блемы будут ясными и интересными, иногда вопросы будут неоднозначными, и преподавателю будет трудно уловить их точный объем и истинный смысл. Некоторые откровенно ограничатся чисто интеллектуальной сферой; другие будут преследовать в основном политические или порочащие скрытые мотивы… Поэтому от человека, желающего вести свободный диспут, требуется необычное присутствие духа и почти универсальная компетентность". Именно так можно было обсуждать такие смелые вопросы, как существование Бога, вечность мира, бессмертие души или девственность Девы Марии, отголоски которых можно найти в высказываниях, приписываемых Бонифацию VIII. Диалектическая ловкость преподавателя должна была позволять ему рассматривать все вопросы в ортодоксальной манере, но несомненно, что эти дебаты стимулировали критическое мышление и бросали вызов официальным доктринам.
И именно это произошло во времена Филиппа Красивого, когда теологические и научные основы прекрасного XIII века были сильно подорваны. Университет в то время переживал большой и плодотворный интеллектуальный подъем, и мы не можем согласиться с негативным суждением Жана Фавье, по словам которого: "Университет во времена Филиппа Красивого едва ли готовил что-то кроме посредственных теологов и плохих логиков". Интеллектуальный прогресс требует критики, вопросов и методичного сомнения, и именно это происходило в Университете в период с 1280 по 1315 год.
Знаменитое осуждение 219 предложений в 1277 году епископом Парижа Этьеном Темпье показывает разнообразие идей, уже циркулировавших в университетских кругах, всего через три года после смерти Фомы Аквинского. Действительно, среди осуждаемых предложений мы находим такие, как:
"Что будущее воскресение не должно признаваться философом, потому что невозможно исследовать эту вещь рационально (№ 18).
"Что теология основана на мифах" (№ 152).
"О том, что не следует беспокоиться о погребении" (№ 155).
"Что воздержание само по себе не является добродетелью" (№ 168).
"Что полное воздержание от дел плоти развращает добродетель и род" (№ 169).
"Что христианский закон имеет свои мифы и ошибки, как и другие религии" (№ 174).
"Что это препятствие для науки" (№ 175).
"Что счастье нужно найти в этой жизни, а не в какой-либо другой" (№ 176).
Этот список вопросов вызвал множество протестов и, не прекратив дебаты, лишь стимулировал их. Жоффруа де Фонтен потребовал исключить статьи, запрет которых препятствовал бы научному прогрессу, а также те, по поводу которых разрешается иметь иное мнение. Самые страстные споры во времена Филиппа Красивого касались взаимоотношений между философией Аристотеля и христианской догматикой. Фома Аквинский пытался создать гармоничный синтез, а Сигер Брабантский, следуя более светской интерпретации Аристотеля Аверроэсом, пришел к выводу, что в случае несовместимости можно принять двойную истину: истину по философии и истину по вере. Это была потенциально опасная позиция, которую осудил Этьен Темпье, но которая набирала силу. Наступление на томизм возглавили францисканцы и светские клирики, такие как Генрих Гентский, умерший в 1293 году, Джон Оливи, умерший в 1295 году, и Ричард Миддлтон, умерший в 1307 году. Одним из самых спорных вопросов в университете во времена Филиппа Красивого был вопрос о вечности мира: совместимо ли аристотелевское утверждение о вечности мира с библейским утверждением о сотворении мира? Но обсуждались и более анекдотичные проблемы: около 1300 года Парижский университет был взбудоражен диссертацией доминиканца Иоанна Парижского, который утверждал, что таинство Евхаристии легче объяснить "хлебопреломлением Христа", чем "освящением" хлеба. Хлебопреломление Христа или освящение хлеба? Доктора богословия спорили об этом важнейшем вопросе. Иоанн Парижский, призванный к отречению, отказался; епископ Парижа запретил ему проповедовать; Иоанн обратился к Папе, но умер до того, как его позиция была рассмотрена.
Но самой новаторской мыслью, выраженной в Парижском университете при Филиппе Красивом, была идея Дунс Скота. "Тонкий доктор" завершил главную работу своей жизни, которая в конечном итоге позволила освободить интеллект от иррациональных императивов религии. В полной оппозиции к томистскому синтезу он показал несовместимость разума и веры. Эмиль Брейе подытожил его подход следующим образом: "Его критика, таким образом, закрывает два пути, по которым мыслители Средневековья пытались установить связь разума и веры: путь святого Ансельма, который стремился осмыслить догмы с помощью философских понятий, и путь святого Фомы, который видел в вере стимул разума, способного с ее помощью подняться до обсуждения божественных вещей. В несвязанном мире Дунс Скота вера и разум стремятся изолироваться друг от друга, каждый в своей сфере". И это был первый шаг к агностицизму: "Хотя Дунс Скот признавал доказанность существования Бога, иногда кажется, что он сомневается в том, что человеческий разум может пройти путь от разумных существ до Бога, в силу одного лишь понятия бытия: приписать Богу жизнь, разум и волю невозможно, поскольку эти атрибуты немыслимы для нас, за исключением тленных или конечных существ; тогда Бог был бы без мысли и без жизни; и, с другой стороны, приписать ему творческую силу — значит лишить творения всякой действенности; тогда его существование подавляет существование творения. Мы видим, как первичность бытия толкает его, что бы он ни думал о нем, к агностицизму; утверждения о живом, творческом, провиденциальном Боге сохраняют уверенность, которую дает ему вера, но они не поддаются философской интерпретации: мы видим отказ от великой проблемы средневековья".
