– Включите фонарик, сержант.
Затем он распахнул дверь, явив нам прямоугольник кромешного мрака. Почти в ту же секунду сноп желтых лучей от карманного фонарика пронзил тьму.
Мы с Маркхэмом стояли за спиной Вэнса и любовались длинными рядами «плечиков» с костюмами и пальто.
– Светите ниже, сержант. На пол направьте луч! На пол!
Хис повиновался, и мы наконец увидели глазами то, что Вэнс прозрел посредством логики и чему лишь искал материального подтверждения.
На полу, неестественно скрючившись, лежало мертвое тело Брисбена Коу.
Глава 8. Ваза дин-яо
(Четверг, 11 октября, 12.15)
Хотя своими действиями и комментариями Вэнс в известной степени подготовил нас к этому зрелищу, я, тем не менее, испытал шок. Лужа крови, диаметром чуть ли не в целый фут, расползлась по деревянному полу из-под плеча Брисбена. Кровь успела застыть и потемнеть, а в желтом свете фонарика выглядела сверхъестественно черной.
Даже человеку вроде меня – далекому от медицины – с первого взгляда было ясно, что Брисбен Коу мертв. Неестественная поза, остекленевший взгляд в одну точку, бескровные губы и восковая бледность лица говорили о жестокой и внезапной смерти. Должен признаться, редко мне попадались тела столь безжизненные, как тело Коу, тела, вид которых сразу отметает все мысли о возможной реанимации.
Сам едва живой от потрясения, я поневоле сравнивал покойников. Оба брата Коу были высоки ростом и бледны, имели схожие черты, в коих почти не отражалась разница в возрасте (Арчер был старше на пять лет). Но Арчер покинул этот мир с выражением безмятежности на лице, окоченел в естественной и удобной позе, Брисбен же, судя по дикому взгляду, перед кончиной испытал ужас.
Обнаружение тела Брисбена Коу возымело эффект на всех. Сержант Хис буквально поник. Сильно побледнев, он, будто загипнотизированный, не мог отвести глаз от трупа. Маркхэм, по обыкновению, играл желваками и щурился.
– Боже милосердный! – выдохнул он наконец и обратил растерянный взгляд к Вэнсу, который, в отличие от нас троих, взирал на мертвое тело с профессиональным интересом.
Вэнс заговорил, однако и его голос, обычно спокойный, звучал неестественно:
– Все еще хуже, чем я думал… Я надеялся найти Брисбена живым, пусть и связанным по рукам и ногам, с кляпом во рту. Такого я никак не ожидал.
Хис шагнул назад, рука, державшая фонарик, бессильно повисла. Вэнс закрыл дверь гардеробной.
– Очень странно, – пробормотал он, обращаясь вроде бы к Маркхэму, но глядя мимо него. – На Брисбене нет ни шляпы, ни пальто, хотя его трость в передней. А сам он лежит в гардеробной – мертвый. Почему не в своей спальне? Почему не в библиотеке? Да мало ли комнат в доме!.. Не сходятся ответы, Маркхэм; детальки головоломки не хотят состыковываться. Будто картину писал полоумный художник.
Маркхэм долго смотрел на Вэнса, затем проговорил не своим голосом:
– Я вообще ничего не понимаю. Почему Брисбен Коу вчера вернулся? Кто знал, что он намерен вернуться?
– Ах, если бы я мог ответить на эти вопросы!
У входа в гостиную, на скамье, сидели Берк и Гэмбл. Последний совсем осунулся и, казалось, побледнел еще сильнее, если такое вообще возможно. Мертвеца в гардеробной он не видел – его заслоняли наши спины. Но, без сомнения, все понял.
Вэнс шагнул прямо к дворецкому:
– Скажите, в какой шляпе и в каком пальто мистер Брисбен вчера отправился на вокзал?
Гэмбл предпринял отчаянную попытку взять себя в руки.
– В твидовом пальто, сэр, – глухо ответил он. – В клетчатом твидовом пальто. А шляпа была светло-серая, фетровая.
Вэнс бросился в гардеробную и через несколько секунд появился со шляпой и пальто в руках.
– Эти вещи?
Дворецкий сглотнул, наклонил голову:
– Да, сэр.
На шляпу и пальто он взирал, точно впервые их видел.
Вэнс вернул вещи в гардеробную и сказал Маркхэму:
– И пальто, и шляпа висели на своих местах.
– А могло такое быть, – начал Маркхэм, – что едва Брисбен повесил вещи, вернувшись с вокзала, как его убили?
– Конечно, могло, – кивнул Вэнс. – Однако такой расклад не объясняет прочие события вчерашнего вечера. Мне кажется, логичнее предположить, что Брисбена убили, когда он намеревался выйти из дому. Но тогда, опять же, как быть с временны?м элементом?
Хис успел шагнуть к телефону и набрать номер.
– Временной элемент я вам сейчас организую, – мрачно пообещал он.
Через несколько секунд сержант уже говорил с доктором Доремусом, чей кабинет помещался в здании муниципалитета.
– Док едет, – сообщил Хис, вешая трубку.
– А пока мы вот что сделаем, Маркхэм, с китайским поваром побеседуем, – сказал Вэнс. – Приведите его, Гэмбл, будьте так любезны.
