– Ты что творишь, волчье отребье! – не выдержав, взревел Филимон, вскочил с пола и понесся прямо на зверя. Через мгновение старик был снова пригвожден к полу мощными лапами. Грудь пронзило острой болью. Филимон закряхтел, вытаращившись на волколака.
Зверь смотрел на него сверху вниз. Черные, будто угли, глаза горели яростью. В тисках челюстей торчали вяленые кроличьи лапки. Филимон понял, что зверь хотел лакомство и что ради еды он чуть не вспорол ему грудь.
Филимон залечил рану от когтей и с тех пор стал подкармливать зверя. Главное – успевать выносить лакомство до скрежета когтей в дверь. Тогда волколак выхватывал аккуратно еду из рук и убегал. Такие набеги случались раз месяц.
Филимон знал, что зверь его не тронет. Каждая тварь, которой дали шанс выжить, будет благодарна своему спасителю. Стал ли волколак ему другом? Навряд ли. Звери не люди. Более того, хищные звери всегда остаются хищниками, которые будут повиноваться внутреннему инстинкту – убивать. Как ни всматривался своим видящим глазом Филимон в монстра, он не мог увидеть его намерения. Не видел старик также ни разу, как волколак обращается в человека. Зверь всегда приходил только в образе зверя.
Филимон все еще стоял на крыльце. День выдался погожим. Лучи ласково поглаживали лицо. Воронье улетело, и теперь на ветках задорно щебетали воробьи. Справа небо на горизонте подернулось серым. Филимон принюхался, потер занывшее плечо, цыкнул. С севера шла метель. Но на сердце у Филимона было неспокойно не из-за этого. Мухи и нарушенный зверем ход вещей. Два знака за утро… Это к худому. А может, зверь хотел его предупредить о чем-то?
Старик помотал головой и вернулся в дом.
Ближе к вечеру завьюжило. В еще теплой трубе завыл ветер. Пламя лучины отчаянно плясало. Перекрестившись перед образами, Филимон встал с колен и сел за стол. Ужин его был скромным: печеная картошка да ржаная лепешка. Из глиняной крынки пахло хлебным квасом.
Филимон оторвал от лепешки щедрую гомзулю и хотел было макнуть ее в соль, как в наружную дверь кто-то заскребся. Филимон обернулся, но не встал. Скрежет повторился. Это не мог быть зверь. Волколак никогда не приходил к ночи.
За дверью послышались мужские голоса. Раздалась очередь гулких ударов.
Старик схватил ухват, стоявший у печи, и пошел к выходу.
– Эй, хозяин, отворяй! – за дверью раздался грубый бас, а следом снова затарабанили.
– Уходите! – крикнул в ответ Филимон. – У меня ничего нет.
– Это мы посмотрим! – за дверью загоготали. – Отворяй, не то палить начнем, Филька!
Филимон сглотнул. Только деревенские его так называли, а значит, кому-то нужна его помощь. Скрепя сердце он подчинился.
В избу ввалились два мужика. Один высокий и широкий, как гора, в длинном черном бушлате с двумя рядами золоченых пуговиц, военной фуражке и высоких кирзовых сапогах; другой такой же высокий, но щуплый, в тоненьком полушубке, репсовых шароварах и суконном шлеме с красной звездой. Снег припорошил их макушки и плечи. Мужики казались растрепанными, будто откуда-то бежали.
– Ты Филька? – из-под заиндевелой рыжей бороды загремел басом человек-гора. Его широкий нос напоминал красную картофелину. На переносице белел полумесяцем шрам.
– Ну я, – ответил Филимон, – чего надо?
– Да ты не гоношись, дед, мы за помощью твоей, – продолжил верзила. – Говорят про тебя в деревне всякое… маг… знахарь… Да мы-то знаем, что это все пустое, да, Лексей Игнатьич? – Рыжий подмигнул щуплому, но тот никак не отреагировал. – Не верю я в эту чепуху, дед, но схорониться бы нам от белых. Обогрей путников, Филька, а? Накорми, напои, а утром мы уйдем.
Филимон смотрел на гостей во все глаза.
– Будьте добры, – пролепетал щуплый высоким голосом. Он был совсем еще зелен. Глаза – два светлых, почти прозрачных озера. – Нам действительно нужно переночевать где-то. Кругом лес.
Отодвигая в сторону направленный на него ухват, громила прошел в горницу. Его спутник последовал за ним. Оба уселись за стол.
– До утра вам нельзя тут… – Старик замотал головой. – Это опасно для вас.
– С этим… – Бородатый верзила откинул полу бушлата, обнажая черный ствол нагана. – Нам с товарищем Котковым ничего не страшно. Верно, Лексей Игнатьич?
– Так точно, комиссар, – с нажимом, будто пересиливая себя, ответил щуплый.
– Расчехляй остатки ужина, Филька, жрать хотим как волки!
«К худому», – вновь подумал Филимон, но все равно пошел к печи. Отодвинул заслонку и достал ухватом горшок с едой. Из подпола старик достал плошку с солеными грибами и маленькую кадку с кислой капустой.
– Бать, а покрепче есть чего? – Бородач понюхал крынку с квасом.
– Митрий Макарыч, служба ж ведь… – попытался запротестовать Котков.
– Оставить, сержант Котков, – взревел бородач, – ты мне еще будешь указывать! – Он сплюнул на пол, потер бороду и продолжил, уже смягчая голос: – Может, нас завтра колчаковцы схватят, так хоть последний раз дурнуть.
Сержант Котков потупил взгляд. Чуть погодя расстегнул ворот тулупа и снял шлем, обнажая коротко стриженную русую голову и оттопыренные уши.
