В то же время не нужно пренебрегать религиозным образованием, которое дает «катехизис». Он остается серьезным введением в изучение Священной истории и теологии, и в еще большей степени он был таковым на рубеже XX столетия. В то время священнослужители не пренебрегали ни разумом, ни философией, но их основной задачей было объяснить детям смысл «Апостольского символа веры», который делится на параграфы, называемые «артикулами веры», так как сообщенные в них истины пришли к человеку посредством Божественного откровения и должны быть приняты на веру. Именно поэтому теология катехизиса — в краткой своей форме — по праву заслуживает этого названия. Она есть теология, поскольку основывается на нашей вере в то, что сам Бог сообщает нам о своей Природе, о наших обязанностях по отношению к Нему и о нашем предназначении. Если уж философия и должна вмешаться, то она сделает это в свой черед, но т. к. она никогда не сможет ничего добавить к «артикулам веры», как не сможет и что-либо изъять из них, можно сказать, что в последовательности получения спасительного знания философия приходит не просто поздно, а слишком поздно.
Именно поэтому христианину очень трудно стать «таким же философом, как другие». Здесь же кроется причина того, что «другие» не преминут самым вежливым способом исключить его из своего сообщества. Конечно, это их право, однако, подобный образ действий сложнее объяснить, если речь идет о христианах, поддерживающих отношения только с теми философами, которые, по крайней мере в своих построениях, свободны от любых связей с религией.
Подобное поведение мне всегда казалось удивительным, а точнее, просто непонятным. Безусловно, существует много философских проблем, решать которые можно и не прибегая к Слову Божию, однако, этого нельзя сказать о главнейших вопросах метафизики, естественной теологии и морали. Когда в уме молодого христианина просыпается интерес к метафизике, вера, обретенная им в детстве, уже дала ему истинные ответы на большую часть этих важнейших вопросов. Он, конечно, может спросить себя, насколько они истинны — именно так и поступают христианские философы, когда они пытаются рационально обосновать каждую дарованную Откровением истину, доступную естественному разуму. Но, когда они принимаются за работу, оказывается, что основные вопросы уже разрешены. Можно“скептически слушать рассуждения верующего, философствующего в сени религиозного авторитета; но, с другой стороны, какое право мы имеем судить о сознании другого человека? Со своей стороны скажу только, что я никогда не считал, что можно разделить человеческий дух, так, чтобы одна его половина верила, а другая в это время предавалась философствованию. С самых ранних лет моей жизни «Апостольский символ веры» и «Катехизис» парижской епархии имели для меня ключевое значение в познании мира. Я и теперь верю в то, во что я верил тогда; моя философия никоим образом не смешиваясь с моей верой, не терпящей никакой примеси, и доселе теснейшим образом связана с тем, во что я верю.
Это первое посвящение в богословие оставляет в душе неизгладимое впечатление. Ребенок, сам того не ведая, повторяет опыт нищих духом, невежественных людей, которых впервые услышанная проповедь христианства сделала обладателями всеобъемлющего мировоззрения, более полного, чем какая бы то ни было философия. Достаточно вспомнить о «Credo», читаемом во время ежедневных молитв, в котором спорные проблемы представлены решенными. Поэтому верующему, который повторяет ответы на них, нет нужды ни обсуждать их, ни даже просто ставить их. Существует единый Бог, всемогущий Отец, Творец вселенной и ее конца, в частности кончины человека, который воскреснув во плоти, познает Бога и будет наслаждаться Его благостью в вечной жизни. В свете этих основополагающих истин всю мировую историю можно коротко рассказать, отмечая некоторые ключевые моменты ее жизни от ее рождения до конца. Эти вехи, безусловно, поразительны, так как, несмотря на то, что они вершатся во времени, своей сущностью они связаны с вечностью, откуда они проистекают. В начале было Слово, и Слово было у Бога и Слово было Бог; в середине тоже есть Слово, но Слово воплощенное — Иисус Христос, единородный Сын Бога-Отца, зачатый от Духа Святого Духа, рожденный Девой Марией, умерший на кресте во спасение наше, погребенный, сошедший во Ад, но воскресший из мертвых; в конце тоже будет Слово, но Слово, вознесенное на небеса, откуда Оно спустится в конце времен, чтобы завершить историю мира и судить живых и мертвых. Таким образом, будучи в начале времен и в их середине, Иисус Христос должен будет однажды ознаменовать их завершение. И в ожидании этого Его присутствие на земле увековечено равноапостольной римской святой католической Церковью, совершенным сообществом, которое живет Благодатью и вдохнов ляется Духом Святым.
Действие, оказываемое на душу молодого человека христианским образованием, тем более велико, что оно теснейшим образом связано с гуманистической традицией, которая столь долгое время господствовала во французских школах. В наши дни уже угасающий дух классического гуманизма, в начале XX века был еще очень силен, особенно в независимых учебных заведениях, руководимых священниками. Если уж изучению латыни в нашей стране суждено исчезнуть, то ее последними бастионами будут католические коллежи. Латынь— это язык Церкви; болезненное упрощение христианской литургии переводами на разговорный язык (который становится все более и более упрощенным) достаточно ясно говорит о необходимости языка священного, сама неизменность которого предохраняет его от испорченного вкуса.