Дворецкий поспешил на кухню, а Вэнс пошел в библиотеку. Мы последовали за ним.
Библиотека – не комната, а скорее зала – помещалась на северной стороне, как раз напротив гостиной. Впрочем, привычного, «библиотечного» вида комната не имела, даром что практически всю южную стену занимали стеллажи с собраниями сочинений. Навскидку число томов доходило до тысячи. Гораздо больше библиотека в доме Коу напоминала антикварный магазин. Здесь стояли шкафы и шкафчики с нефритовыми статуэтками, ювелирными украшениями и предметами искусства, выполненными китайскими мастерами и в китайском стиле. Все поверхности, более или менее для этого подходящие, были заполнены китайским фарфором, церемониальной бронзой, фигурками из слоновой кости и лаковыми шкатулками. Мебель была преимущественно из тикового или камфарного дерева, а всюду, где позволяло место, красовались парчовые и шелковые полотнища с богатой вышивкой. Западную стену визуально делил надвое камин – образчик французского рококо, – совершенно выбивавшийся из общего стиля. Там и сям резали глаз предметы современной мебели – массивный письменный стол из мореного дуба, секретер, заваленный бумагами, стальная подставка для документов, несколько псевдоколониальных стульев из красного дерева. Эти вещи нарушали колорит библиотеки, портили атмосферу старины, вносили в нее резкие ноты анахронического хаоса.
Не успели мы усесться, как перед нами возник высокий худощавый китаец очень интеллигентной наружности. На вид ему было лет сорок. Он вошел практически бесшумно через дверь, разделявшую библиотеку и столовую. В безукоризненно чистом, белом поварском костюме, в черных туфлях на платформе, китаец застыл у дверей, устремив взор в пространство поверх наших голов. Впрочем, в фиксированной позе не было напряженности, а глаза, не останавливаясь ни на одном конкретном предмете, тем не менее подмечали каждую мелочь.
Вэнс заговорил не сразу – несколько минут он испытующе взирал на китайца.
– Как ваше имя?
– Лян, – последовал тихий, едва слышный ответ.
– Назовите полное имя, пожалуйста.
Китаец выдержал короткую паузу:
– Лян Цун Вей.
– Хорошо. Насколько я понял, вы служите в доме Коу поваром.
– Моя повар.
Вэнс испустил вздох, легкая улыбка мелькнула на его лице.
– Не валяйте дурака, мистер Лян. Этот ваш пиджин-инглиш отнюдь не будет способствовать взаимопониманию. – Вэнс не спеша прикурил. – И не стойте, как статуя. Здесь хватает стульев.
Китаец пригасил блеск в глазах, медленно поднял взор на Вэнса. Поклонился, сел в кресло между дверью и стеллажами.
– Спасибо, – сказал он на чистейшем английском. – Полагаю, вы намерены задать мне несколько вопросов из-за трагедии, что имела место здесь вчера вечером. К моему великому сожалению, я вряд ли смогу пролить свет на события.
– Откуда вы знаете, что здесь случилась трагедия? – спросил Вэнс, глядя на кончик сигареты.
– Я готовил завтрак и слышал, как дворецкий говорил об этом по телефону.
– Ах да, конечно… Скажите, мистер Лян, вы давно живете в Штатах?
– Всего два года.
– Вас привело в эту страну влечение к американской кухне?
– Вообще-то нет, даром что сейчас я изучаю западные обычаи. Видите ли, западная цивилизация весьма интересует определенную группу моих соотечественников.
– Вероятно, не меньше их интересуют редкие церемониальные предметы китайского искусства, похищенные из китайских храмов и гробниц.
– Вы правы, мой народ до сих пор не может смириться с этой утратой, – отвечал китаец.
Вэнс кивнул понимающе, секунду помолчал.
– Где вы учились, мистер Лян?
– Сначала – в Имперском университете Тяньцзиня, затем – в Оксфорде.
– Осмелюсь предположить, что вы член партии Гоминьдан.
Китаец в знак согласия склонил голову:
– Я действительно состоял в этой партии. Но осознав, что идеалы русских укореняются в головах моих соотечественников, вытесняя идеалы Тан и Сун, я вступил в организацию Дадаохуэй[200]. Однако дело в том, что по типу темперамента я – последователь Лао-цзы, а мои товарищи в основном были конфуцианцами. Я понял, что мой идеализм неуместен там, где царит истерия, и очень скоро полностью завязал с какой бы то ни было политической деятельностью. Я продолжаю верить в культурные идеалы великого Старого Китая и надеюсь дожить до того дня, когда философские изречения из «Дао Дэ Цзин»[201] восстановят в моей стране равновесие духа и разума.
Вэнс этот пассаж не прокомментировал, только спросил:
– Как случилось, что вы нанялись к мистеру Коу?
– Я прослышал о его коллекции китайского фарфора и прочих ценностей, о его глубоких познаниях в восточном искусстве и подумал, что атмосфера в этом доме будет мне импонировать.
– И она импонировала?
– Не совсем. Мистер Коу был человеком скрытным и эгоистичным. В нем жила страсть к накопительству, алчность. Свои сокровища он прятал от всего света.
– Коллекционеры всегда так поступают, – заметил Вэнс и, приподнявшись на стуле, зевнул. – Кстати, мистер Лян, в котором часу вы вчера ушли из дома?