к под самым страшным грешником. Глаза Исаака тут же отчего-то стали мокрыми. Он быстро утерся.
– А как вы думаете… – вдруг спросил Исаак у сидящего рядом старика. Руками он обхватил коленки. – Бог может помочь во всем-во всем?
– Конечно! – ответил дядечка охранник.
– И даже от совсем плохого?
– Смотря что есть плохое. Не все то плохо, что нам так кажется.
– Ну вот самое-самое плохое, от чего волосы на голове шевелятся.
Охранник пристально посмотрел на Исаака, потом почесал голову и серьезно ответил:
– От совсем плохого Бог нас постоянно защищает. Только надо не забывать молиться.
– Я хотел бы помолиться. – Исаак с надеждой глянул на охранника.
– Молись, сынок.
– Но я не умею.
– Так это немудрено. – Седой мужичок улыбнулся. – Проси своими словами, главное, искренне и от самого сердца.
Мимо Исаака со старичком, спешно поправив платок, скользнула знакомая женщина. Исаак узнал в ней маму того мальчика из парка. Она встала в самом последнем ряду и принялась молиться вместе со всеми. Исаак сполз со скамеечки, подошел к ней и стал повторять все, что делали остальные вокруг. Получалось у него не совсем ловко, но это было и неважно. Он хотел от всего сердца попросить Бога, чтобы тот избавил его от голосов в голове. Но сейчас, глядя на ту, что дарит своему сыну бесконечную любовь, он совсем забыл о своем горе, и сама собой в сердце сложилась совсем другая молитва – с губ не переставая и с огненным жаром лились слова: «Мама, вернись!»
Когда они с бабушкой Зиной вернулись со службы домой, мама, красиво одетая, держала на коленях Дину, дула ей в личико, и тут же они вместе заливались смехом.
– Ну как тебе служба, Исаак? – спросила мама, продолжая сюсюкать с дочкой.
– А ты куда, мам? – не отвечая на вопрос, спросил Исаак. – Сегодня же воскресенье, и мы хотели погулять в парке.
Мама перестала качать Дину на коленях, напеваемая потешка где-то наполовину застряла у нее в горле.
– Слушай, Ись… – Мама посадила Дину в манеж. – Я хотела попросить тебя посидеть с Диной. Видишь ли… Зинаиде Григорьевне тоже надо уйти. Это ненадолго. Только до вечера, ну?
Мама подошла к Исааку ближе и села перед ним на колени. Ее светлые зеленые глаза были так близко, как уже давно не были. У Исаака перехватило дыхание. Больше всего на свете он хотел сейчас утонуть в ее объятиях, но мама только потрепала его по голове.
– Давай перенесем, сегодня у меня важная встреча, Ись… – сказала спокойно она, поднимаясь с колен. Правой рукой она стянула сумку со спинки стула.
– А я… – Исаак замотал головой. – Я неважный?
– Ну что ты, милый! – Мама виновато вскинула брови. – Давай я приду раньше и погуляем?
– Ничего ты не придешь!
– Я постараюсь.
– Ты всегда так говоришь. Врунья! – заорал Исаак. – Ты любишь всех, кроме меня! Дину, работу, бабу Зину, даже тех… тех, с кем шляешься где-то!
Щеку Исаака хлестко обожгло. Он схватился рукой за пылающую кожу и посмотрел на мать. Глаза ее пылали яростью, подбородок трясся, рука, отвесившая пощечину, медленно опускалась.
– Не смей! – крикнула мама. – Слышишь? Да я…
Но она так ничего и не смогла добавить и вышла из комнаты. В коридоре Исаак услышал сдавленное перешептывание мамы и бабы Зины, а потом хлопнула входная дверь. Под ладонью все еще горела щека, Дина стучала погремушкой по кроватке, в окно солнечным золотом вливался новый день.
Позже бабушка Зина покормила и уложила Дину спать. Когда через десять минут она вернулась из своей комнаты, Исаак даже не узнал ее. Белоснежная выглаженная блузка, темная юбка в голубую полосу и собранные волнами волосы! От бабы-яги с тонкой белой косичкой не осталось и следа. Баба Зина надела строгий бежевый плащ, взяла с тумбочки приготовленную коробочку конфет и, потянувшись к клюке, заговорщически зашептала:
– Я буквально ненадолго к приятельнице. Поздравлю ее с днем рождения и тут же вернусь. Динуся спит, тебе нужно просто приглядывать за ней. Все будет хорошо, не волнуйся, Ися!
– Я все знаю, – хмуро ответил Исаак, зыркнув на сопящую сестру в кроватке. – Дам бутылочку, переодену, если что… Я все это уже сто раз делал.
– Мужчина! – гордо резюмировала довольная баба Зина и шмыгнула за дверь.
Когда минутная стрелка прошла ровно половину циферблата настенных часов, Исаак снова посмотрел на Дину. Пухлые щечки светились мягким матовым румянцем. Темные упругие колечки волос игриво кудрявились у нежного, почти фарфорового лобика. Розовые губы посасывали, словно сахарный леденец, крохотный пальчик.
Исаак силился откопать в себе хоть какое-то подобие радости и наслаждения от наблюдаемой им картины, но у него ничего не получалось. Ребенок как ребенок, и что мама в ней такого нашла сверхъестественного? Скучно!
Он отвернулся к окну. Лучи солнца, процеженные сквозь бутоны и листья тюля, скакали у него на лице. Исааку почудилось, что жар от пощечины перешел с щеки на грудь и просочился дальше, в самое нутро. А что, если… Сердце так сильно забилось, что он вдруг схватился за него. А что, если Дины больше не будет и останется только он? Мама ведь тогда будет любить только его? Как раньше!
