Сегодня уже не вызывает сомнения, что запрещение вовсе не имело такого значения; однако, я пишу не апологию, а историю своей жизни. Дело в том, что оно было воспринято именно так, причем подобную реакцию можно было бы предвидеть. Чтобы воздать должное тем, кто тогда ошибался, необходимо вспомнить, что было у них перед глазами.
К тому времени, когда запрещение было обнародовано, кампания против «Силлон» была уже в самом разгаре; согласно установившейся традиции, она началась во Франции. Когда французы, обращаясь к Риму, сетуют на то, что экклезиастическая цензура иногда уделяет слишком много внимания их стране, их ожидает один и тот же ответ: «Почему же, — спрашивают их, — вы тратите столько времени, донося друг на друга?» Племя доносчиков и разоблачителей ереси еще не перевелось во Франции, однако,именно модернистский кризис стал золотым веком для этих людей.
Не существует абсолютно никакой связи между философией отца Л. Лабертоньера и социальными или политическими позициями, на которых стояла «Силлон», и их враги также были разными. Однако, у этих врагов было две общих черты; во-первых, все они называли себя «томистами»; во-вторых, если мне не изменяет память, в политическом отношении они были на стороне Шарля Морра. На первый взгляд, не было никакой видимой причины для столь неожиданного альянса. Во главе «Аксьон Франсез» стоял атеист, причем он открыто заявлял об этом. Так как атеистов среди нас было довольно много, то этот факт не должен вызывать удивления. «Аксьон Франсез» претендовала на то, чтобы использовать Церковь в своих политических интересах, что также было не ново. Со времени Огюста Конта и его «Воззвания к консерваторам», мы знали, что атеистический позитивизм может искать себе союзников среди католиков. Конт пошел еще дальше, предложив союз Верховному генералу Ордена иезуитов. Вот только в 1856 году иезуиты не отозвались на призыв ко всеобщей мобилизации, в то время как Шарлю Морра между 1900 и 1910 годами удалось набрать войско из иезуитов, доминиканцев, хотя возможно, больше из бенедиктинцев.
У наших детей будет больше свободы духа, чем у нас, и, во всяком случае, пройдет больше времени — того времени, которого у нас нет, — для того, чтобы вынести оценку этим событиям. Едва ли найдется более увлекательный предмет исследования для тех, кого интересует доктринальная тератология, чем причины альянса, о котором мы говорили выше. С политической точки зрения в объяснениях недостатка нет. Французы по своей натуре фанатичны; правые фанатики у них стоили левых — и те, и другие готовы преследовать друг друга во имя какого-нибудь высшего принципа, только в случае, о котором идет речь, католики оказались в числе преследуемых. Следует признать, что чудовищная политика комбизма не имела никаких шансов на примирение религиозных орденов с республикой, но мы сейчас говорим не об этом. Интересно было бы узнать, почему профессор теологии, принадлежавший к Ордену доминиканцев, высоко ценимый интерпретатор томистской теологии, пользовавшийся в церковных кругах неоспоримым научным авторитетом, считал в то время своим долгом утверждать, что понятие «наилучшего политического режима», в защиту которого выступал Шарль Морра, совпадает с тем, что проповедовал св. Фома в своем «Трактате о правлении государей» ? Ведь достаточно открыть в нужном месте «Сумму теологии», чтобы увидеть, что это не так.
Теолог, о котором идет речь, не был одинок в своем заблуждении. Было также немало высокообразованных и талантливых мирян, которые не усматривали никакой трудности в том, чтобы открыто вступать в союз с новой партией, поддерживаемой орденом. Сама суть проблемы заключается в том, чтобы узнать, каким образом, какими тайными путями томистская философия служила для них орудием теологического оправдания политической доктрины Мор-ра? Их заинтересованность в том, чтобы заявлять об этом во всеуслышание, очевидна: св. Фома — «учитель Церкви»; если бы удалось доказать, что его политическая доктрина тождественна доктрине Шарля Морра, это означало бы, что политическая мысль Шарля Морра имеет то же значение, что и политическая мысль Церкви, после чего все французы-католики без исключения должны были бы одобрить монархистскую политику «Аксьон Франсез». Какие великолепные последствия в перспективе! Хотелось бы только узнать поточнее, какая именно разновидность «томизма» могла бы ощутить подобное сродство душ с позитивизмом, который, как и позитивизм О. Конта, очень живо интересовался Римом, но отнюдь не Иерусалимом?
У нас, непосредственных участников этих событий, не было ни средств, ни времени, чтобы тщательно разобраться в происходящем, однако некоторые случаи настолько выделялись среди прочих, что их нельзя было не заметить. Кроме того, следует признать, что обе стороны искали повода для схватки. «Анналы христианской философии» не испытывали недостатка в агрессивности и вне всякого сомнения ускорили развитие событий. Когда отец Лаберто-ньер критиковал священника-иезуита Педро Декока по поводу появления его статьи в «Аксьон Франсез», я не на минуту не сомневался, что его судьба решена. Очень может быть, что между двумя случаями нет никакой связи. Как мне уже приходилось отмечать, в мои задачи не входит описание того, что было в действительности; я пишу о том, чем были эти действительные события для нас, как они нами воспринимались, а это не одно и то же.
Итак, относительно этого конкретного случая у меня не было ни тени сомнения, да и, как помнится, не я один делал такие прогнозы. Отец Лабертоньер опубликовал в 1911 году тоненькую — не более 42 страниц— брошюру под названием «Вокруг "Аксьон Франсез"»; его друзья всегда были убеждены, что его противники так и не простили ему эту брошюру.