По мере того, как обучение юного христианина продолжается в русле традиций, он, сам того не замечая, знакомится с латинской (почти полностью греческого происхождения) терминологией, рассыпанной по страницам христианских догматов. Сама литургия привлекает его внимание к этому языку: он запечатлевается в памяти, поскольку юный христианин не только постоянно слышит его, но и говорит, и поет на нем, и это литургическое пение так тесно связано со смыслом произносимых слов, что, тридцать-сорок лет спустя, ему достаточно вспомнить мелодию, чтобы слова сами собой пришли ему на ум. Non in unius singularitate personae, sed in unius Trinitate substantiae... ; et in personis, proprietas, et in essentia unitas; — разум не может проникнуть в смысл формул, подобных этой, не приняв философских понятий, содержащихся в этих формулах. В самой литургии слова «субстанция», «сущность», «особенность», «свойство», «личность» относятся к таинственной истине религиозной догмы. Фразы, в которых они встречаются, не являются философскими, однако, тот кто знает эти слова с раннего детства (при том, что они не связывают юного христианина с какой-то определенной философской системой), все-же никогда не сможет согласиться с тем, что они лишены смысла. Церковь непоколебимо противостоит всяким философским нововведениям, которые могли бы повлечь за собой изменение формул догматов, и она поступает правильно, поскольку смысл станет иным, если изменятся слова, а переиначивание положений, которые подтверждались церковными соборами в течение многих веков, поставило бы под сомнение и саму религиозную истину.
Таким образом, задолго до того времени, как юный христианин приступит к изучению философии в собственном смысле этого слова, он в изобилии усвоит точные метафизические понятия. С другой стороны, более глубокое и полное изучение катехизиса со временем постепенно наполняется апологетикой, которая, хотя и не может быть названа философией, тем не менее часто прибегает к философским рассуждениям и даже доказательствам. Едва ли можно найти подростка, не знакомого с «доказательствами существования Бога», с доводами в пользу сотворения мира ex nihil или же со свидетельствами, указывающими на нематериальность и бессмертие души, которые ему доводилось слышать в школе или церкви. Это обращение к философии f целью сделать более легким для разума принятие религиозной истины и есть схоластическая теология. Апологетика перестает существовать, если она не основывается на теологии; в той же мере, в какой катехизис поднимается до уровня апологетики, он достигает той высоты, на которую вознес теологию св. Фома Аквинский с первых же страниц своей «Суммы против язычников».
Юный христианин сам еще не осознает, что он является начинающим теологом, но именно им он постепенно становится. И если учесть, что к этому теоретическому образованию добавится религиозное почитание Бога, и, наконец, сама жизнь в Церкви (которые превращают абстрактные понятия в живые, лично познанные и глубоко любимые реальности), то мы поймем без особого труда, что к тому времени, когда юного христианина только собираются познакомить с духом философии, последняя уже прочно занимает вполне определенное место в его душе. Этот подросток еще почти ничего не знает, но зато он уже во многое твердо верит. Его ум уже привык переходить от веры к знанию и от знания к вере лишь с целью созерцания естественной гармонии между ними и углубления этого по истине чудесного согласия. Тот диссонанс, который вносят в эту гармонию чуждые или враждебно настроенные по отношению к христианству философские системы, быстро исчезает, и противоречия так или иначе разрешаются. Однако, какой бы ни была та философия, которую будут преподавать юному христианину (при условии, что это «чистая философия»), он безусловно испытает если не потрясение, то, во всяком случае, сильное удивление. Новыми будут для него не выводы, а сами методы. Тот свод положений, истинность которых подтверждалась для него верой в Слово Божие, теперь дается ему как истинный с чисто рациональной точки зрения. Какое доверие к разуму должно быть у Церкви, если она подвергает хранимые ею истины такой опасности! Однако Церковь делает это, отдавая себе отчет относительно происходящего и сознавая, на что она может в конечном итоге рассчитывать.
Я не припоминаю, чтобы это изменение зрения сопровождалось для меня каким-либо кризисом. Легкость, с которой произошел этот переход от теологии к философии, нашла бы простое объяснение, если бы я изучал философию под руководством священника, но все было не так. В течение семи лет я посещал Малую семинарию Нотр-Дам-де-Шан — смешанный епархиальный коллеж, в который поступали как те, кому прочили светскую карьеру, так и будущие священники. О себе могу сказать, что обязан преподававшим там замечательным священникам буквально всем, что имею: моей религиозной верой, моей страстной любовью к изящной словесности и истории, — вплоть до неплохого знания музыки, которым живут с раннего детства певчие. Семинарии Нотр-Дам-де-Шан более нет. Смертельно раненный новым бульваром Распай, старый дом окончил свое существование благодаря разрушительным «стараниям» некой экклезиастической комиссии. У единственной в своем роде семинарии, как и у-каждой школы, имеющей свое неповторимое лицо, есть свои приверженцы, и многое их объединяет. В любом случае, те, кто спокойно наблюдает за упразднением независимых учебных заведений, не представляют себе, какого богатства лишается Франция. Мы не будем здесь распространяться о том, чем была семинария Нотр-Дам-де-Шан, как не собираемся и отстаивать дело независимого образования. Впрочем, его противники очень хорошо знают, чего добиваются. Как самодовольно заявил один из них по национальному радио летом 1959 год