Две партии боролись между собой за будущее государства, стараясь при этом влиять на события сегодняшнего дня. Одну партию представлял болван дофин, невежественный до такой степени, что похвалялся, будто после тридцати лет не открыл ни одной книги, его любовница мадемуазель де Шуань, некоторые генералы, как, например, герцог Вандомский, интриганы, как мадемуазель де Лильбонн и принцесса Л’Эспинуа. Герцогиня Бурбонская, имевшая абсолютное влияние на дофина, была душой этой партии, которую она направляла уверенной рукой.
Против нее выступала бывшая «партия святых», снова набравшая силу благодаря достоинствам, популярности и влиятельности герцога Бургундского. Снедаемый горечью и честолюбием Фенелон из изгнания руководил верным Телемахом и теми, для кого он был оракулом. Два министра, маркиз де Шеврёз и маркиз де Бовилье, несколько грандов, настроенных враждебно но отношению к политике Людовика XIV, да четыре десятка набожных герцогинь взирали на далекий Камбре как на новый Синай[14].
Именем Спасителя эти чистые души проповедовали пацифизм, близкий к предательству, отвергали завоеванные Лилль, Страсбург, Аррас, Валансьен и требовали, чтобы король признал поражение как волю Божью. Они считали антихристианским сопротивление Филиппа V, и герцог Бургундский искренне советовал своему брату дать миру вздохнуть спокойно и отречься от престола. Мадам де Ментенон, робкая и заплаканная, была почти готова признать целесообразность последнего.
Дофин, не любивший своего старшего сына, перенес всю отцовскую привязанность на короля Испании. Поэтому он отстаивал необходимость войны до победного конца. Его сторонники составляли агрессивную и вероломную группу, раздираемую женским соперничеством и адюльтерами. Группа герцога Бургундского была пуританской, евангелической, коварной. Привычки герцога Орлеанского, его воинственный настрой должны были бы привлечь Филиппа на сторону дофина, но герцогиня Бурбонская, настроенная против своего деверя так яростно, что можно было заподозрить любовную обиду, категорически возражала. В другом лагере Филипп встретил свою любимую племянницу, герцогиню Бургундскую, своего верного друга Сен-Симона и прелата, которым так восхищался в юности.
Ученик Дюбуа был слишком умен и дальновиден, чтобы всерьез предполагать, будто исчезнут границы и привилегии герцогов и пэров станут всеобщим достоянием. Но он с удовольствием слушал речи о бедственном положении народа и — с особым удовольствием — нападки на Филиппа V.
В 1708 году «партия святых» совершила грубую ошибку: желая добиться для герцога Бургундского воинских почестей, его сторонники добились, чтобы герцог был назначен главнокомандующим французской армией во Фландрии. При этом они не понимали, что молчаливость, скромность, щепетильность, набожность и чувствительность принца сослужат ему плохую службу перед лицом неприятеля. И кого же получил в наставники этот тщедушный принц? Одного из вождей противоположной партии — огромного, циничного, подлого герцога Вандомского. Сам Мольер не придумал бы более комичного сочетания.
Отбывая в Испанию, герцог Орлеанский мечтал, что эти два столь разных человека парализуют действия друг друга и окажутся бессильны перед герцогом Мальборо и принцем Эуженом, готовыми вот-вот перейти границу Франции. И когда в страну войдут войска неприятеля, Людовик XIV будет вынужден собрать все свои силы, и Филипп V, оставшись в одиночестве, окажется в сложном положении.
Можно ли отвратить катастрофу, гоняясь за эрцгерцогом вплоть до поражения французов? Увы! В Мадриде принц сталкивается с нехваткой абсолютно всего и с небывалой небрежностью — ничто не готово к началу военной кампании. И в течение целых двух месяцев главнокомандующий выполнял роль интенданта, торговался с поставщиками провизии и фуража, вырывая из казны дукат за дукатом. Каждый день промедления уносил шансы на победу. В Версале герцогиня Бурбонская насмехалась над бездеятельностью героя, обвиняла его в том, что он влюблен в свою племянницу, королеву Испании.
Филипп выходил из себя, будучи вынужден подчиняться идиотской власти мадам де Ментенон, к которой он питал бессильную ненависть после неудачи с приездом в Испанию мадам д’Аржантон.
Однажды вечером, после особенно утомительного дня, Филипп, по своему обыкновению, уселся ужинать в компании нескольких придворных и выпил сверх меры. Беседа велась о трудностях предстоящей операции. Неожиданно принц поднял свой стакан: «Господа, — сказал он очень серьезно, — я пью за здоровье этой суки капитана и этой суки лейтенанта!»
Присутствующие оцепенели, а потом покатились со смеху: все поняли, что капитаном была мадам де Ментенон, а лейтенантом — мадам д’Юрсин. Главная камеристка, которой все стало известно через четверть часа, тоже это поняла; не осталась в неведении и суровая маркиза.
Теперь у герцога Орлеанского было два неумолимых и бдительных врага.
Известие о том, что герцог Вандомский разбит при Оденарде, достигло испанской армии, когда там праздновали взятие Тортосы. Сколько продержится Филипп V после того, как Франция потерпит поражение?
