Обычно Зинаида Григорьевна находила подругу уже на улице. Способные ходить пациенты болтались у скамеек, бродили по дорожкам и что-то разглядывали под ногами или просто стояли на одном месте и внимательно изучали вновь прибывших посетителей. Колясочников же свозили в шеренгу у входа в основной корпус интерната. Рядом с подругой Зинаиды Григорьевны всегда сидела женщина в красном вязаном берете. Ее белые волосы, видимо когда-то совсем короткие, теперь выбивались из-под берета неаккуратными отросшими прядями. Возможно, ее ловили санитары за самостоятельной стрижкой (но как она достала ножницы?), а может, так небрежно ее стригли медсестры? Несмотря на неряшливость прически, одета эта женщина была всегда подчеркнуто опрятно и даже, в сравнении с другими постояльцами интерната, дорого и изящно. Может, у нее был покровитель? Но зачем тогда было помещать ее вместе с остальными, а не выделить, например, отдельную палату? Узнать ответы на эти вопросы было не у кого. Приятельница мало что могла произнести, а допытываться о деталях жизни совершенно посторонней женщины у персонала виделось Зинаиде Григорьевне дурным тоном.
Устыдившись этих мыслей, Зинаида Григорьевна смущенно оправила подол платья и вернулась в реальность. Незаданные же вопросы с беззвучными хлопками крыльев унеслись куда-то ввысь и затерялись среди дырявых крон деревьев.
Где-то во дворе интерната раздавался странный ритмичный стук. Зинаида Григорьевна шмыгнула через поднятый шлагбаум и завернула за лиловый куст сирени. Прогулка уже началась. Зинаида Григорьевна поискала глазами источник звука. Мужчина за семьдесят сидел на деревянной скамейке и барабанил по ней булыжником. Тонкие редкие волосинки на голове развевались порывами теплого ветерка. Впалые щеки поросли серебристой щетиной. Все остальные как будто были встревожены его поведением, нарушающим ежедневный порядок. Кто-то, нахмурившись, следил за движением его руки, кто-то хихикал в сторонке, а одна женщина подошла к дебоширу и принялась гладить его по голове. Мужчина всхлипывал. По его щекам текли слезы.
– Да блин, оставить нельзя! – Из здания интерната выскочила разрумянившаяся крупная медсестра и, застегивая на ходу пуговицы халата, поспешила к собравшимся на прогулочной площадке.
Мужчина увидел ее и завыл еще сильнее. Зыркая на медсестру исподлобья, он медленно встал со скамейки. Поднял руку с камнем и замахнулся. Зинаида Григорьевна аж присела от страха, но медсестра даже бровью не повела.
– Тише, тише, Пирогов, тише! – совершенно будничным тоном сказала она, как будто в нее ни при каких обстоятельствах не мог прилететь камень. – Все в порядке.
Медсестра подняла широкие, чуть красноватые ладони, словно уверяя пациента, что не тронет его.
Пирогов недоверчиво посмотрел на нее, выкатил нижнюю губу и помотал головой. В поисках поддержки он время от времени поглядывал на своих товарищей, но те либо отворачивались, либо нарочито активно принимались теребить то рукава, то воротники, то пуговицы.
Оставшись один на один со своим горем, Пирогов всхлипнул и безвольно опустил руку. Из его разжавшихся вялых пальцев в мягкую траву глухо упал камень.
Из главного входа друг за другом выбежали два санитара.
Пирогов кинулся в кусты гортензии.
– Ребят, давайте! – Медсестра кивнула санитарам, достала из кармана халата конфетку и, пошелестев фантиком, закинула ее в рот.
И хотя Пирогов достаточно бодро нарезал петли возле двух кустов гортензии, его поймали быстро. Не прошло и минуты, как из нежно-салатовой листвы показались участники догонялок. Сначала первый санитар. Довольный и лоснящийся от пота, он активно хлопал себя широченными ладонями, отряхиваясь от травы и грязи. А следом, как главный герой фильма, вышел второй. На его громадных предплечьях, рельефно обтянутых тугими рукавами медицинской формы, лежала хрупкая фигурка Пирогова. Его руки и ноги болтались, словно у неживого. Веки были сомкнуты. И лишь тихий скулеж давал понять, что в теле Пирогова все еще теплится жизнь. Участники устроенного представления прошагали мимо всех остальных и скрылись в темном проеме главного входа.
«Как тряпка!» – вдруг ни с того ни с сего прозвучало в голове у Зинаиды Григорьевны, и она даже устыдилась самой себя за такую дикую примитивность. На автомате Зинаида Григорьевна закусила губу и отвернулась.
Взгляд уткнулся в шеренгу колясочников. Только сейчас Зинаида Григорьевна заметила, что ее приятельница отсутствует, а на коляске, рядом с женщиной в красном берете, теперь сидит улыбчивый грузный мужчина с густыми черными бровями.
Зинаида Григорьевна еще раз пробежалась глазами по всем коляскам – подруги нигде не было.
– А-а-а… – сорвалось у нее с губ.
– Сомова-то? – ответила тут же медсестра, будто прочитала мысли Зинаиды Григорьевны. – Умерла в прошлую пятницу.
Зинаида Григорьевна быстро заморгала.
– Да, да, помню. Вы же к ней ходили, да?
Зинаида Григорьевна кивнула и, не в силах вынести шокирующую новость, закрыла рот ладонью.
