ез, но то были слезы не горя, а радости. Я даже предался греху и в какие-то моменты читал молитву, не отдаваясь душой слову, настолько ее нежность и красота переполняли мое сердце.
В храме при кладбище поставили свечи и помолились. У могилы прочитали литию. Еще немного потряслись в микроавтобусе, а потом высыпали на просторную лужайку перед небольшим загородным домиком в садоводческом товариществе «Изумруд». Стол решили накрыть прямо в саду. Сидеть в задохнувшемся затхлостью доме не хотелось.
Армен Оганесян нашел где-то на чердаке самовар и теперь чистил его на крыльце дома. Прилетевший из-за границы Анатолий Червоткин напросился отвезти всю компанию вместо внезапно заболевшего водителя микроавтобуса и теперь с одноклассником Павлом Пахомовым тащил неповоротливый складной стол из дома. Инна Карловна и Зинаида Григорьевна несли следом стулья, а худой высокий мальчик в черной толстовке, сын Марины Тюшняковой Антон, сидел у старого магнитофона и пытался поймать радиоволну. Марина Тюшнякова и Мадина Тулиева смахивали тряпками серую пыль с дерматиновой обивки старых табуреток. Анна Хрустицкая уже накрыла расправивший плечи стол пожелтевшей кружевной скатертью и теперь расставляла тарелки. Кажется, Анна была еще слаба, так как быстро устала и вскоре присела на выставленное в тень под липой кресло-качалку. Анатолий Червоткин заботливо укрыл девушку пледом.
На лужайке перед домом Василий Кольцов с сыном рубили для самовара щепу, то и дело один поглядывал на другого, тот отвечал улыбкой, и оба они, потупив взгляд, возвращались к работе.
Чуть подальше, ближе к беседке, увитой зелеными листьями винограда, все еще незнакомая отцу Алексию кудрявая девушка вместе с Натальей Пахомовой, отчего-то похожей на ее старшую сестру, на разложенных прямо на траве подушках играли с детьми Пахомовых и малышкой Мадины Тулиевой – Диной.
Кудрявая девушка все время поглядывала на бегающего туда-сюда Олега Петрова, который в сотый раз интересовался у остальных, нужна ли им его помощь. Но никто не хотел утруждать человека, в котором еще живо было горе. Отцу Алексию виделся в груди Петрова пульсирующий синий шар, из которого во все стороны расползались голубоватые ветки-щупальца, опутывающие все внутренности капитана.
– А вам, батюшка, я могу чем-то помочь? – Петров остановился и посмотрел на отца Алексия своими темными глазами, будто заметил на себе взгляд священника. Отец Алексий улыбнулся и качнул головой.
Не найдя дополнительной работы, Петров лязгнул ручкой ведра и пошел за водой к колонке в конце улицы. Мальчик с волосами-щеткой увязался за ним. Отец Алексий медленно побрел между вишневыми деревьями и яблонями.
Воздух был тяжел от ароматов разнотравья и подпекшейся на солнце садовой земляники. В густой высокой траве, залитой мягкими медовыми лучами, стрекотали кузнечики, в кронах деревьев щебетали птицы, где-то рядом стучали молотком и жужжали пилой, а вдали, словно стонущий от тоски великан, зычно гудел поезд. В деловитую какофонию жизни время от времени врывался взрыв детского смеха или плача.
Отец Алексий дошел до бака с водой. С гладкой поверхности на него смотрело его же собственное сосредоточенное лицо, рябое от насыпавшихся в воду соринок. Над разлохмаченной головой высилось стальное небо с серыми облаками, а если поменять фокус зрения – прямо перед глазами мутнела празелень воды, перемешанная с запекшейся ржавчиной металла. Может, так легла тень и отцу Алексию все показалось, а может быть, и правда, но вдруг в толще воды он увидел, как от одного края бака к другому квело проползла большая рыбина.
– Господи Иисусе, Сын Божий, помилуй мя грешного!
Уставившись во внутреннюю красноту закрытых век, отец Алексий с жаром помолился и попросил Бога избавить его от лукавого. Образ рыбины еще какое-то время всплывал у него в голове, но потом исчез. Вместо этого ему опять привиделся знахарь Филимон.
Видения со стариком мучили его на протяжении нескольких лет, но он упорно молился и взывал к Господу об успокоении души убиенного в Гражданскую войну Филимона Жарова. Приходящая к отцу Алексию душа Филимона рассказала, что его убили два красноармейца. Видения были настолько яркими и явственными, что отец Алексий даже нашел время в своем насыщенном графике и тщательно просмотрел всевозможные архивы и метрические книги. Информации о том, что Филимона убили, он не нашел, зато выяснил, что 20 января 1918 года в лесу, рядом с избой врачевателя Филимона, были найдены тела двух красноармейцев: комиссара Рябова и сержанта Коткова. Сам же знахарь пропал, и никто с тех пор его никогда не видел. Жертвенный алтарь на Филькиной круче сносить побоялись, так как никто не хотел накликать на себя беду, касаясь места, где когда-то делались заговоры и другие безбожные вещи.
