чал ее и включал заново?
Зина мотнула головой.
– Так вот, меня выключили, но так как тело мое функционирует, я еще… ну то есть моя операционка еще работает, и поэтому я здесь.
– Вы такая прогрессивная?
– Ой, да перестань, ты прекрасно все понимаешь, ты же бывший научный работник, в конце концов, хоть и притворяешься бабулей с клюкой.
– Тростью!
– Ну я ж говорила, притворяешься!
– Ну хорошо, хорошо, я-то чем могу вам помочь? Я еще в здравом уме, и тело, слава богу, пока не подводит.
– А вот это и есть дар. Оставаться работающей частицей своего мира и при этом выходить на контакт с этим…
– Алиса, я верю в Бога!
– Да Господи, одно другому не мешает!
– После смерти мы все отправимся к Нему. Кстати! Раз вы такая продвинутая, может, вы поделитесь, что там дальше? После конца…
– Ну я же еще не умерла, откуда мне знать… Но…
Лицо Алисы вдруг стало озадаченным. Она закусила губу, в глазах плескалась тревога.
– Я видела его… в маленькой игровой комнате.
– Кого? – Зина недоуменно приподняла бровь.
– Мальчика с большими синими глазами… и всех нас…
– Что? – Зина сморщила лоб.
– Я видела у него на полках многие места нашего города, типа миниатюрные версии, ну знаешь, такие макеты. Круглый домик Филькиной кручи помнишь? Так там она маленькая, деревья не больше тюбика клея. Это одна из любимых его игрушек. А недавно я увидела там квадратную коробку, точь-в-точь наш психоневрологический интернат, а внутри – фигурки. Пациенты, медперсонал. Даже маленькие инвалидные колясочки!
Зина таращилась на Алису и все больше убеждалась, что та окончательно сошла с ума.
– И я там увидела себя! – Алиса зажала рот рукой. В глазах слезами разливался ужас. – Моя голова… Вернее, голова той фигурки в красном беретике – она была залеплена пластырем!
– О Господи!
– Вот и я так подумала. Он лишил меня памяти намеренно.
– Это жестоко!
– Это уже неважно.
– Но ведь его можно попросить отклеить, ну, пластырь?
– Кажется, это мне больше не нужно. Когда я нахожусь в его комнате, я испытываю такой трепет и благоговение, что не могу даже пошевелиться, не то что говорить. Мне кажется, там все пропитано любовью. И нет у него ни одной игрушки или вещицы, с которой бы он обращался грубо или плохо. А с внезапно найденными фигурками играет как с самыми дорогими.
– А вас он не видит?
– Я не знаю, мне кажется, он видит все, но позволяет нам… ну мне, конечно, в данном случае, быть там, потому что сила его любви безгранична. Хотя отец мальчика против его контакта с кем-либо.
– У него еще и отец есть?
– И мать… Их фигурки, включая фигурку самого мальчика, я тоже видела в комнате.
– Бред!
– Пусть так, но Зина, Зиночка, ты должна мне помочь! Вернее, не мне, а моей доченьке – Наташе!
Зина подняла глаза на Алису.
– Я ей уже ничего не смогу сама сказать, а ей нужно мое тепло, без него она не справится.
– Но как вы это себе представляете?
– Найди ее, Зина! Скажи, что я прошу у нее прощения. За отца, за свою холодность и отстраненность, за трусость подойти и признать свою вину еще тогда, когда мы развелись и когда ей это было больше всего нужно.
– Но я не понимаю как… Как вы себе представляете, что я приду и все это вывалю ей?
– Она все поймет. Ты скажи ей про пароходик летом восемьдесят третьего, и про осла, и про розовую вату, и про морские камушки! Обязательно скажи, что она облопалась ими, а потом у нее болел живот, Наташа все поймет. И скажи, чтоб не пила больше, и чтоб о Борьке, Насте и Лизе заботилась, и что она самая лучшая мама на свете. Лучше меня! И про Паху! В смерти Саньки он не виноват и ее любит, как никогда никого не любил!
Алиса как-то странно улыбнулась, но потом снова стала задумчивой.
– Вот еще что… Найди Дашу и скажи ей спасибо… и что это были прекрасные три года рядом с ней…
– Да Господи, как же все это запомнить-то?!
– Запомнишь. Говорят, люди запоминают все в экстремальных ситуациях…
– Что ты имеешь… – Но Зина не успела договорить, как руки Алисы коснулись ее груди сильным опрокидывающим толчком. Зина свалилась со стула в черную воду, и ее снова потянуло в бездну. К ножкам стульев, волнующимся в воде, поднимались белые столпы пузырей с кислородом.
С криком Зинаида Григорьевна подпрыгнула на кровати и открыла глаза. Увидев привычную обстановку своей комнаты, она шумно выдохнула, провела рукой по влажному лбу. Надо же такому присниться! Зинаида Григорьевна решила, что больше не будет думать об этой чепухе. Ее просто сильно впечатлила смерть подруги из интерната. Вот и все. И теперь, чтобы она проще с этой травмирующей информацией справилась, мозг по кусочкам подкидывает ей подобные сны. Зинаида Григорьевна была уверена, что скоро все пройдет. Всего-то нужно почаще ходить в церковь, усерднее молиться Господу Богу и больше времени проводить с внуками.
