Когда и кем была построена Филькина круча, никто точно не знал. Родители и другие взрослые нехотя отвечали на вопросы детей на этот счет, и мнения их всегда разнились. Кто-то говорил, что это просто какой-то горе-архитектор хотел увековечить свое имя в летах, кто-то – что это памятник культуры, настолько древний, что уже никто не мог с уверенностью сказать, когда он здесь появился и кем был создан. А кто-то говорил, что это просто времянка школьного сторожа, которого, впрочем, поблизости никогда не видели.
Как бы там ни было, он, Толик Червоткин, и его два закадычных друга, Санька Реутов и Паша Пахомов, частенько наведывались сюда. Три ботаника, лоха, задрота, им даже дали общее погоняло на троих, откусив по куску из их фамилий: Че-ре-паха. Черепашья кликуха так срослась с ними, что в какой-то момент ребята смирились и стали сами себя называть Черепахой.
Паха даже купил себе брелок в виде маленькой металлической черепашки. Когда Паха раскачивал брелочное кольцо на указательном пальце, черепашка с блестящими стеклянными глазками смешно болталась на никелированной цепочке, дрыгала подвижными лапками и вызывала в своем хозяине нескрываемые восторг и гордость. Паха частенько доставал ее из кармана и с важным видом заявлял, что это симпатичное мелкое пресмыкающееся и есть талисман их коалиции. Толик и Санька в такие моменты всегда тайком переглядывались, еле сдерживая улыбки, но никогда с ним не спорили.
Чтобы отбиваться от борзых пацанов, они всегда держались вместе. И если на улице вдруг резко раздавался крик: «Фу-у-у, сраная Черепаха прет!», они просто ускоряли шаг, чтобы быстрее свернуть за угол или нырнуть в подворотню, а там уже малыми перебежками – добраться до рощи.
Филькина круча была их убежищем. Они торчали тут, когда были окна в расписании и в любое другое не занятое домашними или учебными делами время. Здесь они любили болтать про фильмы, пройденные уровни на приставке или обсуждать одноклассниц.
Толик знал, что их всех связывает настоящая дружба и Паха с Реутовым до конца будут за него и друг за друга горой. Но все же, даже при всей честности, которая была между ними, Толику всегда казалось, что они и чепухой занимались с некоторой скованностью и отстраненностью, свойственной чересчур серьезным людям.
– И все-таки я думаю, что это место не простое. – Толик сидел на насыпи, которой заканчивался лесок кручи, и смотрел на неспокойное озеро.
– Ага. – Паха обреченно закатил глаза. – Еще скажи, здесь живет дух Фильки?
– Кстати, а почему мы раньше не обсуждали эту тему? Кто такая Филька? – Толик резко обернулся и смешно сдвинул брови.
– Не кто такая, а кто такой! – поправил его Реутов.
– Да, какая разница, ек-макарек! – Паха сплюнул. – Это все равно лажа полная, если ты о том, что это место – алтарь какого-то там чувака-знахаря из прошлого. Это все литераторша наша придумала. Кукуха у нее свистит, вот и все.
– Ну не скажи, – парировал Толик. – Моя прабабка говорила, что здесь и правда жил какой-то сильный колдун. И между прочим, на твоем месте я бы плохо о нем не отзывался, а то мало ли…
– Да че? Че мне будет? Фигня все это… – Паха снова сплюнул, но, увидев серьезные лица Толика и Реутова, переменил тему. – Кстати, Толян, а ты, что ли, на Катьку запал?
Толик поднял правую руку и жестом послал Паху куда подальше.
– Ну а че? Она крутая телка, нет?
– Нет, – отрезал Толик.
– Ну окей, окей, не хочешь – как хочешь. – Паха перевел взгляд на Реутова, колупающего ногтем кору березы. – Санек, а у тебя как?
Реутов поднял на него глаза и, улыбнувшись, кивнул.
– Че, правда? – Паха удивленно округлил глаза и тут же присвистнул. – Ну колись, ек-макарек!
Толик позабыл про обиду на бестактный вопрос Пахи и тоже обернулся на Реутова. Санек молчал, но светился от счастья.
– Вот так надо, Толян, девчонок кадрить! – Паха не унимался. – Саму дочку литераторши, Натаху! Ай да Реутов, ай да сучий ты потрох!
– Сукин сын, – поправил его Санек.
– И че, и че, и че? Вы уже встречаетесь? И как она?
– Да отвали, Паха, а! Не лезь к ней.
Санек достал из кармана складной нож, вытащил клинок и принялся острием лезвия ковырять дыру в коре. Через какое-то время он припал губами к стволу. Паха отвернулся от него и стал вышагивать туда-сюда, раскручивая на пальце связку ключей с позвякивающим брелоком-черепашкой.
– И че ты так из-за девчонки развонялся? Думаешь, все, урвал классную телку? Да эта Натаха бросит тебя через два дня, ек-макарек! Она ж шляется с…
– Завали, я сказал! – Санек отнял рот от ствола, с его влажных губ стекали крупные прозрачные капли березового сока. Взгляд его налился яростью. Паха нахмурил брови и замолчал, а через какое-то время просто стал болтать о чем-то совершенно другом, ни на кого не глядя.
