Олег покачал головой, еще немного посмотрел на удаляющуюся коляску с дочкой и скрылся в темноте подъезда.
– М-да, – протянул Кольцов, рассматривая потрескавшиеся стены подъезда Петрова. – Че ремонт не забабахаешь с соседями? Живете как в бараке каком-то…
– Кольцов, не начинай, а!
– А что я? Ты же тут живешь.
– Вот именно, и я знаю, что кроме меня это никому не нужно будет.
– Ты просто слабохарактерный, Олеж, – тяжело выдохнул Кольцов, когда ступил на лестничную клетку третьего этажа. Он остановился, чтобы отдышаться.
– Вот приди и сделай, заодно характер свой покажешь!
– Ох и дерзкий ты, Олежа. – Кольцов продолжил свое восхождение. – Лучше б с Дашкой своей был таким смелым.
– Че ты к ней прицепился?
– Хорошая девка, а ты ее динамишь.
– Да мы просто общаемся.
– Угу, видел твое лицо, когда ты просто с ней общаешься.
– Да черт, знаю, знаю… Но… мне все время кажется, что Нина подумает, что я предатель.
– Нины больше нет и уже не будет, ты же знаешь, а у тебя Катька и мать твоя не вечная, тебе надо снова жениться, ты еще ого-го у нас!
– А сам-то че не женишься снова?
– А я больше не верю в любовь. Любовь – это зло, а женщины – его приспешницы. А Тонька моя – самая главная из них. Это ж надо было бросить сына! Ладно от меня сбежала, шельма, но от Мишки! Холера драная. Я и без нее Мишку воспитаю, хоть мужиком сделаю. А то сосунки маменькины сплошные вокруг… еще одного такого делать – себе дороже.
– Бедный Мишка.
– Чего? – Кольцов удивленно глянул на Петрова.
– Ничего, – весело проговорил Олег и вставил ключ в замок двери. – Есть пошли, знаток человеческих душ.
Спустившийся вечер не принес долгожданную прохладу. Мишка шатался по району, бездумно сворачивая то на одну, то на другую улицу. Воздух был влажным и таким плотным, что Мишке казалось, будто он разрезал собой эту липкую субстанцию, а она оставалась на его одежде и голых участках тела мельчайшими частичками. На эти частички налипали новые частички, и тело его тяжелело все больше и больше. В какой-то момент ноги сами повели Мишку дорогой до Филькиной кручи, потом до сквера и наконец остановились у киоска двора дома № 45.
В маленьком окошке желтого киоска его встретила щербатая улыбка Хамида. Хамид кивал и поддакивал на любое желание Мишки. Малина, апельсин, кока-кола, а вот этот новый вкус «блю краш» он еще не пробовал. Мишка протянул влажную скомканную купюру в окошко. Хамид забрал деньги, положил что-то на ладонь и бережно согнул Мишкины пальцы, будто в его руке теперь хранилось настоящее сокровище, с которым нужно обходиться очень бережно. Мишка вытащил сжатый кулак из окошка и, не раскрывая его, засунул в карман спортивных штанов.
Мишка пошел в свое убежище между тополями и садиком. На полдороге он обернулся и посмотрел на киоск, и в этот момент он представил Хамида. Даже сейчас в его голове загорелый худой таджик смотрел на него и вежливо улыбался. И в этой улыбке, казалось, разливался океан тепла.
Когда Мишка уселся у ствола, чтобы завязать болтающийся шнурок на кроссовке, он не сразу заметил торчащие из-за второго тополя ноги. Сердце резко подскочило к горлу и гулко плюхнулось назад. Мишка наконец разглядел знакомые сланцы.
– Ё-ка-лэ-мэ-нэ, ты че тут делаешь, пацан?
– Исаак.
– Исаак-Масаак, напугал, говорю. Фух! Подумал, может, трупак бомжа какого лежит. У нас такое часто можно встретить.
– Ты так и не сказал, как тебя зовут.
– Да, точно… – Он достал дудку. – Мишка я. Ты же не против, Исаак?
Исаак пожал плечами:
– Это вредно.
– Не вреднее, чем жить с моим папашей. – Мишка поднес дудку к сухим губам.
Исаак уставился на него. Глаза его горели одновременно любопытством и осуждением.
– Ой, Господи, ладно, буду в другую от тебя сторону выдыхать.
Через какое-то время Исаак спросил:
– Отец же не просто так ругает тебя, он заботится о тебе и твоем здоровье.
– Да хрена с два. Ему плевать на меня. Думаешь, он весь такой правильный? Да он больше думает о себе, что о нем скажут другие, кого он воспитал да какой у него вырос сын и бла-бла-бла. Дети – это проект, понимаешь, который нужно защитить. А не защитишь, значит ты лузероид, тьфук, говно на палочке, а отстоищем в обществе никому быть не хочется. И моему отцу в первую очередь. Он лучше меня сгнобит, чем признает, что профакапился. Так что не мое здоровье его заботит, а своя собственная репутация.
– А ты?
– Что я?
– Разве не любишь его?
– Нет. – Мишка выпустил облако дыма, как будто хотел за ним спрятать свое лицо. – Была б возможность, я бы сбежал от него. Как мама.
– Ты хочешь уйти к ней?
Мишка опустил глаза.
– Ей я тоже не нужен, иначе она бы убежала вместе со мной.
– А может, все же надо поговорить с отцом?
– Да хорош! Че пристал? Сам-то сюда опять че приперся? Небось, самого родаки достали?
