превосходящей другие науки того же порядка: ее нельзя назвать трансметафизикой, поскольку не существует естественной непрерывности между естественным и сверхъестественным. По этой же причине отношение теологии к прочим наукам не похоже на отношения всех прочих наук между собой. Заключения всех других наук неприложимы к теологии. Поэтому нельзя сказать, что отношение теологии к метафизике такое же, что и отношение метафизики к физике; следует сказать, что они аналогичны. Действительно, именно божественный характер веры, как добродетели, которая открывает нам доступ к божественному знанию, позволяет теологии заимствовать и ассимилировать элементы философии и других научных дисциплин; это, однако, не приводит к утрате теологией ее трансцендентного характера и ее «загрязнению» этими науками. В этом заключается сама суть вопроса.
Именно с этой стороны и следует рассматривать хорошо известную в школах проблему о религиозной законности того типа теологии, который носит имя «схоластика». Эту проблему можно даже назвать знаменитой, так как она стала одним из очагов реформации. Во многих отношениях таковой она остается и по сей день, достаточно назвать имена Лютера, если говорить о том времени, и Карла Барта, если речь идет о сегодняшнем дне. Если теология действительно является божественной наукой, спрашивают иногда, если она говорит только о Боге или же о том, что имеет отношение к знанию о Боге, то есть, к тому знанию, которым обладает, или, которым является сам Бог, то как могут схоластические теологи ставить под сомнение ее трансцендентность, примешивая к этой науке знания, доступные естественному разуму?
Ответ на этот вопрос можно найти, если вспомнить о том принципе, который лежит в основе теологии. Ничто не ускользает от знания, которое Бог имеет о самом Себе. Обладая знанием о Себе, Бог знает также и обо всем том, причиной чего Он является или может быть. Будучи по своей сути участием человека в этом божественном знании и, в собственном смысле этого слова, его аналогией, наша теология должна включать в свое знание о Боге сведения обо всей совокупности бесконечного бытия, поскольку последнее зависит от Бога; тем самым она включает в себя также всю совокупность наук, которые разделяют с ней знание о бесконечном бытии. Теология отстаивает свое право на эти науки постольку, поскольку она рассматривает их как части своего собственного предмета. Те знания, которые она получает от этих наук, если она рассматривает их в качестве включенных в Божественную науку, не более «натурализируют» ее, чем знание Бога о всех вещах, компрометирует его божественность.
Теология не обязательно должна быть «схоластической», но она может быть таковой, и эта возможность имеет смысл только в том случае, если мы примем следующее фундаментальное положение: все может быть включено в теологию такого рода, причем она не утратит своей сущности, потому что «она подобна отпечатку в наших умах божественного знания, единого и простого закона всего сущего».. Таким образом, теология заниЩёт ВыйШую^ступень-в иерархии наук, подобно тому как Бог является вершиной бытия. На этом основании теология выходит за рамки всех различий и границ, которые она включает в свое целое, но при этом не смешивает их. В своем превосходстве она соединяет в себе все человеческое знание в той мере, в которой его включение представляется ей уместным.
Хорошо, ответят нам, пусть это верно в отношении теологии. Но во что тогда превращается философия? Не потеряет ли она себя в этой авантюре, используемая теологией в целях, которые не являются ее собственными? В каком-то смысле — да, но, вместе с тем, она приобретет что-то взамен. Этот упрек приходилось выслушивать и св. Фоме. Некоторые теологи, беспокоившиеся скорее о судьбе теологии, нежели о судьбе философии, упрекали св. Фому за то, что он подмешивает воду философии к вину св. Писания; однако, он отверг эти обвинения, приведя сравнение, взятое из физики, той науки, в ссылках на которую его обвиняли. В простой смеси, — ответил он, — составляющие сохраняют свою природу, как вино и вода, смешанные в растворе; но теология не является смесью — она не состоит из разнородных элементов, один из которых принадлежат философии, другие — вере и слову Божию. В теологии все элементы однородны, вне зависимости от различии в происхождении: «Те, кто прибегает к философским аргументам в пользу св. Писания и ставит их на службу вере, не подмешивают воду к вину, — они превращают воду в вино». Это следует понимать так: они превращают философию в теологию так же, как Иисус превратил воду в вино на свадьбе в Кане. Именно таким образом теологическая мудрость — отпечаток знания Бога о самом Себе — может впитать всю сумму знания в свое транцендентное единство. Ut sic sacra doctrina sit velut quaedam impressio divinae scientiae... — эти слова, подобные лучу света, следует всегда иметь перед глазами при чтении св. Фомы! Они содержат ответ на все докучливые вопросы, которые всегда будут беспокоить исследователя его произведений, в особенности же— следующий вопрос: каким образом теология может включить в себя чисто рациональные рассуждения, не теряя при этом своей сущности и не изменяя сущности последних? — Дело в том, что философия и должна оставаться рационалистической для того, чтобы теология могла использовать ее; аналогичным образом и теологии не следует утрачивать своей сущности, чтобы обращаться за помощью философии. Так и следует понимать знаменитую формулу — «философия — это служанка теологии». Чтобы служанка выполняла свои обязанности, она должна быть невредимой; кроме того, хотя служанку и нельзя назвать госпожой, то все же она — из дома последней.