Подход Дунс Скота полностью подтверждает переходный характер периода правления Филиппа Красивого. Этот переходный период, заметен во всех областях и особенно важен в области интеллектуальной культуры. С Дунс Скота философия сделала первые шаги к номинализму, осуждаемому умонастроению, которое восторжествовало в университетах в конце Средневековья и открыло дверь в современность. Вера и разум несовместимы, принадлежат к совершенно разным, даже антагонистическим областям — иррациональному и рациональному. С другой стороны, в этой концепции мира можно изучать только конкретное: роды, категории, виды — это всего лишь имена, слова, которые человеческий разум использует, чтобы попытаться объяснить явления. Познаваемо только индивидуальное, конкретное: это основа как современной науки, так и философского скептицизма. Уильям Оккам, "непобедимый доктор", вскоре продемонстрировал это и прорезал беспорядок своей "бритвой". Он родился в 1285 году, в год, когда Филипп Красивый стал королем.
Последний прекрасно понимал важность позиций, занимаемых Парижским Университетом. Он призывал докторов Университета, советовался с ними и спрашивал их мнение в важнейших делах царствования, поскольку их решения были престижными. Именно поэтому он позаботился о том, чтобы ректор стал значительной фигурой. В начале царствования это был Филипп де Туари, магистр искусств и доктор теологии. Его преемник, Николя де Ноненкур, выходец из знатной семьи близ Дрё, был поддержан королем. Затем в 1288 году появился Берто де Сен-Дени, один из самых главных сторонников Филиппа Красивого против Бонифация VIII, но он был агрессивным человеком, которого ректор факультета искусств Жан Вейт в 1290 году обвинил в том, что он недостойно обращался с кандидатами на лицензию, оскорблял их, отсылал тех, кто ему не нравился, и позволял себя развращать. Папа открыл расследование по этому вопросу в 1292 году; он назначил его архидиаконом Реймса, епископом Орлеана в 1299 году, а умер он в 1307 году. Новый ректор, Пьер де Сент-Омер, был более миролюбив, но ему также приходилось демонстрировать авторитет в Университете, который был взбудоражен не только интеллектуальными дебатами, но и соперничеством между светскими и духовными лицами, которые занимали все больше кафедр, а также между "естественниками" и теологами, причем первых обвиняли в аверроизме.
Литература: любопытство и уныние
За пределами Университета, в котором занималось лишь ничтожное меньшинство латинистов, 90 % из которых были клириками, в городах, при дворе и в некоторых замках существовало определенное количество людей, которые были любителями поэзии, романов, путешествий и хроник. Эта среда, несомненно, ограничивалась группой богатых буржуа, купцов, финансистов и, прежде всего, юристов, а также несколькими дворянами и их непосредственным окружением. Конечно, эта среда была ограничена малой долей грамотных людей, а также дефицитом и непомерной ценой книг, но она была важна в силу своей социальной, экономической и даже политической значимости. Начиная с XI века, существовала литература, ориентированная на эти ограниченные круги. Сначала были шансоны жестов, затем придворные романы, имевшие большой успех в XII и XIII веках: Рауль де Камбрэ, Кретьен де Труа, артурианский цикл, "Тристан и Изольда" — для знати, в то время как буржуазия времен правления Людовика Святого могла наслаждаться лирической поэзией трувера Рютбефа или сатирическими рассказами о Лисе Ренаре.
В этой области общей литературы правление Филиппа Красивого также было периодом перехода, а не упадка, как об этом все еще слишком часто говорят. Творческий дух не исчез совсем, но проявлялся по-другому. Во-первых, использование простонародного языка в научных трудах, за пределами теологии и философии, стало более распространенным, что соответствовало растущему спросу со стороны общественности, чье любопытство было пробуждено. Популярность энциклопедий, путеводителей и других "зерцал" продолжала расти, и около 1300 года появилась "культурная публика", для которой множились переводы с латыни. Филипп Красивый и его окружение были непосредственно вовлечены в это движение, которому они придали решающий импульс, как ясно показал Жорж Дюби: "В Париже попытка сделать латинские тексты доступными для людей рыцарского воспитания и призвания началась в самом конце XIII века в окружении французского короля. Когда мы видим, как Жан де Бриенн адаптирует военный трактат Вегеция под многозначительным названием