– Нет, у нас с мамой все нормально… в целом. Я… из-за Кати… – Исаак замялся, опустил глаза и отвернулся.
– Чего? – голос Мишки вдруг оживился. – Давай колись! Тебе че, Катька понравилась?
– Дело не в этом…
Мишка удивленно выпучил глаза. В одно мгновение он почувствовал себя лишним, и это чувство ему не понравилось.
– Забудь о ней, дурак! Она больная, понял?
– Ты сам дурак!
– Что? – Мишка подскочил к Исааку и схватил его за хлипкую застиранную футболку, что та аж затрещала под его крепкими пальцами. – Забудь о ней, говорю!
– Да она сама меня позвала! – Исаак с силой оттолкнул Мишку.
Мишка отлетел к забору, в его спину впились жесткие металлические прутья. Он хотел было кинуться снова на Исаака, но был настолько обескуражен, что так и остался стоять на месте с поднятой в замахе рукой. Все, до чего додумался Мишка в тот момент, – это почесать голову и спросить:
– Как позвала? Она ж не говорит.
Исаак постучал пальцем себя по голове.
– Че думаешь, я совсем дебил? – фыркнул Мишка.
– Нет, она позвала меня голосом в моей голове.
– Бред! Так не бывает. По ходу дебил из нас не я, а ты!
– Я слышу голоса людей, которые находятся в опасности. Помнишь почтальона, который напал на секретаршу директора школы?
– Директор школы – моя бабушка, так-то. Конечно, помню урода.
– Это я его спугнул.
Мишка снова вытаращился на Исаака.
– Но, черт, как?
– Я услышал голос девушки, она звала на помощь, и я побежал… Потом был мальчик в колодце…
– И его тоже ты того… ну, этого?
Исаак кивнул.
– Блин, так-то крипово! Ты че спасатель, что ли, получается?
– Я хотел избавиться от этого… но не получилось…
– А… что Катя-то сказала… погоди, погоди… нет, скажи лучше, какой у нее голос… ну там… в голове этой твоей…
– Красивый.
Мишка закатил глаза.
– Пф! Кто бы сомневался! Да ты просто дуришь меня! Втрескался в Катьку сам, да и все. Придумал какую-то хрень про голоса. А с теми людьми… да ну просто так совпало, что ты мимо проходил… Всего делов!
– Катя красивая, да, но я не влюбился.
– А где пруфы?
– Ты часто бываешь здесь по вечерам, как сейчас?
– Нет.
– А она любит смотреть на вечернюю улицу, темные силуэты домов, подсвеченные фонарями, и сиреневое небо! Сколько разных вариантов красок, разлитых в небе, она замечает, ты даже не представляешь. И ты даже не представляешь, каких усилий ей стоит повернуть в сторону окна голову, но она это делает каждый день! И даже сейчас, посмотри сам, дурак…
Мишка смотрел на Исаака во все глаза, а потом медленно, будто боясь столкнуться с действительностью, перевел взгляд на окно пятого этажа: Катя сидела, как обычно, с опущенной вниз головой.
– Все ты врешь, пацан! Никуда она не смотрит.
– Дальше смотри!
Мишка повиновался, хотя ему хотелось поскорее закончить этот глупый разговор, ему давно пора было домой. Мишкины глаза сверлили Катину кудрявую головку. Вдруг голова девочки качнулась, потом дернулась сильнее и наконец Катя подняла опущенное лицо и посмотрела прямо на него. И ему даже показалось, что уголки ее рта тронула легкая улыбка.
Мишка замотал головой и попятился. Он пятился и пятился и все мотал и мотал головой, пока не уперся в старый, треснувший надвое пень тополя, а потом развернулся и со всей силы припустил домой.
Свет в окнах их квартиры горел. Мишка цыкнул. Не успеть домой до прихода отца – это очередной скандал. Он сунул руку в карман, вынул дудку и выбросил ее в урну у подъезда. Наверху, у входной двери, Мишка достал ключ, как всегда надеясь, что отец хотя бы оставил ему возможность зайти самому, но дверь была предательски закрыта на верхний замок, который открывался только изнутри.
Мишка поднял сжатый кулак, чтобы постучать, но тут дверь сама распахнулась.
– Телефон! – рыкнул Кольцов, и Мишка сразу учуял легкие нотки алкоголя.
Он застыл на пороге, не зная, что сказать отцу. Губы его снова стали дрожать.
– Ты глухой, что ли? Телефон сюда дай!
Мишка медленно достал из рюкзака телефон. Кольцов выхватил мобильник из рук сына и, нажав кнопку включения подсветки, развернул слепящий в темноте подъезда экран на сына:
– Время видел?
– Па! Ну я задержался! Я встретил друга.
– Я сказал тебе приходить до одиннадцати. Сказал?
– Сказал.
– Значит, тебе плевать на мои слова, так?
– Нет.
– Пока ты еще сосунок, ты все делаешь так, как я сказал! А если для тебя мое слово ничего…
– Нет! – перебил его трясущимся голосом Мишка, отводя руку отца с телефоном в сторону. Подбородок его дрожал, глаза горели яростью. – Нет! Нет! Нет! Ничего. Твое долбаное слово. Для меня. Не значит!
Кольцов не понял, как огонь прошел сквозь него, оставляя в нем огромную дыру, но в тот же миг от обжигающей боли он замахнулся и выбросил разящий кулак вперед. Мишка успел увернуться, уводя тело в сторону. Не дожидаясь нового замаха, он рванул вниз по лестнице.