эти новые люди, юристы и финансисты, которых они обвиняли в расхищении королевской казны и в незаконном обогащении. Их ненависть была направлена на Ангеррана де Мариньи, но через него и ему подобных мишенью становится король. Ему давали плохие советы, его окружали плохие люди, которые присваивали деньги из казны, но именно он выбирал этих советников.
Король, уже так много отнял.
Ни по божески ни по человечески.
Сначала забрал сотую часть,
А потом и пятидесятую часть,
И взял так много займов;
Не стыдясь Перед Богом.
И почему вас терпят небеса
И позволяют притеснять народ
Поступать не по обычаю?
Вся Франция пылает гневом.
Король, но у тебя
По крайней мере, есть богатство
От тамплиеров, серебро и золото
Которое хранится в сокровищнице твоей.
От евреев и ростовщиков
И от ломбардцев - много денье.
От евреев и ростовщиков
Которые полностью оплатили;
Замужество дочери твоей.
Повсюду растет возмущение
Ни один их прежних королей
Царствовавших до тебя,
Не был так жаден до денег
Ты съел всех своих людей.
Теперь тебе совет говорит
Что уже нет ничего, и чему удивляться?
Им можно в этом верить.
Они ни сколько не заблуждаются,
И знают это очень хорошо
Когда говорят, что нет ничего
Ибо они скрыли это в сердцах своих
И все в их больших поместьях спрятано.
Роспуск армии в сентябре 1314 года без сражения и отказ вернуть уже полученные суммы собранные на войну вызвали первые возмущения дворян. Бургундские дворяне собрались в Боне, во главе с Жаном д'Осерром и некоторыми другими; в Дижоне 110 сеньоров и настоятелей 18 аббатств и 11 капитулов выступили в качестве представителей дворянства и даже городов. Дело было серьезным: заговорщики наметили себе план работы, программу встреч, приняли программу реформ, упрекали короля в несоблюдении клятвы при коронации:
Ему было сказано прямо
Что он нарушает клятву
Данную некогда в Реймсе
Когда он был коронован.
Движение распространилось на соседнюю Шампань, затем на Форез, Вермандуа, Бове, Понтье и Артуа. Лиги были организованы на провинциальной основе и опирались на все еще очень сильные местные обычаи. Эти местные обычаи, одновременно, являлись и силой, и слабостью движения. Сила была в том, что заговорщиками двигало сильное чувство принадлежности к местному сообществу, к провинциальной идентичности, основанной на давних обычаях и самобытном языке. Королевство по-прежнему представляло собой мозаику, мозаику из мелких территориально-административных единиц, между которыми было мало взаимопонимания. Например: несколько лет спустя, Папа Иоанн XXII, кагорец, учившийся в Орлеане, не мог понять письмо на французском языке, присланное королем, а епископ Вивье пригрозил лишить наследства своих племянников, если они будут говорить на французском вместо "языка, на котором я говорю с рождения и мой отец до меня". И в этом была слабость протестного движения: несмотря на попытку создания федерации 24 ноября на ассамблее, состоявшейся где-то между Шампанью и Бургундией, где мятежники пытались заключить соглашения о взаимопомощи, баронские лиги так и не объединились, и правительство смогло вести переговоры с каждой из них по отдельности. В этом и заключалась разница с восстанием английских баронов. Французские дворяне не смогли объединиться, чтобы навязать королю Magna Carta (Великую хартию вольностей). Некоторые крупные фьефы остались в стороне от протестного движения, например, Бретань, где новый герцог Иоанн III, сменивший Артура II в 1312 году, тем не менее, был в очень плохих отношениях с Филиппом Красивым, который позволял своим чиновникам все чаще вмешиваться в дела герцогства: в 1311 году он назначил своего клирика Рауля Руселе епископом Сен-Мало, а в 1312 году президента Парижского парламента Алена де Ламбаля епископом Сен-Бриека.
Однако создание и деятельность лиг в 1314 году очень обеспокоило короля. Оно выявило глубокий кризис в доминирующих слоях общества и предвещало серьезные проблемы, тем более что общая экономическая ситуация, как мы увидим, стремительно ухудшалась. Осенью 1314 года Филипп Красивый попытался погасить пожар, используя политику кнута и пряника. 1 ноября он приказал своим бальи составить списки мятежников, арестовать лидеров и направить их в парламент; в то же время, по крайней мере теоретически, были удовлетворены некоторые требования. 28 ноября, столкнувшись с масштабными протестами, взимание налогов было прекращено. А 29 ноября король умер.
