– Нина! – в бесконечном мраке раздавшегося грохота она услышала голос Олега и бессильно повисла на руках охотников. Последнее, что выхватили ее глаза, были нежные оранжевые всполохи рассвета в безумном графитном небе, которые намалевал какой-то бездарный художник-самоучка.
– Нина! – снова прокричал Олег и вскочил на диване. Катя мирно спала. Он сглотнул и стал дышать глубже, пытаясь унять частое сердцебиение. Трясущимися руками он схватил телефон. Часы показывали без пяти минут шесть. Скоро прозвенит будильник.
Чтобы не будить Катю так рано, он поднялся, тихо сгреб форму со стула и вышел в коридор.
В ванной открыл воду и подставил под холодную струю ладони. Набрав полную лодку, срубленную наспех из длинных тонких пальцев, он немного раздвинул клиновидное дно и выпустил через узкую пробоину воду. Он не мог понять, действительно ли Нина вчера приходила к нему на кухню или это ему привиделось? Олег все набирал и выливал воду, наверное, он простоял так целых полчаса, наконец в дверь ванной постучали.
Олег открыл. В коридоре растрепанная и в ночной сорочке стояла его мать.
– Олежа, я слышала, ты кричал. Опять она снилась?
– Мама!
– Да я что… вчера просто день памяти Ниночки был, а ты забыл… Я там блинов напекла и вино открыла. Помянуть бы надо…
– Поменьше налегать мне надо… Да и не нужно мне это… Совсем не нужно.
– Но как же помянуть-то?
– Лучше в церковь зайду сегодня, помолюсь.
– Ох, сынок!
– И с Катькой больше времени проводить буду, хватит уже страдать. Жизнь одна.
Олег закрыл перед носом матери дверь, выдавил из высокого синего баллона на ладонь загогулину белой пены и принялся поспешно бриться.
До начала рабочего дня оставалось двадцать минут. Петров все никак не мог отделаться от навязчивых мыслей, преследующих его с ночи. Ко входу в отделение спешил Кольцов. Яркий, нарядный, ему не хватало только букета цветов, чтобы любая красотка, сверкая пятками, бежала к нему на свидание. Но в руках у него был бумажный пакет с жирными пятнами разного калибра: наверняка пирожки или бутерброды. Олег поспешил отвернуться, чтобы коллега невзначай не заметил его. Успеет еще наболтаться с ним за весь день.
Петров взял телефон. Зашел в исходящие звонки: да, он правда звонил вчера ночью Даше. К щекам прилила кровь. Она, наверное, подумала, что он совсем дебил. Нет, так маяться в неведении он не собирался. Олег нажал кнопку вызова.
– Да, слушаю, – в трубке послышался совсем не по-утреннему звонкий голос Даши.
– Это я.
– Я знаю.
– Я хотел спросить насчет вчерашнего…
– А что насчет вчерашнего?
– Ну… все норм? Родственная душа… поделиться сокровенным…
Даша промолчала, но он почувствовал, как она улыбнулась на том конце провода.
– Мне понравилось, как ты рассказывала про фигуристочек.
– Что-о? – голос Даши резко изменил тональность.
– Ну про то, что ты как будто исчезаешь на трибуне и становишься ими во время их выступлений.
– Э-э-э, Олег… но я тебе ничего такого не говорила…
– А что ты ходишь навещать Алису Федоровну и что рада за те три года?
– Олег, прекрати! – Олег впервые услышал, как Даша закричала. Она тяжело дышала в трубку. – Ты не можешь ничего этого знать, я не говорила тебе этого. Вчера ты отключился на середине разговора, и я… не захоте… не стала тебе перезванивать и пошла спать.
– Откуда же я могу это знать?
– Может, ты меня с кем-то спутал?
– Я не спутаю твой голос с ничьим другим… Но…
– Что?
– Может… мне дали услышать твои мысли?
По невидимому глазу проводу от одного телефона до другого пробежала сверкающая пауза.
– Ты вообще ходишь на прокаты фигуристок?
– Эм, да я была недавно с подругой.
– А то, что я сказал тебе… Разве у тебя нет таких мыслей?
– Олег, это что-то странное, но есть, да! Но мне не нравится, что кто-то залезает мне в голову.
– Это она…
– Кто она?
– Нина.
– Твоя быв… жена?
– Как только мы с тобой поговорили, она пришла ко мне. Я думаю, это она мне показала твои мысли.
– Но зачем?
– Не знаю… Может, она так прощалась? Все это время я так часто видел ее во снах. Так часто думал о ней. Представлял ее живой. Я даже в Кате видел ее. Постоянно.
– Думаешь…
– Не знаю. Но вчера в какой-то момент, когда я лежал на диване и смотрел на отсвет фонаря на дверце шкафа, я почувствовал, что она видела то же самое, но только с другой стороны реальности.
– Боже, это так ужасно! – прошептала Даша. – Возможно, она даже сама не поняла, что умерла и теперь может быть только твоим, Катиным или чьим-то еще сном.
– Сегодня мне снилось, как наш дом рушится и, когда происходит последнее падение остова, она успевает лишь выкрикнуть мое имя, а потом растворяется в дымке рассвета. О чем это, Даш, ну… на психологическом?
– Ты и сам все понимаешь, Олеж…
Из-за широкой белой чаши с красно-оранжевыми кудрявыми цветами, украшающей крыльцо полицейского отделения, показалась голова Кольцова. Капитан расставил в стороны руки и кивнул Олегу, мол, что там сидишь в своем старом корыте – пошли давай.
