– У вас все-таки есть теория, – укоризненно произнес Маркхэм.
– Причем не одна. И, хочу заметить, все любимые. – Легкомысленный тон Вэнса означал, что он не готов озвучивать свои подозрения, и Маркхэм не стал настаивать.
– Выслушаем Аду – и к черту теории, – заявил Хис. – Как только поговорим с ней завтра, будет ясно, кто ее отравил.
– Может быть, – пробормотал Вэнс.
Несколько минут спустя вернулся Драмм.
– Доктор Вонблон пошел в комнату другой девушки. Обещал не задерживаться.
– Что он сказал о вашей пациентке? – поинтересовался Вэнс.
– Да немного. А она, между прочим, как только его увидела, стала ходить с удвоенной силой. И даже улыбнулась, честное слово! Это хороший признак. Девушка быстро поправится. Крепкий организм.
Не успел Драмм договорить, как дверь Сибеллы хлопнула, и на лестнице послышались шаги.
– Кстати, доктор, – сказал Вэнс Вонблону, когда тот снова вошел в гостиную, – вы уже говорили с Оппенхаймером?
– Мы виделись в одиннадцать. Собственно, сегодня утром отсюда я пошел прямо к нему. Он согласился провести осмотр завтра в десять.
– И миссис Грин не против?
– О нет. Я поговорил с ней утром, и она нисколько не возражала.
Немного погодя мы попрощались. Вонблон проводил нас до ворот, и мы видели, как он уехал на своей машине.
– Надеюсь, завтра к этому времени мы будем что-то знать, – сказал Маркхэм по дороге в центр. Вид у него был необыкновенно унылый, глаза смотрели тревожно. – Знаете, Вэнс, я почти прихожу в ужас от мысли, каково может быть заключение Оппенхаймера.
Однако доктору Оппенхаймеру не пришлось делать никакого заключения. Между часом и двумя ночи миссис Грин умерла в конвульсиях в результате отравления стрихнином.
Глава 21. Опустевший дом(Пятница, 3 декабря, утро)
Маркхэм принес весть о кончине миссис Грин, не пробило еще и десяти часов. Тело обнаружили в девять, когда сиделка пришла к пациентке с утренним чаем. Хис уведомил Маркхэма, а тот по дороге в особняк заехал сообщить Вэнсу о новом развитии событий. Мы уже позавтракали и отправились к Гринам вместе с ним.
– Это выбивает у нас из-под ног последнюю опору, – подавленно сказал Маркхэм, когда мы мчались по Мэдисон-авеню. – Страшно было думать, что убийца миссис Грин. Но я все время утешался мыслью, что она потеряла рассудок. А теперь я почти жалею, что наши подозрения не оправдались, ибо оставшиеся варианты еще ужаснее. Мы имеем дело с хладнокровным расчетом.
Вэнс кивнул.
– Да, нам противостоит нечто хуже мании. Не могу сказать, однако, что меня так уж потрясла смерть миссис Грин. Эта женщина внушала отвращение, Маркхэм, сильнейшее отвращение. Мир не станет ее оплакивать.
Замечание Вэнса как нельзя точно передавало мои собственные чувства. Новость о кончине миссис Грин, конечно, меня шокировала, но мне не было жаль жертву. Злобная и бессердечная, она жила ненавистью и превратила в ад жизнь окружающих.
Хис и Драмм ждали нас в гостиной. Лицо сержанта отражало одновременно волнение и уныние, его ярко-голубые глаза горели безумием отчаяния. Драмм же был просто разочарован как профессионал: его главным образом удручало, что не удалось блеснуть медицинскими навыками.
Хис, рассеянно поздоровавшись со всеми за руку, кратко обрисовал ситуацию.
– О’Брайен нашла ее в девять утра, велела Спроуту посигналить доктору Драмму и позвонила в отдел. А я сообщил доктору Доремусу и вам. Приехал сюда минут пятнадцать – двадцать назад и запер комнату.
– Вонблона оповестили? – спросил Маркхэм.
– Я попросил его отменить осмотр, назначенный на десять. Сказал, что свяжусь с ним позже, и сразу повесил трубку. Он ничего не успел спросить.
Маркхэм одобрительно кивнул и повернулся к Драмму:
– Рассказывайте, доктор.
Драмм выпрямился, откашлялся и принял нарочито важный вид.
– Я был внизу, в столовой дома напротив, – завтракал. Вдруг вошел Хеннесси и сказал, что шторы в зале опустили. Я схватил инструменты и бегом бросился сюда. Дворецкий провел меня в комнату старой дамы, где ждала сиделка. Но я сразу увидел, что ничем не поможешь. Она была мертва – скрюченная, синяя и холодная, rigor mortis[153]. Умерла от большой дозы стрихнина. Вероятно, не сильно страдала – истощение и кома наступили, я бы сказал, в течение получаса. Слишком стара, чтобы сопротивляться. Старики поддаются действию стрихнина довольно быстро…
– Она могла закричать, позвать на помощь?
– Трудно сказать. Спазмы иногда лишают голоса. В любом случае никто ее не слышал. Вероятно, потеряла сознание после первых судорог. Мой опыт с такими случаями научил меня…
– Как, по-вашему, в котором часу стрихнин попал в организм?
– Точно не скажу. – Драмм заговорил загадками. – Конвульсии бывают длительными. С другой стороны, она могла скончаться вскоре после проглатывания яда.
– В таком случае когда наступила смерть?