Смерть короля (29 ноября 1314 года)
Внезапный конец почти тридцатилетнего царствования и сорокашестилетней жизни короля стал для всех шоком. Согласно продолжателя Гийома де Нанжи, причина смерти была загадочной, и хронист противоречит сам себе в одном предложении, говоря о "долгой болезни" и "большом удивлении", вызванном смертью короля, о котором не было известно, что "он был болен": "Филипп, король Франции, был поражен продолжительной болезнью, причина которой была неизвестна врачам и была для них и многих других предметом большого удивления и изумления; тем более, что его пульс и моча не говорили о том, что он болен или находится в опасности умереть".
На самом деле, перепроверяя различные источники, мы можем восстановить события следующим образом. В октябре король находился недалеко от Пон-Сент-Максанса, между Креилем и Компьеном, в долине Уазы, вероятно, на охоте. Он неудачно упал с лошади, что вновь открыло старую рану на его ноге, полученную в результате предыдущего несчастного случая на охоте. В рану попала инфекция. Перевезенный на лодке в Пуасси, Филипп Красивый лечился в доминиканском монастыре, но его состояние ухудшилось; 4 ноября у него начались сильные желудочные боли и высокая температура. Затем он попросил перевезти его в Фонтенбло, место своего рождения, что доказывает, что он почувствовал себя обреченным, поскольку в его состоянии путешествие из Пуасси в Фонтенбло было нелегким и нецелесообразным. 26 ноября, будучи прикованным к постели, он имел приватную беседу со своим старшим сыном Людовик. Это подтвердили Ив де Сен-Дени, а также Гийом Балдрих, посланник короля Майорки. 28-го числа он продиктовал дополнение к своему завещанию, исповедался и затем впал в кому, или, во всяком случае, потерял дар речи, и умер на следующий день в окружении своих детей, своего духовника Рено д'Обиньи, Ангеррана де Мариньи и многих знатных господ.
Смерть Филиппа Красивого была одной из первых королевских смертей, использованной так же, как смерть Людовика Святого, в целях монархической пропаганды. Рассказ о кончине Филиппа был составлен монахом Ивом де Сен-Дени в соответствии с ритуалом, призванным подчеркнуть благочестие короля, даже его святость, а также законную передачу власти. Это была идеологическая реконструкция, схема идеальной смерти короля: он исповедуется, просит прощения, причащается, принимает последние таинства, размышляет о двух коронах, терновом венце и короне короля, целует распятие и реликвии, отвечает на литании, дает последние рекомендации сыну, открывает ему секрет лечения золотухи и умирает, положив руки на крест. Программа немного тяжеловата для умирающего человека, который уже не может даже говорить. Неправдоподобность всего этого очевидна: как будто тайна лечения золотухи, которую он сотни раз произносил на публике, являлась секретом! И если бы это было так, было бы очень рискованно ждать до последнего момента, чтобы раскрыть его преемнику: внезапная смерть, и секрет будет утерян навсегда! Что касается слов раскаяния, то как можно поверить, что он сказал своему сыну, к которому он, как предполагается, обратился тайно, как утверждает Жан де Сен-Виктор: "Теперь я вижу, сын мой, что послушав дурного совета, я несправедливо наложил на многих людей поборы и часто прибегал к денежным манипуляциям?" Умирающего, в рассказах, заставляют сказать то, что мы хотели бы, чтобы он сказал, например, знаменитое "Я слишком любил войну" Людовика XIV. Гийом де Нанжи утверждает, что в последний день своей жизни он отменил чрезвычайный налог мальтот, "о котором он слышал и который ему очень не нравился", что равносильно утверждению, что Филипп Красивый даже не знал, что в его королевстве взимаются налоги, хотя он постоянно умножал их!
Тело Филиппа Красивого, привезенное в Париж, было забальзамировано в бернардинском монастыре, а сердце помещено в урну и отправлено в Пуасси. Похороны состоялись 2 декабря в Нотр-Дам, что кажется несколько поспешным: потребовалось менее трех дней на то, чтобы перевезти тело из Фонтенбло в Париж, провести бальзамирование, подготовить церемонию и приступить к погребению. На похоронах председательствовал архиепископ Санса Филипп де Мариньи. 3 декабря тело короля, облаченное в золотые одежды, церемониальный плащ, подбитый горностаем, корону на голове, скипетр в одной руке и руку правосудия в другой, было перевезено на повозке в Сен-Дени, за ним следовали принцы, бароны и делегация парижских горожан в черных одеждах и головных уборах. Усыпальницы для почившего короля заранее приготовлено не было: только в 1327 году его сын Карл IV изваял для него гробницу.