indisciplinatus). Не следует строить иллюзий — если читатель трудов св. Фомы, все хорошо обдумав, приходит к выводу, что в своем понимании этой доктрины он идет вразрез с мнением Каетана или Банеса, при всем их основанном на авторитете знании, то этот читатель не может не почувствовать некоторого беспокойства. Казалось бы, все указывает на то, что ошибается он сам, но, с другой стороны, эти известные ученые противоречат друг другу, следовательно, расследование не окончено. Всегда и везде следует помнить заслуженно знаменитую формулу: пусть св. Фома Аквинский сам истолковывает свое учение. Это означает, что мы должны судить с точки зрения св. Фомы о комментаторах его произведений, вместо того, чтобы рассматривать его учение с точки зрения этих комментаторов.
Обучение томизму, конечно, не может на этом остановиться, так как творения св. Фомы — это целый мир, и даже несколько миров один внутри другого. Есть мир слова Божия: св. Писание, которое само по себе бесконечно. Есть мир отцов Церкви, причем изучение произведений одного из них, по крайней мере, а именно св. Августина, требует целой жизни, наполненной работой. Есть мир Аристотеля и философии, границы которого отступают по мере приближения к ним. Наконец, есть мир самого св. Фомы; этот мир находится в самом сердце остальных миров и освещает их, хотя, в то же время, он не бросается в глаза и почти неразличим, или, по крайней мере, никогда не выступает на передний план, так что можно много раз пройти мимо него и так и не заметить. Впрочем, существует признак, который если и не всегда, то уж во всяком случае очень часто говорит нам о его присутствии. Перечислив два, десять или двадцать доводов, свидетельствующих в пользу того или иного вывода, св. Фома может упомянуть слово «esse» иногда даже в ряду других слов; это слово было известно всем, но св. Фома понимает и использует его своеобразно. Это понятие подобно у него лучу света, освещающему все остальное, особенно в том, что касается метафизики и теологии. Поэтому читатель должен следовать за ним, когда оно показывается, или же искать его, когда оно спрятано; не стоит, однако, употреблять его в ущерб другим понятиям, так как сам св. Фома пользуется им не для того, чтобы затемнить все остальное, но, напротив, для того, чтобы с помощью этого понятия усилить смысл других.
Почему следует обращаться скорее к св. Фоме, нежели к другим мыслителям? Прежде всего, потому, что его учение не только не исключает все прочие, но, напротив, включает в себя все истинное, что есть в каждом из них. Следовать за св. Фомой — это значит быть открытым для любой истины. Кроме того, потому что Святая Церковь провозгласила св. Фому «доктором Церкви» и предписывает руководствоваться его учением, которое, оставаясь верным своему призванию — мудрости — выражает то, что сама Церковь считает истинным. Мы отдаем себе отчет в том, что доводы такого рода могут привести в негодование философа-рационалиста, однако католик к ним прислушаться обязан, тем более, что они небезосновательны.
Христианская мысль, которой было суждено стать полноводной рекой, зародилась почти две тысячи лет назад, у ее истоков стояли Иисус Христос, двенадцать апостолов, к которым вскоре примкнул такой необыкновенный священнослужитель, каким был св. Павел. Препятствий на пути христианской мысли было более чем достаточно за эти два тысячелетия, однако, ничто не могло остановить ход ее развития. Почти все эти препятствия, во всяком случае, наиболее опасные из них, были искушениями разума, но ни разу выразители мнения Церкви не принесли веру в жертву разуму. Следует пристально изучить труды Никейского собора, чтобы воистину убедиться во всем величии происходившего тогда. Арий был человеком разума, на его стороне был здравый смысл — если уж на то пошло, то как же не видеть того, что Сын не может быть равным Отцу, которому Он обязан своим существованием? С человеческой точки зрения, Церковь не имела никаких шансов выжить, кроме как стать арианской, так как на этот путь ее звал разум. Действительно, еще бы немного и весь цивилизованный мир стал бы арианским. Именно тогда, упорно отстаивая истину, противоречащую правдоподобию, Церковь предпочла подвергнуть себя этой ужасной опасности, нежели признать превосходство разума над верой и этим определить свою судьбу в будущем. Это был всего лишь первый случай выбора из большого числа подобных ему, когда человеческая осторожность противилась решению, принятому Церковью; Церковь лицом к лицу встречалась с великой опасностью, оставаясь верной хранимой ею истине; эту истину Церковь не может предать именно потому, что непреложно знает ее тайну. Тайна доверена ей и только ей и больше никому. Церковь знает, что, отвергнув искушения «суетной философии», она в течение какого-то времени подвергнется жестоким потерям, однако, поддавшись этим искушениям, она перестанет существовать.