Всякое доктринальное запрещение, вынесенное Церковью, есть по сути своей чисто религиозный акт. Даже если очевидные факты говорят об обратном, все же политика не имеет к нему никакого отношения, чего, впрочем, нельзя сказать о побуждениях тех людей, которые настойчиво добиваются запрещения, провоцируют и обсуждают его. Видя лишь внешнюю сторону событий, мы были ошеломлены совпадением совершенно разнородных интересов. На чем остановить свой выбор? Священникам, которых мы знали лично, так как они поддерживали общение с кругом философов, религиозным усердием которых мы восхищались, Церковь рано или поздно высказывала свое неодобрение, в то время, как те, кто торжествовал победу над ними под знаменем ортодоксии, говорили на философском языке, которого в наше время никто уже не понимал. Мы были жертвами хаоса, причин которого мы не знали. Любопытно отметить, что Виктор Дельбо, наш преподаватель в Сорбонне, в конце своей жизни с удивлением отмечал, что ему, католику, потребовалось столько лет, чтобы вновь открыть смысл античного понятия мудрости. Таким образом, поколение, предшествовавшее нашему, уже ощущало, что чего-то не хватает, что нечто утеряно и потерю необходимо восполнить. Глубокий кризис, который пришелся на время жизни нашего поколения, имеет тяжкие последствия. Мы стояли перед необходимостью долгих поисков причин недоразумения, которое внесло раскол в ряды братьев, объединенных общей верой. На эти поиски ушло тридцать лет. Если бы мы могли предвидеть, что этот путь окажется столь долгим, немногие из нас решились бы вступить на него.
МОЛОДОЙ философ, которому Сорбонна предоставила полную свободу в поисках своей собственной философии, знаколлясь с теологией, обнаруживал тот же хаос, за исключением свободы. То, что проповедовали официальные приверженцы ортодоксии, было скомпрометированно многочисленными временными связями и поэтому не могло внушать полного доверия. В то же время, всякий раз, когда какой-либо священник пробовал говорить по-другому, это оканчивалось плохо, и, хотя отчасти в этом он сам был виноват, все же мы не знали на чью сторону встать.
Ситуация внушала тем больше опасений, что среди мирян царило совершенное невежество в религии. Молодые католики того времени очень хорошо знали свою религию. Конечно, это важнее всего, но далее их знание не простиралось. Вместе с тем, если знания религии достаточно для того, чтобы быть в состоянии достигнуть индивидуального спасения, то этого мало, чтобы разбираясь в существе дела, выносить суждение в теологических спорах, которые имеют своим предметом решения, связанные с авторитетом Церкви.
Опасность другого рода нас подстерегает сегодня, когда появилось очень много мирян, поверхностно знакомых с теологией и воображающих себя Отцами Церкви. Однако в то время, о котором у нас идет речь, молодой философ не терзался сомнениями по этому поводу — выдержав экзамен на замещение должности преподавателя философии, он считал себя вправе, если он еще помнил катехизис, решать любые вопросы из области теологии. Возможно, когда-нибудь найдется исследователь, которого заинтересует захваты-
вающая история того, что можно назвать университетской католической философией. Одной из ярких черт этой истории стало бы, несомненно, то обстоятельство, что ни один из блистательной когорты католических философов (Лашелье, Дельбо, Морис Блондель и др.) никогда не изучал теологии и даже не чувствовал угрызений совести по этому поводу.
Факт достаточно курьезный, поскольку если уж за что и стоит хулить Французский Университет, так это за уважение к компетентности. Этими же чувствами вдохновляется и почти что чрезмерное внимание Сорбонны к качеству выдаваемых ею дипломов; тем не менее, мы занимаемся теологией, не прослушав ни одной лекции на эту тему; мы не знаем ничего об истории развития теологии; мы не имеем никакого представления о том, что такое теологический комментарий к Священному писанию— комментарий, который делается компетентным преподавателем перед аудиторией учеников, которые, в свою очередь, уже имеют опыт его преподавания. Вот еще одна не менее важная деталь — нам совершенно не хватает того теологического духа, который, как и юридический опыт, приобретается только в результате обучения, то есть долгих упражнений под руководством наставника, помогающего овладеть методами схоластики. Ничто не может позднее восполнить этого первоначального недостатка теологического образования, получаемого под руководством опытного преподавателя. Тем не менее, именно этого у нас и не было — обстоятельство тем более удручающее, что мы и не чувствовали, что нам чего-то недостает. Я вовсе не хочу сказать, что эти молодые миряне думали, что они знают теологию, они не сомневались, что в теологии есть что познавать. Среди наших преподавателей, как мне кажется, только Виктор Дельбо получил от Мальбранша первое посвящение в теологию в собственном смысле этого слова, в то время как мы, его ученики, не сомневались в том, что тот, кто мог назвать себя философом, уж, конечно, был и теологом. Вот почему появилось так много людей, пытавшихся по-дилетантски решать богословские вопросы, не думая о возможных последствиях своей неосторожности. Один из них, образцовый христианин и благородный человек, способный занимать одновременно и кафедру философии и кафедру математики, без колебаний взял в качестве темы для своей диссертации самые сложные теологические проблемы и даже попытался объяснить, что есть догмат, провозглашаемый Церковью. Так же как и в нашем случае, его невежество в теологии было абсолютным. Когда же катастрофы, которые уже давно можно было предвидеть, все-таки произошли, никто в этом маленьком мире ничего не понял, а те, кого затронули принятые меры доктринального характера, сочли