Кольцов смотрел на суетящегося Петрова и каждый раз присоединялся взглядом к взгляду напарника. Непонятная смесь из жалости, страха и злости наполняла Кольцова, когда он видел обездвиженные, покрытые бетонной пылью тела. Многие из них, казалось, все еще просто спали. Не было Мишки, Кати и матери Олега и среди выживших. Это терзало Кольцова еще больше.
Рассветное небо зарделось розово-оранжевым, людей во дворе окутал аромат только что сваренной гречневой каши на полевой кухне. Многие ушли по домам, кого-то увезли на скорой в больницу, откуда-то доносились непрерывные всхлипывания.
В небо взметнули квадрокоптеры, разбивая своими крыльями скорбную горечь ночи. Кольцов и Петров одновременно подняли головы, провожая взглядом юркие дроны. А потом у обломков кто-то отчаянно пробасил: «Коляска!»
Олега больше не смогли остановить. Пока прижатые ноги освобождали из-под плиты, пока тело накрывали, доставляли носилки, несли к карете скорой помощи, все это время Петров был с Катей, держал ее за руку, смотрел на ее худое серое личико, обрамленное, словно венком, серыми кудряшками. Второй рукой Катя продолжала сжимать свою игрушечную стрекозу.
Кольцов смотрел на друга и его мертвую дочь и никак не мог пошевелиться. Ему все время казалось, что это какое-то страшное кино, в которое ему угораздило попасть актером массовки, а все вокруг напичкано фальшью и притворством.
Но «Стоп, снято!» так никто и не прокричал. Кольцов проводил взглядом машину скорой помощи, в которой тряслись водитель, врач и семейство Петровых. Тело матери Олега нашли почти сразу же после Кати.
Начальник поисковой группы предположил, что больше никого под обломками не осталось. Шансы найти хоть кого-то еще были ничтожно малы, список жильцов, находящихся в квартирах на момент взрыва, был весь вычеркнут.
– Не сдавайтесь! – вдруг услышал Кольцов со спины. Он обернулся: сзади стоял черноглазый мальчик двенадцати лет в куртке, накинутой на пижаму. – Он там!
– Что? – Кольцов подскочил к нему. – И… и… Исаак, да?
Исаак кивнул.
– О чем ты, Исаак? Кто там?
– Мишка.
– Но как? – Кольцов схватил Исаака за плечи и стал трясти. – Как? Как ты узнал?
Мальчик кивнул куда-то за плечо Кольцову. Между двумя обломками, будто из норы, грязно-зеленой мордой торчал носок одинокого кроссовка Мишки. Кольцов открыл рот, но вместо крика с губ сорвался лишь еле слышный выдох.
Мишка. Мишенька. Как же так. Ну зачем же? Зачем же? Неожиданно он совершенно ясно увидел себя со стороны. Маленький, растерянный, словно букашка с самомнением Бога, которой трудно признаться, что она оплошала, ошиблась. Почему ему надо было воспитывать, взращивать, делать мужиком сына вместо того, чтобы просто его любить? Хотя бы раз искренне поинтересоваться, а как он там? Заглянуть в него, открыть себя… Да какой там… Страх обделаться перед другими, проиграть, окарать[9] в жизни выскоблил его до самой кожи, не оставив ничего человеческого. Кольцов почувствовал себя никчемным, жалким и теперь еще вдобавок никому не нужным. И себе не нужным. Столько людей там… А лучше бы он… Почему так случилось?
– Не сдавайтесь! – Кольцов снова услышал голос Исаака. Слова мальчика были громкими и настойчивыми. – У него мало времени.
– Но… – Кольцов поднял глаза на мальчика. Голос совсем не слушался его, все слова вылетали слабым шепотом. – Где он? Помоги, Исаак!
– Вы должны сами. Зовите его! Он услышит.
Кольцов ничего не ответил и, чуть помедлив, как будто набирая в грудь побольше воздуха перед финальной битвой, резко нырнул за ограждение и полетел к груде обломков.
– Эй, сюда нельзя! – Эмчеэсовец оттянул Кольцова за рукав.
– Отвали! – Кольцов отпихнул крепкого спасателя и, выхватив табельное оружие, обвел стволом пистолета вокруг себя. – Мой сын! Еще остался мой сын, ясно вам! Не подходи!
Кольцов взобрался на высокий ровный обломок и закричал:
– Сынуля! Сынулечка! Я здесь! Папа здесь! Слышишь меня, Миш?! Слышишь? Ответь!
– Сойди вниз, завалит! – Эмчеэсовец попытался полезть вслед за Кольцовым.
– Уйди, сука! – заорал на него Кольцов и продолжил свой зов: – Миша! Миша! Сынок! Сынуля! Ты меня слышишь? Ответь! Ми-и-и-ш-а-а!
Эхо от последнего, неистово выкрикнутого слова Кольцова взмыло вверх стрекозой вместе с квадрокоптером и исчезло. На какое-то мгновение руины окутала тишина, и в этом сжатом, стиснутом до невыносимого отчаяния воздухе, в недрах металла и бетона вдруг послышался стон.
– Живой! – крикнул один из спасателей. – Еще один живой! Быстро сюда! Достаем.
Кольцов опустил руку с пистолетом, сошел с обломка стены и осел по нему спиной. Это был стон Мишки. Это был голос его сына.