– Да-а-а… – Медсестра кивнула. – Так неожиданно. Разрыв аневризмы. К сожалению, от этого никто не застрахован.
– Да, п… понимаю, – наконец смогла произнести Зинаида Григорьевна и, чуть подумав, добавила: – Но где же сейчас она?
– Она… э-э-э… ее тело из морга забирали родственники. Думаю, уже и похоронили даже.
– Я думала, у нее никого не было.
– Нарисовался внучатый племянник. Предоставил документы. Мы проверили, не переживайте.
– Все равно как-то это…
– Да… Мне жаль… Вы в порядке? Вам точно не нужна помощь?
Медсестра пристально посмотрела на Зинаиду Григорьевну.
– Да, да… просто и правда неожиданно…
– Да.
– Немного посижу тут на скамейке и пойду, можно так сделать?
– Да, конечно. Но только до окончания времени посещений. Потом территория интерната закрывается. И вам нужно будет уйти.
– Да, да… я чуть-чуть. Мне бы перевести дух…
Медсестра еще немного постояла рядом, а потом в кармане ее халата что-то завибрировало.
– Мне пора, – сказала она и зашагала широкими шагами к корпусу интерната. На половине пути медсестра обернулась, приставила одну руку к другой и постучала по запястью, показывая Зинаиде Григорьевне, чтобы не забывала о времени.
Зинаида Григорьевна подошла к скамейке, стоящей напротив шеренги с колясками, и села, чтобы немного успокоиться. Новость о смерти пусть и не близкой, но подруги, человека, которому она отдавала частичку своего тепла, разбила ее. Зинаиду Григорьевну накрыло странное чувство, будто от нее оторвали кусок и теперь в теле зияет дыра, которая, нет, не болит, но мешает ощущать себя как раньше. Словно после смерти этого человека ее собственная смерть приблизилась к ней. Это и тревожило, и радовало одновременно. Не то чтобы Зинаида Григорьевна хотела скорее умереть, совсем наоборот. Но чем больше знакомых уходили в иной мир, тем крепче становилась ее уверенность, что, попади она туда следующая, ее хотя бы кто-нибудь там встретит и она не будет одинока.
Зинаида Григорьевна опустила глаза. На коленях покоились сцепленные в замок руки. Потом она подняла голову и обвела взглядом буйно цветущий сад. «Как удивительно, – подумала она. – Смерть и жизнь не антагонисты в этом мире, они есть суть одного чего-то большего и друг без друга не существуют. Так чего же тогда бояться смерти и того, что будет за ней? Не честнее было бы проживать жизнь с достоинством, не в страхе, но в уважительном благоговении перед самым последним днем?»
Зинаида Григорьевна снисходительно улыбнулась. Она знала: что бы она сейчас ни думала, если ей завтра скажут, что через пять минут она умрет, она все равно будет сломлена страхом и забудет обо всех мудрых мыслях, пришедших ей только что в голову. Все-таки резко и неподготовленно закончиться, вот совсем-совсем перестать быть – это, кто бы что ни говорил, довольно страшно. А разве к смерти возможно подготовиться? На этот вопрос у Зинаиды Григорьевны тоже не было ответа. Оставалось уповать на Всевышнего и верить, что за гранью жизни он не оставит детей своих.
«Смышленая бабуля», – Зинаида Григорьевна услышала женский голос в своей голове.
Она посмотрела по сторонам: гуляющие не обращали на нее внимания, новых участников прогулки не появилось.
Солнце палило. От духоты голова пошла кругом. Зинаида Григорьевна расстегнула жакет. Достала из сумки маленькую бутылочку воды, отвинтила крышку и сделала глоток.
«А вот бутылку надо бы убрать, сейчас накинутся», – голос раздался совсем близко, как будто говорящая женщина сидела в кустах.
Зинаида Григорьевна чуть не поперхнулась. Она медленно засунула бутылку обратно в сумку, оглянулась на кусты, пробежалась глазами еще раз по пациентам женского пола и даже зачем-то заглянула под скамейку.
«Не там», – в голосе говорящей зазвучали колкие нотки сарказма.
Глаза Зинаиды Григорьевны отчего-то поднялись на женщину в красном берете, но та совсем на нее не смотрела. Наоборот, пациентка в кресле-каталке потупила взгляд. Уголки ее рта при этом подрагивали в еле заметной улыбке.
Зинаида Григорьевна встала и поскорее направилась к выходу.
«Слабачка!» – раздосадованно ответил голос.
Внутри Зинаиды Григорьевны взорвалась банка с гневом. Щеки запылали яростью, в глотке разрасталась пустыня. Она развернулась и, нарочито громко стуча тростью, зашагала к женщине в красном берете. Дойдя до нее, Зинаида Григорьевна нагнулась к уху пациентки и спросила:
– Это вы со мной говорите?
Женщина в красном берете подняла на нее усталые светло-голубые глаза. В них Зинаида Григорьевна не увидела ни малейшего проблеска понимания происходящего. Скорее женщина просто подняла голову на объект, закрывший от нее солнце, чем действительно обратила на Зинаиду Григорьевну внимание. Широкие зрачки ни на чем не фокусировались. Женщина смотрела словно сквозь Зинаиду Григорьевну и одновременно куда-то вглубь себя. Худая рука, усыпанная бурыми веснушками, в одном ритме постукивала по ручке коляски. Печальная картина вызвала у Зинаиды Григорьевны новый приступ самобичевания и смущения.