– Опять же, точно сказать нельзя. Rigor mortis и трупный спазм легко спутать, на этом попадались многие. Есть, однако, вполне определенные различия…
– Несомненно. – Самодовольное занудство Драмма все больше выводило окружного прокурора из себя. – Ладно, отставим в сторону объяснения. В котором часу скончалась миссис Грин?
Драмм задумался.
– Примерно в два часа ночи.
– А стрихнин мог быть принят уже в одиннадцать или двенадцать?
– Возможно.
– Узнаем точнее, когда приедет доктор Доремус, – без обиняков заявил Хис. Этим утром он был в отвратительном настроении.
– Вы нашли какой-нибудь стакан или чашку, куда могли добавить яд, доктор? – поспешил спросить Маркхэм, чтобы сгладить впечатление от реплики сержанта.
– У кровати был стакан, на стенках что-то вроде кристаллов сульфата.
– Разве летальная доза стрихнина не сделает обычный напиток выраженно горьким? – встрепенулся Вэнс.
– Без сомнений. Но на тумбочке стояла бутылка содовой, известного антацидного средства, и если яд добавили в нее, вкус был бы незаметен. Содовая солоновата и очень шипуча.
– А могла миссис Грин сама ее принять?
– Маловероятно. Содовую нужно аккуратно разбавлять водой, и сидящему в постели справиться было бы трудно.
– А вот это чрезвычайно интересно. – Вэнс неторопливо закурил. – Мы, следовательно, можем предположить, что человек, давший миссис Грин содовую, добавил в нее стрихнин. – Он обернулся к Маркхэму: – Что, если спросить у мисс О’Брайен?
Хис немедленно отправился за сиделкой.
Увы, ее показания ничего не прояснили. Она ушла от миссис Грин в одиннадцать, когда та читала. Поднялась к себе совершить вечерний туалет и спустя полчаса вернулась в комнату Ады, где и провела всю ночь в соответствии с указаниями Хиса. Она проснулась в восемь, оделась и пошла на кухню, чтобы принести миссис Грин чай. Насколько ей известно, миссис Грин перед сном ничего не пила. Совершенно точно она не принимала содовую до одиннадцати вечера. Более того, миссис Грин никогда не пыталась делать это без посторонней помощи.
– Вы думаете, – спросил Вэнс, – что ей кто-то помог?
– Ручаюсь вам, – прямо заявила О’Брайен. – Если бы ей захотелось содовой, она бы скорее перебудила весь дом, чем смешивала ее сама.
– Совершенно очевидно, – заметил Вэнс Маркхэму, – что кто-то вошел в ее комнату после одиннадцати и приготовил содовую.
Маркхэм встал и нервно прошелся по комнате.
– Сейчас наша основная задача – понять, кто мог это сделать. Мисс О’Брайен, возвращайтесь к ней в комнату… – Он дернул шнур звонка, вызывая Спроута.
Во время краткого допроса дворецкого выяснилось следующее: спроут запер дом и поднялся к себе примерно в половине одиннадцатого.
Сибелла ушла в свою комнату сразу после ужина и больше не выходила.
Хемминг и кухарка задержались на кухне до начала двенадцатого, и Спроут слышал, как они поднялись наверх.
Спроут заподозрил неладное только в девять утра, когда сиделка велела дать условный сигнал.
Маркхэм отпустил его и вызвал кухарку. Она, как выяснилось, не знала ни о смерти миссис Грин, ни об отравлении Ады. Сообщенная ею информация не имела никакой ценности. Практически весь предыдущий день женщина провела на кухне или в своей комнате.
Далее опрашивали Хемминг. По характеру вопросов она сразу что-то заподозрила. Ее проницательные глаза сузились, и набожная горничная бросила на нас победоносный взгляд.
– Меня не проведешь, – выпалила она. – Господь снова поработал метлой. И замечательно! «Хранит Господь вся любящия Его и вся грешники истребит»[154].
– Потребит, – поправил Вэнс. – И поскольку Господь вас так бережно хранит, то, наверное, стоит вам сказать, что мисс Аду и миссис Грин отравили.
Он внимательно следил за реакцией Хемминг, но и беглому взгляду были заметны побледневшие щеки и отвисшая челюсть. Господь, видимо, действовал слишком категорично даже для такой преданной ученицы. Ее веры оказалось недостаточно, чтобы побороть страх.
– Я ухожу из этого дома, – заявила она слабым голосом. – Я увидела достаточно, чтобы быть свидетелем Господа.
– Отличная идея, – кивнул Вэнс. – И чем скорее вы это сделаете, тем больше времени у вас останется на ваши апокрифические свидетельства.
Хемминг оторопело поднялась и двинулась к выходу. Потом резко обернулась и злобно поглядела на Маркхэма.
– Прежде чем покинуть этот вертеп, скажу вам вот что: мисс Сибелла хуже них всех, и Господь истребит ее следующей. Попомните мои слова! Нет смысла ее спасать. Она обречена!
Вэнс лениво приподнял брови.
– В каком грехе она повинна на этот раз?
– Все в том же, – смакуя каждое слово, ответила горничная. – Она обыкновенная потаскушка. Ее шуры-муры с доктором Вонблоном – это просто скандал. Они все время вместе, не разлей вода, хоть днем, хоть ночью. Да-да. – Хемминг многозначительно кивнула. – Вчера вечером он снова явился – и к ней. А когда ушел – одному Богу известно.