– Слушай, Даш, мне пора идти… – промямлил Олег. Мысль, которую он хотел сказать, куда-то улетучилась. Но потом его взгляд перескочил с напарника на иконку, прилепленную к приборной панели. Неожиданно для самого себя он добавил: – А ты ходила когда-нибудь в церковь?
– Э-э-э… Ну когда была маленькой.
– А пойдешь со мной?
– Ой, Петров! – отрезала строго Даша, но все же не смогла скрыть тоном голоса колкие смешинки. – Давай ты как-нибудь сам, а? А меня пригласи на марвеловскую киношку лучше, лады? Если, конечно, у тебя будет время…
– Хорошо, – улыбнулся Олег и отключился.
В небе, как воздушный шар, поднималось большое слепящее солнце.
9. Метаморфозы
Ребро ступеньки даже через капюшон куртки остро впивалось в щеку. Веки то расклеивались, впуская осколки солнца в узкие щелки и показывая размытый мир, то обратно смыкались. Разодрать окончательно дряблые усталые складки кожи не было сил. А вот рот открывался хорошо, и Пахе даже приходилось время от времени подбирать нижнюю челюсть и сглатывать накопившуюся слюну, чтобы не поперхнуться. Переворачиваться, а уж тем более подниматься было выше его физических возможностей. В голове кружили вертолеты.
Шаркающие, топающие и стучащие каблуками прохожие обходили его тело, скрюченное в позе эмбриона, и с недовольным цоканием, визгливым подростковым хохотом или тяжким стариковским «ой-е-ей» скрывались за вжикающими раздвижными дверями магазина. Наконец кто-то остановился. И хотя у Пахи не было моральных и физических сил на контакт, тело инстинктивно напряглось. Глаза при этом все еще оставались закрытыми.
– Эй, – где-то совсем близко послышался молодой голос. – Мужик, ты жив?
Паха приоткрыл глаза и до момента, как они закрылись обратно, ухватил взглядом очкастого паренька со светлой челкой на пол-лица. Видимо, студентик.
Паха хотел было ответить, чтобы тот шел, куда шел, но у него вышло только:
– Му-у-у-ы-ы.
– Давай помогу! – руки паренька врезались под мышки Пахи. Студентик попытался его поднять, но, не справившись с настойчивой силой притяжения, бросил обратно замызганный пуховик, из отверстий которого болтались части тела пьяного Пахи. – Черт, тяжелый какой!
Паха нечеловеческим усилием отлепил слово от глотки и выплюнул его:
– Отвали!
– Мужик, замерзнешь ведь, сегодня обещали похолодание. На семь градусов ниже, чем вчера. Вставай, дурак!
– Да-б ну на… – Паха с кряхтением перевернулся на спину. Скрещенные на груди руки Пахи расползлись в стороны. Он оперся на ступеньки. Стылый бетон жегся. От непонятного цвета куртки и заскорузлых штанов пахнуло мочой. Паха хотел было поднять голову, но она с гулким стуком откинулась назад, прямехонько в вонючее гнездо капюшона со свалявшимся в колтуны мехом.
Студентик скрылся в магазине. В не застегнутую снизу куртку пробиралась стужа и кусала Паху за грязный выпуклый живот. Было мерзко, холодно, но хотя бы так Паха понимал, что еще не помер.
– Сейчас, погоди! – надоедливый студентик вернулся.
Паха так и лежал с закрытыми глазами и не видел его, но слышал, как он шебуршится где-то рядом на крыльце магазина. Запахло кофе. Шестеренки мозга Пахи закрутились живее. Живот уныло заскулил.
– Давай, мужик! – Руки паренька теперь протиснулись под него со стороны спины. Пыхтя и отдуваясь, студент приподнял Паху в сидячее положение.
Паха хотел поблагодарить паренька, но вышло лишь хриплое сипение.
– На, попей! – Тонкий круглый бортик пластикового стаканчика ткнулся в Пахины губы. – Не бойся, это кофе, мужик.
Паха цокнул. Потом прижался к краю стаканчика и сербнул. Сладкий кофе обжег губы. Паха усилием воли попытался оставить глаза закрытыми, но у него не получилось и веки сами собой разлепились. Студент сидел перед ним на корточках. Белый воротничок его рубашки слепил глаза. От свежевыбритого подбородка с мелкими, уже подзатянувшимися порезами густо разило нивеевским лосьоном. За выпуклыми линзами очков голубые глаза паренька выглядели чересчур обеспокоенными.
Наконец, устав чувствовать себя экспонатом на выставке, Паха прокашлялся и прохрипел:
– С… с… спасиб.
– Может, в больницу тебе надо?
Паха помотал головой и снова отхлебнул.
– Вот мое лекарство, паря. – Паха наконец протянул трясущуюся руку и взял теплый стакан у студента.
– Главное, чтоб не бухло.
– Ты что-о-о, паря.
– А идти есть куда?
– Да.
– Точно? Дом где твой?
– Да во-он. – Паха махнул головой куда-то вперед.
Паренек обернулся, но так и не сообразив, на какой из домов указывал Паха, сказал:
– Ладно, смотри… Не замерзни. Похолодает к вечеру. На семь градусов.
Он поднялся, подтянул лямку рюкзака и, тряхнув челкой, пошел к автобусной остановке.