Старик обычно являлся отцу Алексию в минуты особенной тишины его души и вновь и вновь убеждал его полюбить свой дар. Дар лечить хвори у братьев и сестер не только молитвами и упованием на милость Божию, но и собственными руками. Энергии, тепло, вибрации и, главное, сами явления в его голове образа Филимона Жарова – все это было для отца Алексия от лукавого, он хотел стать лучшим, любимым сыном Господа через святую молитву и любовь к Богу, но никак не посредством непонятных ему, нечистых дел. Отец отмахнулся от видения, как от назойливой мухи, и снова помолился Господу об успокоении души убиенного, старательно оставаясь в добром расположении духа и не скатываясь в раздражение.
Когда самовар вскипел, сели за стол. Помянули невинно погибших при взрыве бытового газа в доме на Коммунистической улице скромной пищей, без изысков и спиртных напитков, но с теплыми, полными любви воспоминаниями. А потом все как-то разом замолчали, и не было ни одного среди собравшихся, в чьих глазах бы не плескалось изменение, не был бы виден переворот, новый объем понимания сложности мира и хрупкости человеческой жизни.
Отец Алексий отхлебнул горячего травяного чая, заботливо заваренного Инной Карловной, матерью Кольцова и директрисой школы, где почти все из присутствующих учились, и подумал, как же это, однако, непросто вышло, что великая беда объединила таких разных людей. Смерть дает понять и осознать ценность жизни. Смерть дает толчок, импульс для зарождения нового. Смерть освобождает место новому, но новое рано или поздно приходит к смерти. Но пока она не наступила, нужно со всею возможною неистовостью выбирать жизнь. Что и сделали чуть не погибшие от алкогольного змия чета Пахомовых, и Бог был с ними. Не управлял ими, как кукловод, а бережно указывал на то, как может быть, и давал возможность выбрать. Или отец и сын, которые, побывав в лапах смерти, наконец увидели друг друга. А Анна Хрустицкая, чудом спасшаяся от рук изверга Тюшнякова с почты? Разве это не милость Господня, что ее сердце после пережитого не очерствело и вновь открыто для любви? И прости его Господи, что он по-детски желает, чтобы те любовные письма, о которых она рассказывала на исповеди, наконец дошли до того, кому они истинно предназначались, – Анатолия Червоткина. И даже с женой Тюшнякова Бог был всегда рядом. Разве было бы лучше, если бы она так и продолжала жить в своем пузыре, не видя ни себя, ни сына, подвергаясь ежедневно опасности? Все всегда к лучшему и по воле Божьей.
«Каждый из них, – думал отец Алексий, обводя глазами собравшихся за столом под сенью лип и яблонь, – выбрал жизнь и любовь. Каждый отмел гордыню, уныние, себялюбие, зависть и отважился, несмотря на дикий страх, возлюбить не себя и свое мнимое превосходство над ближними, а самих ближних. И в этом было чудо любви Господней».
– Я все равно не понимаю, зачем наказывать одновременно столько людей? – звонко спросила отца Алексия Зинаида Григорьевна, будто прочитала его мысли. – Почему Господь порой бывает так жесток?
– Не Бог нас наказывает, но мы сами. Все, что с нами случается, всегда по воле Божьей. То, чего мы не хотим замечать, Он нам подсвечивает разными способами, разными событиями и открывает так нам глаза. Иногда нам от этого больно. Но только через боль приходит осознание и исцеление. Иисус страдал на кресте и взывал к Отцу Своему: Господи, почему Ты оставил Меня? Ему, как никому другому, ясно, что вы чувствуете в самые тяжелые моменты жизни. Но иногда люди не хотят ни видеть, ни слышать, держат свое сердце закрытым от Бога и любви, и тогда наступает разящее пробуждение.
– Батюшка, а отдать за кого-то жизнь – это грех? – Отец Алексий развернулся на раздавшийся мальчишеский голос за спиной. Рядом с ним стоял мальчик с волосами-щеткой. Глаза его светились лукавством, но одновременно пробирающей до костей добротой. – Ведь тогда человек, которому сейчас не суждено умирать, идет против воли Господней?
– Отдать жизнь за кого-то – это не грех, это любовь. Отец наш небесный отдал Свою жизнь за всех нас, потому что любил нас больше всего.
– Катя спасла Мишку, сына капитана Кольцова, – сказал Исаак, не поднимая глаз.
– Мишу спасла вера. Скорее всего, под обломками он уповал на милость Господню.
– Нет! Мишку спасла Катя!
Отец Алексий настолько был обескуражен горячностью паренька, что не нашелся сразу, что ответить.
– Она мне сказала это.
– Кто?
– Катя. В моей голове. Я мог ее слышать. Она сказала, что под завалами просила Бога отдать ее жизнь тому, кому она важнее.
Отцу Алексию стало не по себе, он схватился за ствол яблони и утер выступившие капли пота на высоком круглом лбу.
– Батюшка, я и других людей слышу, они как будто настраиваются с моей головой и зовут, когда находятся в беде, а я ничего не могу с собой поделать и иду к ним.
Отец смотрел на мальчишку внимательно, но без лишней заинтересованности. Пальцы его переплелись в замок под свисающим с шеи крестом.
– Плохо ли это – видеть и слышать больше других, батюшка? – Исаак не унимался. Но отец Алексий все еще молчал. – Я столько приходил в храм и просил Бога забрать у меня эту способность, вы ведь видели меня, видели?
Отец Алексий кивнул.