Исаак вскочил и стал нарезать круги по комнате. Время от времени он останавливался и смотрел на спящего в кроватке ребенка. Нет, нет, нет, о чем он думает? Исаак схватился за волосы. Чтобы не закричать, он стиснул зубы и выбежал в коридор. Там он постоял немного, опершись обеими руками о стену. Он хотел немного успокоиться и отдышаться от ужасной, отвратительной мысли, пришедшей ему в голову, но не мог. Мерзкое чувство заполняло его с ног до головы.
«Как раньше!» – пульсировало в висках.
Он надел куртку и шапку, обулся и вышел на лестничную клетку. Медленно, вспотевшими пальцами провернул ключ в замке. Через две минуты он уже был на улице. Ноги сами его несли к роще у школы. Ему хотелось дышать. В конце концов, Исаак успокаивал сам себя, если Дина будет в опасности, он услышит в голове ее плач. Ведь так всегда было до этого. С другими. И он успеет вернуться.
Исаак шел по тротуару, не замечая луж. Его тряпичные кроссовки совсем промокли, брюки заляпались серыми грязными точками. Ямы, кочки, разломы вздутого асфальта – он ничего не замечал. Запинаясь и подскакивая на бордюрах, Исаак спешил вниз по улице, не сводя взгляда с разнозубой щетки деревьев Филькиной кручи.
Когда оказался среди осин и сосен, он выдохнул. Ладони прикоснулись к шершавой круглой стене домика, и она показалась Исааку теплой. Он вскинул голову – на кривой ветке сосны неподвижно сидела черная птица и смотрела на него светлыми, будто пораженными бельмом, глазами. Исаак замотал головой и попятился. Хруст ветки испугал птицу. Она вспорхнула черным пятном в синюю высь и исчезла. Исаак поспешил убраться из рощи.
Уже почти у школы его нога, занесенная над пешеходным переходом, ведущим к школе, замерла, а затем медленно опустилась на тротуар. Так что же это получается? Чтобы вернуть маму, он готов убить сестру? Исаак зажмурился, по спине заскребли ледяные когти. Он ужасен, ужасен! Как такое ему могло только в голову прийти?!
Когда Исаак снова открыл глаза, со столба светофора, строго подбоченившись, на него смотрел красный человечек. В горящей фигурке Исааку виделся справедливый огонь Божественного суда, который он был готов принять за свой непростительный поступок. И он шагнул на дорогу, прямо навстречу человечку. Истошный женский вопль слился с протяжным ревом клаксона и визгом тормозов.
Исаак очнулся. Он добежал до края проезжей части, доковылял до столба и, обхватив его руками, прислонился к нему лбом. Снова и снова он бился о холодный металл. Мама не заслуживает такого сына, сестра – брата, а миру и вовсе не нужен такой человек…
– Ися! – вдруг он услышал надтреснутый знакомый голос. Исаак оглянулся. К нему спешила растрепанная мама. Ее глаза сверкали ужасом.
Добежав до него, она сграбастала его в объятия:
– Ну что же ты, сынок!
– Мама, прости, я… – Исаак хотел еще что-то добавить, но у него не получилось.
– Это ты меня прости, Ися! – мама сжимала его так крепко, что ему было сложно дышать. – Я совсем забросила тебя.
– Мама, я оставил Дину одну…
Мама закусила губу и замотала головой.
– Я никуда не пошла… Я вернулась… И баба Зина тоже вернулась.
– Нет, ты не понимаешь, я оставил ее одну… специально.
Исаак наконец поднял на маму свои огромные раскосые глаза. Мамин нос раскраснелся, губы по-дурацки скривились, обнажая нижний ряд зубов, но ее лицо все равно было самым прекрасным на свете.
– Я очень скучал по тебе, по нам, по тому, как ты любила только меня…
Мама отчаянно закивала. Слезы хлынули по острым восточным скулам тонкими хрустальными речушками.
– Мама, но если бы Дина проснулась, ее голос появился бы у меня в голове. Я бы вернулся и спас ее, мама. Ты веришь мне?
Мама прижала Исаака к себе еще сильнее.
– Мама, Бог не стал забирать у меня голоса, хотя я так сильно молился… Он оставил мне бабушку Камилю… И всех, всех, всех других. Ты веришь?
– Верю, сынок… – мама стала раскачиваться и гладить Исаака по голове.
По дороге с громыхающим лязгом проехал груженный щебнем грузовик. Проходящий мимо них мужчина случайно задел их табачным шлейфом.
– Но, мамочка, пойдем домой, там же Дина! – вдруг всполошился Исаак.
– Тэйк ит изи, Ися! Тэйк ит изи! – Мама сильнее прижала его к себе и стала что-то напевать, зарывшись мокрым носом в густую щетку черных волос. Солнце с любопытством выглянуло из-за серой шерсти облаков и уставилось на сидящую на асфальте обнявшуюся парочку, а по всей улице неожиданно разлился причудливый и терпкий аромат вечерней южной степи.
7. Свободное звучание
Марина стояла перед узкой больничной койкой. На плоской подушке, приваленной к железной дуге спинки, покоилась голова ее мужа. Ванечка смотрел куда-то сквозь нее, бледное лицо его ничего не выражало. Марина несколько раз спросила, как он себя чувствует, но он ничего не ответил. Потом она подтолкнула вперед Антошу. Ваня лишь скользнул уставшим взглядом по висящим вдоль туловища рукам сына и смежил глаза. Чтобы не разрыдаться, Марина прижала платок ко рту.