Обычно Санек Реутов был самым спокойным не только в их компании, но и вообще во всей их параллели. Высокий, крупный, со светлым ежиком-площадкой, как у Шварценеггера в его лучшие годы. Руки Санька были длинными, словно у орангутана, и заканчивались здоровенными кулаками. За его монументальностью хотелось прятаться, там было безопасно, как у Христа за пазухой. Реутов редко злился, но, если выходил из себя, предпочитал проживать свой гнев внутри. Никто и никогда не видел, чтобы он лупил кого-то, не считая ковровых дорожек, которые он выносил каждую зиму во двор по заданию матери. Под богатырскими ударами хлопушки толстенные дорожки всегда болтались на перекладине, как легкие тряпицы, а гулкое эхо от их стонов ритмично отскакивало от окон панельного многоквартирного дома.
Реутов жил в первом подъезде их десятиэтажки, Паха и Толик – в шестом.
В отличие от рослого Санька, Паха был невысоким. Его комплекцию не отличала ни худоба, ни тучность, он был обыкновенным среднестатистическим подростком, ну разве что чуть-чуть смазливым. Обычно его все раздражало, он везде находил минусы и ждал от всего подвоха. Иногда казалось, что Паха вообще страдает от жизни и хочет только перетерпеть этот немного затянувшийся промежуток от рождения до смерти. Но Паха был очень артистичным и веселым. Заурядным, вышедшим с одного конвейера безликим курткам, штанам и шапкам, какие носили почти все пацаны-старшеклассники из их школы, Паха предпочитал что-то яркое и выразительное, например двубортное пальто в яркую клетку и широченные джинсы. И где он только доставал это шмотье? А еще он считал себя самым умным и знал все всегда лучше всех. От этой невыносимой самоуверенности Паха совершенно не умел держать язык за зубами.
Будучи рядом с Реутовым, он любил, как шавка, тявкать на проходящих мимо одиноких представителей из борзых компаний. Причем негромко, вполголоса, когда встречный пацан уже равнялся с ними и делал шаг дальше. Паха был уверен, что даже если миновавший их чувак и услышит оброненную им колкость, ему будет просто лень разворачиваться и вступать с ними в полемику, а тем более – в драку. Обычно так оно и было.
Когда Реутов и Наташа встречались уже около месяца, Толик давно позабыл про Катьку и был всецело поглощен учебой.
Было время сдачи выпускных экзаменов. Школа кишела учениками. У каждого кабинета волновалась броуновским движением какая-нибудь группка отстающих балбесов, не успевших сдать предмет вместе с основной массой класса.
В тот день, отстрелявшись с английским, Толик, Паха и Реутов проходили мимо кабинета по литературе. У окна, напротив закрытой двери с приклеенной надписью: «Тихо, идет экзамен!», терлись трое ребят из самого развязного класса.
– О, Черепаха! – Вихрастый верзила с зелеными глазами навыкат и худыми щеками, уже поросшими щетиной, припечатал розовый шарик жвачки к батарее и вышел на середину коридора, преграждая Толику, Реутову и Пахе путь. – Куда прем?
Санька Реутов покачал головой и хотел было просто обойти вихрастого, но тот сделал шаг в сторону и снова преградил ему путь. Санька медленно поднял на пацана большие коровьи глаза – мол, давай разойдемся мирно.
– Да ты че, попутал? – Вихрастый развел в стороны руки. – Я ж только спросить хотел.
Санька вопросительно кивнул, мол, че.
– Литру сдал? – Вихрастый достал из кармана зажигалку и принялся чиркать ей.
Реутов утвердительно кивнул.
– А ты че все киваешь? – вихрастый не унимался. – Язык устал?
Прихвостни вихрастого, стоявшие у батареи, заржали.
– Это вы, наверное, с дочкой литераторши хорошо позанимались, – продолжал вихрастый, почувствовав поддержку своих дружков.
– Пройти дай! – не отвечая на зубоскальство вихрастого, Реутов с силой отодвинул его здоровенной рукой в сторону и пошел дальше по коридору. Толик с Пахой не стали задерживаться у кабинета литературы и поскорее догнали Реутова.
– На улице договорим, – крикнул вдогонку вихрастый, обиженный толчком.
– Литру сначала сдай, даун, – ответил негромко, будто бы сам себе, Паха, ускоряя шаг.
– Че ты там сказал, щуплый? – визг вихрастого заполнил весь коридор. – Сюда иди!
Не успел Паха спрятаться за спинами Реутова и Толика, как почувствовал на шее крепкую удавку – вихрастый налетел на него сверху, хватая за горло правой рукой. Резким рывком на себя верзила повалил Паху на исчерканный полосками линолеум.
Паха не мог вдохнуть, горло пережало, из глаз брызнули слезы. Все, что он мог, – это мычать. Санька тут же скинул рюкзак и, подскочив к вихрастому, одним ударом пробил ему корпус. Вихрастый заскулил, отпуская Паху. В следующее мгновение кулак лупоглазого верзилы уже летел в лицо Саньки.
– Все, все, хватит! – заорал Толик, подбегая к сцепившимся парням.
Кое-как растащили их.
– Да ты че, Витян, хорош! – друзья держали под локти раскрасневшегося вихрастого, который все норовил вырваться. Паха лежал на полу и тер шею. По его виду было трудно понять, действительно ли ему все еще плохо или он уже просто исподтишка наблюдает за всей этой стычкой.
– Что здесь происходит? – Дверь кабинета литературы резко открылась – Алиса Федоровна строго оглядела столпившихся ребят. Пальцем она придерживала нужную страницу в томике Лермонтова. Наконец она произнесла: – А, Краснов, Малютин и Зотов? Давайте, быстро в класс и берите билеты! Устроили тут…