Какие-то люди в разной форме, с носилками и с чемоданчиками бежали к завалу, а какие-то бежали к нему самому, вызывая подкрепление и рябь по мутной влажной пленке, застилавшей его глаза. Но Кольцову уже было все равно, он уже ничего не различал вокруг, что-то новое проникало бурным потоком в его надтреснутую, несуразную внешне оболочку и заполняло все клеточки изнутри.
12. Сад
Отец Алексий, придерживаясь одной рукой за спинку впереди стоящего сиденья, мерно раскачивался из стороны в сторону и подпрыгивал вместе с остальными пассажирами микроавтобуса. Воротник подрясника всю дорогу неприятно покусывал затылок, и отец Алексий, чтобы не ругать себя за раздражение и досаду от невозможности хорошенько почесаться, усердно молился.
Утром он отслужил панихиду по жертвам обрушившегося год назад дома, а потом, он и сам не понял, как так произошло, но отчего-то, несмотря на сильную занятость, согласился, по горячей просьбе Олега Петрова, съездить с ним на кладбище и прочитать там литию, а потом присоединиться к небольшим поминкам, которые хотели устроить на даче, любезно предоставленной сослуживцем Петрова – Василием Кольцовым.
День был ясным и погожим. Самая середина июня. Время, когда все дышит полной жизнью, кичливо, отчаянно, с яркими всполохами пылкого задора – так, как будто осень никогда не наступит. Может, это теплое солнце подпекло в нем строгость, или ласточки, носящиеся туда-сюда в синем небе, натолкнули на детские воспоминания о беспечных прогулках и приключениях, а может, случился такой момент, когда по рассеянности упускаешь возможность сослаться на дела и слова согласия сами собой слетают с губ, но отец Алексий все же покорился этому внезапному порыву и уселся в микроавтобус.
Почти все собравшиеся в машине были ему знакомы. Лицом к нему расположился Олег Петров, потерявший при крушении дома дочь и мать, рядом с ним сидел его друг и коллега, следователь Кольцов. В ногах у одного стояла пухлая сумка, из которой торчали пучки подвядшей зелени, поджаристый багет в бумажном пакете и металлическая крышка термоса. Второй держал на коленях, будто младенца, укутанный в ежедневную газету с объявлениями букет вихрастых розовых гвоздик. Рядом с Кольцовым долговязый отрок уткнулся головой в стекло и, прикрыв глаза, слушал музыку в наушниках. Его колено прижалось к колену соседа. По почти одинаковым носам-картофелинам и острым скулам можно было догадаться, что перед ним сидят отец и сын и паренек был тем самым Мишкой, чудом спасшимся при обрушении дома.
На впереди стоящем сиденье, за спинку которого держался отец Алексий, ехала девушка. Ему не было видно ее лица. Лишь иногда порыв ветра, залетавший в открытый люк на крыше микроавтобуса, резво вздыбливал пряди ее пегих кудряшек. Отец погибшей девочки всю дорогу проверял глазами, на месте ли кудрявая девушка, а она все время поправляла спадающий с плеча ремешок сумки, на которой висела игрушечная стрекоза с обломанным крылом.
В просвет между двумя передними сиденьями было видно плечо мальчишки с густыми черными волосами, похожими на щетку. Он часто видел его на службах, и отчего-то отца Алексия радовали эти случайные встречи глазами. В душе при этом всегда разливалась тихая спокойная радость. Иногда ему даже казалось, что вокруг мальчика во время всеобщего чтения молитв мерцало едва различимое золотистое свечение.
– Отец Алексий, спасибо вам! – вдруг подала голос знакомая ему прихожанка Зинаида Григорьевна, сидевшая слева от него. – Ведь, наверное, столько забот у вас…
– Забот много, сестра. Но нет важнее заботы, чем поминовение души невинно погибшего дитяти. Я делаю это с радостью да с Божьей помощью.
– Отец, как же так происходит? Отчего же Бог не спас малышку? Почему Его не было там в тот день?
– Когда мы думаем, что Бог покинул нас, именно в те моменты Он к нам ближе всего. С каждой душой Он был рядом в тот момент. С каждой проживал боль.
– Но невинное дитя…
– Я был на похоронах матери и дочери капитана… Вы знали Катю до смерти?
Зинаида Григорьевна помотала головой.
– А я часто бывал у нее. Девочка страдала тяжелой болезнью. Не могла ни говорить, ни стоять, ни ходить. Только сидела скрюченная в кресле, еле-еле поднимая голову. Так вот, в день похорон, когда посмотрел на нее в гробу, я вдруг осознал, что не видел ничего прекраснее в жизни…
Отец Алексий хотел было сдержаться, но чувства его оказались сильнее, и он продолжил говорить с влажными глазами.
– Ее тело распрямилось… Вы можете себе такое представить? Человек, всю жизнь не имеющий возможности почувствовать всю силу своего тела, только и мог, что переживать боль, а тут каждая его клеточка освобождается! Больше нет ни боли, ни давления, ни спазмов, есть только свобода. У меня до сих перед глазами ее лицо. Чистое, нежное, полное любви и покоя. Как будто все черты встали на свои места. Борозды на переносице разгладились, рот закрылся, губы сложились в легкую улыбку. А пальчики! Прежде скованные и скрюченные болезнью, теперь они лежали ровненькие, полные света и нежности, словно у куколки! Видеть такое освобождение… Это ли не любовь Господа нашего к человеку? Все мое сердце переполнялось любовью, когда я читал заупокойную. Я не мог остановить сл