История не знает другого примера духовного сообщества, членами которого являются люди, объединенные только любовью к общей истине, превосходящей возможности разума, и ничем иным, причем это сообщество утверждает эту истину в течение двадцати веков, ни разу не отступившись от нее. Не менее тщетными были бы поиски религиозной веры, которая на протяжении двух тысяч лет служила бы источником для неостановимого потока умозрительных построений рационалистического характера, да и философии, занятой определением объекта этой веры, ее защитой от внешних врагов, предоставлением ей аргументов в ее пользу, а также пытавшейся хотя бы отчасти уразуметь ту тайну, отказаться от которой она не могла. Поневоле приходишь в восхищение, когда представляешь себе ту нескончаемую череду докторов самого различного происхождения, как бы сменявших друг друга в течение веков и сохранявших в первозданном виде учение человека, который в течение трех лет проповедовал благую весть о спасении бедным и простым людям. Всего три года земной жизни и двадцать веков неустанной работы мысли, которая не позволила никакой земной власти — властителям, народам, философам— исказить ее даже в самой малости. Ничто не может заменить в этом случае личного и прямого знакомства с историей христианской мысли и те, кому жизнь предоставила возможность познакомиться с ней, выносят из этого знакомства ощущение того, что в истории неустанно действует некая сверхчеловеческая сила. Нам известен, по крайней мере, один человек, для которого эти двадцать веков плодотворных научных трудов, необъяснимых никакими земными причинами, сами по себе служат несомненным доказательством существования Бога, непосредственным образом присутствующего в Своей Церкви. С другой стороны, не исключено, что такой взгляд на историю вырабатывается в результате долгой жизни, проведенной в ее исследованиях.
Одной веры в Церковь недостаточно для понимания произведений св. Фомы Аквинского, но, в то же время, такая вера для этого необходима. Без нее можно понять буквальный смысл — необходимый сам по себе — но никогда не проникнуть в глубочайший смысл мысли, которая самым преданным образом служит этой вере. Короче говоря, понимание «христианской философии» требует, чтобы ее интерпретатор рассматривал эту философию с подлинно христианской точки зрения. Именно поэтому попытки истолковать ее как нехристианскую философию обычно заканчиваются неудачей. Напомним, что здесь речь идет не о философии Аристотеля. В своих комментариях к произведениям философа св. Фома пытается передать идеи Аристотеля, а не свои собственные. Св. Бона-вентура проводил различие между комментатором, который добавляет к тексту только то, что необходимо для его понимания, и автором, основная цель которого — выразить свою собственную мысль, цитируя других писателей в подтверждение своего мнения. Когда св. Фома пишет об Аристотеле, он выступает в качестве комментатора, однако, в книгах «Суммы» и в других сочинениях того же рода он является автором в полном смысле этого слова; именно там и нужно искать его собственные идеи. Даже в таком удивительном произведении, каким является его трактат «О существующем и сущности», стоит лишь копнуть немного глубже, чтобы достигнуть уровня теологии. Тот исследователь, который попытается сознательно пренебречь направленностью доктрины, едва ли поймет ее смысл правильно.
Дело в том, что наиболее оригинальные и глубокие философские понятия св. Фомы открываются только тем, кто читает как теолог. Влияет это и на тот метод, которым пользуется в своей работе читатель. Вынося приговор достижениям философов, теолог берет из их доктрин только то, что может быть поставлено на службу вере. Он может пользоваться различными философскими языками, но мы скорее всего ошибемся, если припишем этим языкам тот смысл, который они имеют в доктринах их авторов. Теолог часто ссылается на выводы и свидетельства этих авторов — Аристотеля, Авиценны, Боэция, св. Иоанна Дамаскина, но не к ним следует обращаться за разъяснениями, а к самому св. Фоме, который заимствует эти свидетельства условно, и поэтому понимать их следует именно так, как он их понимает.
Начинающий томист должен очень осторожно пользоваться различными «филологическими» методами; при помощи этих методов многие историки надеются добиться успеха в квази-научном истолковании текстов. Прежде всего упомянем поиски «источников». Нет сомнения в том, что необходимо идентифицировать все цитаты и проверить предложенные теологом истолкования, но этим должен заниматься издатель текста; интерпретатор доктрины занимается этим только тогда, когда видит, что эта работа не доведена до конца. Следует различать то, что цитирует автор, от того, как он этим пользуется и что он под этим понимает. Читая произведения св. Фомы, очень опасно понимать цитаты из трудов св. Августина, Боэция, Авиценны или, еще чаще, из Аристотеля в том смысле, который они имели в оригиналах. На самом деле лишь иногда эти цитаты имеют первоначальный смысл; намного чаще они приобретают тот смысл, который им придает св. Фома. Как теолог, св. Фома нередко сам является источником своих источников — это он, а не цитируемые им философы, ставит на службу постижению веры термины и понятия философского характера.