Несколько дней подряд Зинаида Григорьевна строго придерживалась намеченного плана. Всякий раз, когда мысль об Алисе пыталась завладеть ее вниманием, Зинаида Григорьевна начинала горячо молиться. И Алиса действительно исчезла. Сюжеты снов Зинаиды Григорьевны стали незатейливыми и спокойными. К концу пятого дня она уже совсем успокоилась и забыла о женщине в берете, стульях и черных водах с монстрами.
На шестой день Зинаида Григорьевна гуляла в парке. Она ходила по дорожкам и наслаждалась прекрасной погодой. Может быть, в тот день сильно припекало солнце, а может, она просто о чем-то крепко задумалась, но неожиданно Зинаида Григорьевна обнаружила, что идет вдоль белой бетонной стены с ромбами. И зачем она в это ввязалась? От ужаса происходящего Зинаида Григорьевна даже пощипала себя, чтобы убедиться, что это не сон. Ну хорошо, она просто зайдет и посмотрит на женщину в берете. Просто посмотрит. Ведь говорить с ней не обязательно. В конце концов, она спасла ее от… Тьфу ты! Да что ж это с ней происходит? Зинаида Григорьевна остановилась у сторожки со шлагбаумом. Потом повернула голову в ту сторону, откуда пришла. Может, просто развернуться и уйти? Пальцы на автомате нырнули в карман жакета и вынули что-то в зажатом кулаке. Зинаида Григорьевна медленно раскрыла пальцы – на ладони лежала горсть разноцветных драже.
«Да откуда?» – спросила себя Зинаида Григорьевна, глаза ее горели недоумением и одновременно возмущением. Она кинула конфетки обратно в карман и прошла на территорию интерната.
– Умерла? – переспросила Зинаида Григорьевна уже знакомую ей полную медсестру. Они сидели на скамейке за зданием. Медсестра шумно выдохнула дым из накрашенных розовым губ и стряхнула кончиком пальца пепел с сигареты.
– Да, несколько дней назад. Ее дочь… вернее, Дарья, ну женщина, которая ухаживала за Игнатовой перед тем, как ее определили сюда, забрала тело… Думаю, уже похоронили… А почему вы спрашиваете? Она же вам никто.
– Да, я знаю… – Зинаида Григорьевна смутилась. Она не знала, куда себя деть от этого неловкого вопроса, и поэтому поскорее поднялась со скамейки. – Она… ну Игнатова… обычно сидела на прогулке рядом с Галей Сомовой… моей приятельницей… поэтому я ее запомнила. Извините, я пойду.
Зинаида Григорьевна заторопилась к шлагбауму.
– Эй, погодите! – крикнула медсестра. – А вы знакомы с Дарьей этой?
Зинаида Григорьевна зачем-то кивнула.
– Вот, передайте! – Медсестра подошла к Зинаиде Григорьевна и протянула ей клочок бумаги. – Нашли у нее под подушкой, когда снимали белье.
Зинаида Григорьевна развернула бумажку. На клетчатом клочке были криво написаны одиннадцать цифр и еле как выведенная буква Н.
– Не пойму, она это написала или нет. Вроде не должна была. Ведь уже совсем не соображала ничего. Но на всякий случай передайте. Вдруг важное что…
– Да, да, обязательно…
Зинаида Григорьевна положила записку в карман, снова кивнула и пошла к выходу. На трамвайную остановку она бежала не оглядываясь. Рука в кармане все время теребила то морские камушки, то шершавый клочок, а над головой в чистом небе, казалось, лукаво щурились большие синие глаза.
11. Стрекоза
Кольцов с довольной ухмылкой наблюдал, как Мишка собирался на утреннюю пробежку. Новенькие найки кислотно-салатового цвета, добротная спортивная толстовка и штаны: сын отражал Кольцову его собственную значимость. В том, что Мишка рос таким спокойным, неотсвечивающим и в целом уважающим отца малым, была полностью его заслуга. После ухода жены Кольцов не сплоховал, а сдюжил сам, без чьей-либо помощи поднял сына. Пахал на работе не просто так, а ради того чтобы Мишка ни в чем не нуждался, вкладывался не просто так, а ради высшей цели – вырастить достойную себе замену.
Ровно в тот момент, когда Кольцов уже успел присвоить самому себе титул хорошего отца, Мишка наклонился завязать шнурки и из узкого кармана его толстовки выпала электронная сигарета.
Боль от падения с небес на землю вырвалась изо рта капитана Кольцова матерным словцом. Он в два шага подлетел к Мишке, схватил его за грудки и с силой поднял к стене. На фоне голубых обоев в бежевый цветочек перекошенная мина сына показалась ему ужасно жалкой. Мишка беспомощно дрожал, но его взгляд был абсолютно непроницаемым.
– Сучонок такой, жабры травить вздумал, да? – крикнул Кольцов. В нос Мишки ударил запах нечищенных зубов отца.
– Отвали! – Мишка постарался выплюнуть слово сквозь плотно сжатые зубы, но это не помогло ему скрыть приторно-дымный запах изо рта.
– Да я щас отвалю тебе! – Кольцов сдавил воротник сына сильнее, но Мишка не сдавался и еще пристальнее уставился Кольцову в глаза. Губы его стали синеть, из уголков обоих глаз синхронно выкатились две крупных слезы. Кольцов наконец ослабил хватку. – Еще не дорос, гаденыш, понял? Нюни сначала свои подотри, а потом уже смоли, ясно?
– Отвали! – раздраженно повторил Мишка и, резко откинув руки отца, добежал до двери своей комнаты и скрылся за ней. Щелчок замка поставил точку в этом разговоре. Но Кольцова это не устроило. Он бросился вслед за сыном.