Пытаясь разрешить этот вопрос в своей «Сумме теологии», св. Фома прибегает к довольно любопытному сравнению; удивительно, что комментаторы обращали на него так мало внимания. Возможно, дело в том, что размышляя над ним, приходишь к выводам, которые могут даже напугать своей неожиданностью. Легко заблудиться, если пойти по этому пути слишком далеко, тем более, что сам св. Фома не говорит нам, как именно мы должны понимать это сравнение. Как бы то ни было, вот это сравнение, и пускай читатель сам выносит приговор.
Психология Аристотеля, за которым в этом вопросе и следует св. Фома, проводит различие между чувствами в собственном смысле этого слова (зрение, слух, осязание и т.д.), каждому из которых соответствуют объекты только одного класса (цвет для зрения, звук для слуха и т.д.), и общим чувством (sensus communis); имеется в виду, конечно, не общий для всех здравый смысл, а как-бы внутреннее чувство, функцией которого является сравнение ощущений внешних органов чувств, их различение и, в конечном итоге, их оценка. Зрение не может слышать (за исключением зрения поэтов), более того, оно даже и не отдает себе отчета в том, что оно не слышит; поскольку «внимание» зрения полностью поглощено цветом, оно просто не воспринимает звук. Общее чувство, напротив, знает об этом, благодаря ему мы знаем, что слышать — это не то же самое, что видеть; осязать — не то же самое, что обонять и т.д. Таким образом, у нас имеется чувство, которое, не теряя своего единства, способно рассматривать многочисленные данные различного происхождения; хотя общее чувство получает эти данные не самостоятельно, тем не менее оно способно их усваивать, распределять и выносить о них суждение. Мы привели этот образец схоластической психологии потому, что св. Фома использует его довольно неожиданно. Тщательно продумав сравнение, общему чувству он уподобляет теологию, а философские дисциплины — всем прочим чувствам. «Итак, — говорит он в заключение, — ничто не опровергает того факта, что способности, или низшие науки (их символизируют пять чувств) различаются в соответствии с различием их предметов; взятые вместе, они, напротив, подчиняются единой способности, другими словами, единой и более возвышенной науке. В самом деле, эта способность, или эта наука, рассматривает объект под более общим углом зрения. Эго мы и обнаруживаем в случае с объектом общего чувства, который включает в себя и то, что можно увидеть, и то, что можно услышать. Таким образом, общее чувство, хотя оно является единой способностью, включает в сферу своей компетенции объекты всех пяти чувств. Аналогично с этим, священная наука может рассматривать с определенной и единой точки зрения те объекты, которые изучают различные философские науки, конечно, в той мере, в которой это возможно». И далее следует уже упоминавшееся заключение: «таким образом, священная доктрина есть как-бы отпечаток божественного знания (velut quaedam impressio divinae scientiae), которое, будучи единым и простым, является законом для всего сущего».
Нужно ли комментировать этот отрывок? «Общее чувство» не видит, не слышит и не осязает. Оно не осуществляет ни одной из функций пяти чувств и само не в состоянии непосредственно воспринимать их объекты. У него нет необходимых для этого органов чувств. В аналогичном смысле можно сказать, что и теология не занимается ни математикой, ни физикой, ни биологией, ни даже метафизикой; короче говоря, она не ставит перед собой задачи узнать что-либо об объекте какой-нибудь философской науки. Следует сказать: теолог, если он не выходит за рамки своей дисциплины, философом не является и философией не занимается; его высшей целью не может быть создание философии, но он пользуется философией; если же он не находит готовой философии, необходимой ему для решения его собственных задач, он создает ее, чтобы воспользоваться ею. На этом основании теология — так, как ее представлял себе св. Фома, — обладает способностью познавать еа quae т сИуегаБ Баег^ш tгactantuг, и не только познавать, но объединять и разделять, сравнивать и выносить суждения. Так же, как и общее чувство познает объекты различных чувств в свете своего собственного единства, теология, не являясь ни одной из отдельных философских дисциплин, рассматривает последние в том уникальном освещении, подобном тому, которое присуще знанию Бога.