30
— А для чего это?
— Ну…
Кракюс наслаждался тем, что поставил Годи в затруднительное положение вопросом относительно его последнего изобретения, которое тот держал в руках. Это слегка опустит его на землю: а то чем больше он изобретает, тем больше воображает себя богом.
— Ни для чего?
Доктор провел рукой по лысине.
— Ну, как сказать, если только кого-нибудь заинтересует его чисто функциональный аспект.
— Так все-таки ни для чего?
Годи положил свое творение на землю.
— Это не совсем для того, чтобы как-то использовать, — признался он в конце концов.
— Прекрасно! Мы сделаем так, что они не смогут без этого обходиться! Что еще?
Альфонсо, сидевший на земле, прислонясь спиной к дереву, подавил улыбку. Рядом с ним, уставившись в землю, сидел Марко в самом скверном расположении духа.
— Я нашел способ, как красить набедренные повязки, — сказал Годи.
— Наконец-то. Мы также сможем красить лианы, чтобы делать из них бусы. Я собираюсь сделать из них модников.
— Но только те красные плоды, из которых можно добыть танины, придающие ткани прочную окраску, очень опасны. Поэтому их легко найти, поскольку ни одно животное их не ест.
— Тем лучше.
— Да, но чтобы красить вещи, придется сливать воду в ручей, и вода там станет очень ядовитой. Мы погубим всю рыбу…
— Наплевать. Будем рыбачить выше по течению.
Кракюс вновь задумался о том, что говорил Сандро про материальные ценности. Принцип хорош, но именно ему, Кракюсу, пришла в голову гениальная идея применить его столь коварным способом: он не только убедил индейцев в том, что материальные вещи способны заполнить пустоту существования, но и устроил так, чтобы они не могли получить то, чего им так хотелось. Он придумывал все новые и новые потребности, постоянно возбуждал в них недостижимые желания, чтобы им постоянно было что-то нужно. В конце концов ему удалось их обманывать: они начинали желать того, что им было совершенно не нужно. И становились несчастными из-за того, что не могли заполучить то, что сделало бы их счастливыми.
— Что еще? — спросил он у Годи.
— Мне удалось выделить сахар из местной растительности и добиться нужной концентрации.
— Это калорийно?
— Да, конечно.
— Его можно есть?
— Да.
— Великолепно! Скажу об этом какой-нибудь индианке. Она приготовит кучу всяких сладостей. Это расширит ассортимент лакомств, продаваемых мальчишками-почтальонами.
Марко закатил глаза и вздохнул. Кракюс сделал вид, что ничего не заметил.
— Мы действуем все более изощренно, — продолжил он с улыбкой. — С одной стороны, мы будем соблазнять индейцев этими сладостями, постоянно демонстрируя их, а с другой — вбивать им в голову, что красивым телом может быть только худощавое. Короче, когда нам удастся навязать им стройное тело, как стандарт красоты, мы сделаем все, чтобы они начали толстеть!
Альфонсо загоготал. Кракюс продолжал, раздуваясь от гордости:
— И на этом мы не остановимся… Когда заметим, что они пристрастились к сладкому, мы продолжим их искушать, заставляя все время испытывать чувство вины. Моя идея такова: мальчишки соблазняют их, показывая сладости, и в то же время говорят, что нельзя ими злоупотреблять, поскольку это вредно для здоровья. И так, можете мне поверить, мы окончательно сведем их с ума.
При одной только мысли об этом Кракюс почувствовал себя счастливым. Никогда раньше ему не удавалось иметь такое влияние на людей. Во время войны, конечно, у него случались и эйфория, и напряженные моменты, когда противник падал под огнем. Но было в этих победах что-то механическое: курок нажат, тело падает и магазин пуст. Зло, которое он причинял индейцам, было более изощренным, обдуманным и приносящим удовлетворение. Самым радостным для него было то, что они старались облегчить тяжесть своего существования, принимая его предложения и не понимая, что именно в них кроется причина их будущих неприятностей. Это было как наркотик, временно облегчающий страдания и прокладывающий борозду для будущих, еще более сильных мучений. Они искали утешение в последних изобретениях Годи, словно утоляли жажду, упиваясь коварным ядом.
Их зависимость оказалась настолько сильна, что они, не дрогнув, согласились с тем, что за видофор, до сего времени бесплатный, стали брать купу, мотивируя это тем, что новые аппараты выделяют в три раза больше пузырей…
Кракюс пристально посмотрел на свою команду.
— Мне надо вам кое-что сказать. Сандро пришел ко мне и сказал, что надо сворачиваться и немедленно уезжать.
Рот Альфонсо растянулся в глупой улыбке, Марко выпучил глаза, у Годи поползла вверх бровь.
— Мы уезжаем? Когда? — спросил Альфонсо.
Кракюс ничего не ответил. Он стал по очереди разглядывать каждого из своих людей, а потом посмотрел в сторону деревни. Вдалеке виднелись крыши хижин и тень малоки.
— Я отказываюсь уезжать сейчас, — проговорил он наконец.
Альфонсо сделал круглые глаза, а двое других остолбенели.
— Сначала я хочу закончить работу, — добавил Кракюс, — Но… — возразил Марко, — если Сандро хочет…
— А мне плевать, уедем, когда я закончу.
Повисло молчание, в котором явственно ощущалась неловкость.
— Если мы пойдем против Сандро, — сказал Марко, — и останемся, тогда как он хочет уехать… Ты уверен, что он нам заплатит?