– Да ты не дрейфь, Алеша! – Бородач придвинулся ближе к товарищу и притянул его к себе за плечо. – Комиссар Рябов научит тебя, как после хорошей свары расслабляться. Без этого можно хоть сразу на погост. Так что там с самогоном, Филька? – Рябов оглянулся на Филимона.
– Ничего нет. – Филимон покачал головой.
– А это что? – Громила Рябов вдруг вскочил с лавки. Он подпрыгнул к полкам со снадобьями, выхватил наган из кобуры и выстрелил в одну из склянок. Пузырьки попадали. С полки что-то закапало. – Думаешь, я такой дурак? Из чего настойки-то делаешь, как не на спирту! Тащи, говорю!
Комиссар Рябов перевел дуло пистолета на Филимона.
Филимон видел комиссара насквозь. Милосердия было в нем мало. Он давно перестал во что-либо верить, кроме счастливого случая. Сильное тело здоровяка съедала тихая смертельная болезнь, вызванная стенаниями души, но дух бородача был все еще крепок.
– Товарищ комиссар! – Алешка Котков вскочил из-за стола. Уши его пылали. – Простой ведь человек, не враг! Простого мужика – грех убивать…
Мальчишка был совсем из другого теста. Оказался не на своем месте, суровая лапа войны затащила его не в то логово. Сердцем он был мягок. Вся жизнь его – мучительный урок отделения зерен от плевел, поиск истины и разговор с совестью. Но и не подчиниться он не мог. Комиссар был для него всем.
– Препятствуешь командованию, сержант? – рявкнул Рябов Коткову.
– Никак нет, товарищ комиссар! – громко отчеканил сержант, но все еще продолжал стоять между стариком и Дмитрием Макаровичем. – Старик-то знахарь, а вам же надо было…
– Ну нет спиртяги так нет, – чуть мягче произнес комиссар Рябов, опуская руку с наганом.
– Я только хвори лечу, – тихо, но строго ответил Филимон.
– А я и есть хворый, – со смехом сказал Рябов.
– Вижу, – продолжил спокойно Филимон, – с бабьем туго.
Комиссар Рябов остолбенел. Он не знал, как дальше обозначиться, ведь проблема была деликатная, а Котков разболтает всему гарнизону. Все будут смеяться над ним. Но он все же пересилил себя, вспомнил короткие периоды мучительной боли внизу брюха, косые струи с кровью и глухо выдавил:
– Слушай, дед, помоги! – Он приблизился к Филимону почти вплотную. – Как без баб жить, не знаю. А в этом деле слаб стал… Да, я отблагодарю.
На этих словах Филимон почувствовал, как ему в грудь уткнулся металлический ствол.
Рябов злобно ощерился.
– Бери колбу нужную! – Комиссар толкнул знахаря.
Филимон засеменил к полкам. Взял первую попавшуюся с красной жидкостью и, оглянувшись на божницу, тихо вымолвил:
– Нельзя в избе лечить. Магия не действует тут. Место намоленное.
– Да чтоб ты околел, дед! – вскипел комиссар. – Ты и за тех, и за этих, что ли, ирод? И молишься, и колдуешь. Лечи, говорю!
– Не гневи Бога, комиссар! – снова встрял Котков. – Раз нельзя в доме, так нельзя. Иди, я с тылу прикрою.
Алешка достал из-под полушубка свой наган.
– У, шельма! – цыкнул комиссар. – Ладно, пошли.
Рябов резким движением развернул Филимона лицом к выходу и приставил дуло к спине старика.
– Пшел, говорю! – Комиссар пинком привел в движение Филимона. – Котков, на стреме!
Метель стихла. Небо нарядилось в черное бархатное платье, усыпанное сверкающими блестками звезд. С ветки кривой сосны, три раза ухнув, слетел филин. Если бы не забредшие к Филимону прилипчивые, как мошкара, путники, это была бы чудесная ночь.
Филимон хотел было зашевелить губами магическое заклинание, чтобы навести на путников туманящую разум хмарь, но его мысли все время перескакивали на утреннюю схватку с волколаком. Что же все же он хотел сказать ему? Было ли это предупреждение о приближающейся беде? Смерти? А может, зверь хотел убить его, чтобы избавить от более страшной гибели, той, что происходит от рук человека?
– Это лекарство не спасет тебя, комиссар… – Филимон развернулся и посмотрел прямо в круглые темные глаза человека, державшего его на мушке. Позади Рябова, на крыльце, стоял сержант Котков. – Ты обречен, смерть уже изгрызла тебя. Боли в животе, кровь в том, что выходит, бессонные ночи под храп сотоварищей. Нет, Митрий Макарыч, нет тебе спасения в этом мире.
Филимон достал пузырек, откупорил его и вылил красную жидкость перед комиссаром на снег.
Рябов вытаращился на старика. Челюсть застигнутого врасплох комиссара отвисла.
– Да… да… – Рябов словно набирал больше воздуха в грудь. – Да сдохни тогда, колдовская морда!
Комиссар поднял руку с наганом. В следующую секунду раздался оглушительный рык. Рябов успел ухватить взглядом огромную скалящуюся волчью морду, летящую на него откуда-то сверху. Он перевел наган на исполинского зверя, но не успел выстрелить, волк-монстр сбил его с ног. Комиссар почувствовал, как туго вошли в плоть его руки острые клыки твари.
Филимон не мог пошевелиться. Он смотрел и смотрел на живой клубок, крутившийся прямо перед ним. Вдруг жуткую какофонию из остервенелого рыка зверя и хрипа бьющегося в схватке человека нарушила очередь из шесть выстрелов. Котков разрядил всю обойму оружия в волколака. И только на последнем выстреле зверь взвизгнул и обмяк, ослабляя хв