Несколько испанских грандов признаются своему генералу, что они не рассчитывают больше на поддержку Людовика XIV и совершенно не хотят опеки императора. Вот если бы нашелся принц, потомок Филиппа III, состоящий в родстве с Габсбургами, но не зависящий непосредственно ни от Версаля, ни от Вены, способный управлять единовластно и выигрывать сражения!..
Но герцог Орлеанский не желает даже слушать. Никогда он не предаст своего племянника даже ради двадцати трех корон! Однако если Филипп V сам покинет Испанию, разве будет преступлением ему наследовать? Так родилось искушение.
Оно стало почти неодолимым, когда несчастья посыпались одно за другим: осада и сдача Лилля, позорное отступление французской армии, потеря доверия к герцогу Бургундскому, которому один из его дворян сказал при свидетелях: «Вы, без сомнения, попадете в Царство Божие, но что касается царств земных, то должен вам признаться, у герцога де Мальборо и у принца Эужена с ними получается гораздо лучше, чем у вас».
Английскую армию, которая после осады Тортосы без конца ставила герцога Орлеанского в сложное положение, возглавил теперь тот самый Стенхоуп, который некогда принимал участие в увеселениях Пале-Рояль, а потом подружился с Дюбуа. Вне боевых операций два военачальника были изысканно любезны друг с другом и пользовались любым предлогом, чтобы сделать комплимент и сказать что-то приятное. И вот однажды, в октябре, месье Флотт, секретарь герцога Орлеанского, отправляется в лагерь англичан, чтобы провести переговоры об обмене пленными.
Стенхоуп принял его с отменной вежливостью, как принимают настоящих послов, и во время аудиенции долго расточал похвалы герцогу Орлеанскому. Действительно, для партии вигов, которая управляла Англией при королеве Анне, Людовик XIV олицетворял зло и был Антихристом. Разве не был он противником революции 1688 года, разве не боролся с Реформацией, не поддерживал деспотические режимы? Разве не нарушил он Рисвикский мир, признав католического претендента на престол, Якова Стюарта, сына свергнутого монарха? Но недоброжелательность вигов по отношению к Королю-Солнце только увеличивала их уважение и восхищение принцем, идеи которого так сильно отличались от взглядов его окружения. В Лондоне было прекрасно известно, что герцог Орлеанский не одобрял королевских указов о заточении людей без суда и следствия и что он единственный при дворе осмеливался защищать английские принципы. Последние победы герцога Орлеанского только прибавили ему популярности.
Какая разница, восклицал Стенхоуп, между героем Лериды и жалким Филиппом V! Какой контраст, прибавлял он, вздохнув, между герцогом Орлеанским и набожным эрцгерцогом, пребывающим в полной зависимости от своего духовника. Протестантские силы никогда не допустили бы, чтобы на испанском троне оказался внук Людовика XIV, если бы не боялись заменить его учеником иезуитов. С другой стороны, у нового императора, старшего сына Леопольда, не было наследника. И если он умрет, сами Генеральные штаты не допустят, чтобы один и тот же человек царствовал в Мадриде и в Вене.
Двумя днями позже Флотт привозит герцогу Орлеанскому письмо от лидера партии вигов, в котором тот приглашает его на встречу с голландцами и англичанами для переговоров об условиях мира. Содрогнувшись, Филипп отвергает отравленный подарок и, приехав в Мадрид, с полной отдачей сил трудится вместе с мадам д’Юрсин над приготовлениями к будущей кампании.
Главная камеристка с самым доброжелательным видом подтвердила свое желание быть полезной мадам д’Аржантон и попросила его высочество переговорить на эту тему с Людовиком XIV.
Было безумием — и принц это прекрасно понимал — отдавать Испанию Габсбургам после стольких жертв. Но это безумие казалось неотвратимым. Уныние охватило Версаль, мадам де Ментенон громко требовала мира, и французские посланники, готовые отправиться в Гаагу, не скупились на уступки.
В конце осени герцог Орлеанский испросил у короля и королевы Испании разрешение на краткосрочный отпуск; монархи были с ним необыкновенно обходительны и просили поторопиться с возвращением. Филипп обещал вернуться вскоре — его отлучка будет столь короткой, что он оставляет в Мадриде все свои вещи под присмотром надежного человека, Делана де Рено.
Оставив за спиной разоренную страну, Филипп оказывается в еще более унылой обстановке. Шел 1709 год, один из пяти-шести самых тяжелых лет за всю историю Франции. Гнев небес превратил в степь процветающее королевство, реки покрылись льдом, леса опустели. Крестьяне погибали от голода и холода; солдаты, обреченные на вынужденный пост, падали от истощения, умирали «как святые». Чтобы получить заем, жалкую подачку, Людовик XIV лично прогуливался с банкиром по садам Марли, вокруг которых рыскали австрийские разведчики.
В Париже снова запахло Фрондой, но без былой веселости той легкомысленной эпохи. Каждую ночь на стенах появлялись насмешливые пасквили, а к решетке версальского дворца тянулась вереница живых скелетов в отрепьях.