Все уставились на Кракюса. Во взгляде Альфонсо читалось недоумение, Годи смотрел на него озабоченно. А Марко чувствовал, как в нем закипает гнев.
Как им сказать? Как признаться в том, что он поссорился с Сандро, и тот пригрозил, что не заплатит. И, припертый к стене, он принял решение, которого и в мыслях не имел принимать, не уступил, не подчинился капризу заумного лунатика. Как сказать им, что он любовался собой, играя роль зловещего гуру, от которого зависит жизнь целого народа?
Как объяснить, что он нашел себя в этих играх во власть над людьми, и даже, к собственному удивлению, готов отказаться от больших денег, которых всегда так жаждал, ради того, чтобы продолжать свое дьявольское влияние? Разве могут они это понять, эти дикари, способные оценить лишь кровь, секс и деньги?
— Разберемся, — сказал он.
— Как это — разберемся? Разве он заплатит, если его заставят остаться?
Кракюс чувствовал, как нарастает напряжение.
— И речи быть не может, чтобы уехать, не закончив дела.
— Закончить что? К чему это все, что мы делаем, в конце концов?
— Раскрой глаза. Посмотри вокруг. Не видишь, как все здесь меняется? Посмотри же, черт возьми! Теперь они целыми днями вкалывают, чтобы раздобыть себе купу. И все ради того, чтобы накупить кучу ненужных вещей. Они даже уже не думают о своих детях. Их оторвали от всего, нам удалось заставить их жить дерьмовой жизнью, и ты смеешь говорить — к чему все это?
— А мне-то какое дело до всего этого? Что мне-то с того? Я целыми днями подыхаю от скуки. И все остальные тоже. А тебе все равно, ты думаешь только о себе. Месье развлекается своими собственными играми, которые интересны только ему. А мы считаем дни. И теперь ты смеешь говорить нам, что ты увлечен настолько, что даже готов пожертвовать нашими деньгами. Тебе плевать на нас или как?
Кракюс не нашелся, что ответить. Альфонсо теребил травинку, как всегда, тупо глядя перед собой. Годи тоже молчал с отсутствующим видом.
— Ты подыхаешь от скуки, потому что ты не участвуешь в том, что мы делаем. Посмотри на Альфонсо, он задействован больше, поэтому и не скучает.
— Да неужели? А мне он говорил совсем другое, — возразил Марко, повернувшись к своему дружку.
Альфонсо остался безучастным. Слова отскакивали от него, как вода от панциря черепахи.
— Альфонсо, — позвал Кракюс.
Тот не отозвался, продолжая заниматься травинкой и робко улыбаясь. Годи погрузился в молчание.
— Ну, все, с меня хватит, — сказал Марко. — Иди к Сандро и скажи, что мы принимаем его предложение и уезжаем.
— Не выйдет, — сказал Кракюс, вставая.
— Почему это?
— Потому что я уже отказался.
Он развернулся и ушел. Вышел из лагеря и пошел к деревне.
Ситуация становилась все сложнее. Они, наверное, его не отпустят. Слишком хотят обещанных денег. Да он и сам не может опомниться, что так быстро отказался от того, к чему так страстно стремился.
По дороге он встретил женщину лет пятидесяти, которая возмущенно окликнула его.
— Акан рубит лес для своих корзинок. Ведь это ты велел ему вырубать это растение!
Ну, точно, сегодня не его день. Все как сговорились его упрекать.
Он старался взять себя в руки.
— Потом ты поймешь, что так надо.
— Но это же священное растение.
— Послушай, это не так важно… Эти корзинки нравятся всем… уверен, ты тоже уже себе купила…
Она посмотрела на него.
— Я сама могу сплести себе корзинку… Зачем мне ее покупать?
— Так это же последний писк моды.
— Последний писк моды?
— Да.
— А зачем мне прислушиваться к какому-то писку?
Кракюс улыбнулся:
— Ты должна понять. Если у тебя в пятьдесят лет нет ни одной Воорара, значит, жизнь твоя не удалась…
Она посмотрела на него исподлобья.
— Но ты понимаешь, что это редкое растение? А если оно исчезнет, а больным понадобится слабительное?
— Не беспокойся. У нас есть Годи. Ему можно доверять, правда? Он изобретателен. Он обязательно что-нибудь придумает, чтобы люди не мучились.
31
Можаг заботливо упрятал свои седые волосы под головной убор из перьев, как делал это каждый день уже много недель. Он не был больше уважаемым стариком в деревне. Большая грудь и накачанные мышцы теперь ценились больше, чем величие духа. Желание быть красивым и молодым вытеснило любовь. Безмятежность уступила место активности. А что до мудрости, свойственной его возрасту, она никого больше не привлекала, и молодым не приходило в голову посоветоваться со старшими, имевшими богатый опыт.
Взрослые редко приходили его послушать, тогда Можаг решил обратиться к малышам. Они могли еще не замечать старости. Чистота их сердец могла сравниться только с невинностью их взгляда. Можаг надеялся оградить их внутреннюю красоту от окружающего безумия, которого, казалось, никто не замечал, безумия, которому он пытался противостоять, один-одинешенек, рассказывая свои истории. Сил у него было мало, конечно, этого было недостаточно… И все же он верил в успех, надеясь, что гадости, захватившие всех, закончатся и совесть у людей постепенно проснется.