м спускается на какую-то лужайку и начинает бегать вокруг дерева. Озилио, Синейшина, Суваров, Баба, вот мой ответ, бегите вокруг дерева. Я бегу вокруг дерева, ты бежишь вокруг дерева, он бежит, мы, вы, они бегут вокруг дерева, ха-ха-ха, вокруг дерева. Айя София, беженцы, кемалисты, Советы, вокруг дерева. Бежим вокруг дерева.
Всякое слово, приходящее ему на ум, он повторяет множество раз. Ильязд пьян. “Я пьян, ты пьян, он пьян”, – говорит он. И потом: “Пьян, пьян”. И с дурной замашкой начетчика цитирует Хайяма.
Ильязд не заметил, сколько он прошел пути. Его внимание привлек цыганский табор, расположившийся около одной из башен. Вероятно, это и есть Новый Сад. Он приблизился к новым встречным.
Цыгане ничуть не отличались от цыган, какими они бывают повсюду. Но на этот раз они показались Ильязду знакомыми. Как же, это тот же табор, что три года назад стоял под крепостью Четырех Церквей. “Это я, – кричит Ильязд, – человек-ящерица, помните Четыре Церкви?” Его узнали. “Ящерица!” – кричат, бросаются навстречу, здороваются, приглашают войти в грязнейшие палатки.
Ильязд не дает возможности даже расспросить его. Ящерице нужна помощь. Кто здесь есть знающий ямы у мечети Ахмета?
Старые почитатели ищут среди кузнецов такового. Находят немедленно.
Ильязд приступил к делу с такой поспешностью, что цыганам пришлось подумать, он-де не случайно наткнулся на них, а пришел уверенный, нарочно, по делу, что несомненно застанет своих старых знакомых после трех лет и тысячи километров.
Ильязду нужны сведения по поводу ям в окрестностях Айя Софии. Цыгане ему объяснили, что, действительно, еще недавно эти развалины находились в их распоряжении, но с некоторого времени там появились русские, захватили несколько дыр, и цыгане предпочли избавиться от новых соседей и перекочевали поголовно в Новые Огороды. Однако если Ильязд хочет знать, как там себя русские ведут, то кузнецы готовы, хотя предприятие это не из спокойных, дать провожатого, который знает все ходы и выходы и позволит разобраться.
Ильязд отложил посещение Озилио и провел остаток дня в обществе своего нового знакомого.
Они вошли в город и отмахали пешком расстояние до Софийской площади. Цыган был необычайно спокоен, точно задание, на него возложенное, было вроде обязанностей проводника, и только. Но Ильязд, несколько часов тому назад в который раз проклявший своих соотечественников, теперь уверял себя, что накануне необычайных открытий.
Так как до сумерек было далеко, то остаток дня пришлось провести в окрестностях площади, в кофейне, убивая в народоведческих разговорах время. Когда ночь подобралась, то есть нельзя было бы различить белой нитки от черной, мимо кофейни медленно проплыла высоченная личность бена Озилио. Ильязд выбежал на улицу. Старик удалялся с голубем на плече, освещаемый огнем проезжавших мимо трамваев, точно идя навстречу Арктуру8.
Цыган вышел следом за Ильяздом. “Достаточно стемнело”. – “Идем”. Они спустились по Диван-Йолу9 и пересекли пустырь. Озилио уже восседал на своем углу. Ильязд был убежден, что тот его видел. И несомненно знал, что затевается. Но Озилио не пошевельнулся, и Ильязд продолжал дорогу. Перейдя пустырь, свернули налево, приблизившись к ограде, расположенной за министерством тюрьмы. Цыган указал на курган и яму: “Сюда”, – и полез первым.
Ходы, по которым Ильязд и цыган пробирались, не представляли ничего особенного. Это были короткие коридоры или чаще просто рвы, полузасыпанные землей остатки коридоров, чей свод обвалился, но и тут приходилось ползти, пачкаясь в отбросах и мусоре, чтобы не выдать своего присутствия. Невдалеке слышны были за оградой шаги тюремного часового-турка, усердно топавшего ногами, чтобы разогнать призраки ночи, тогда как подальше, за площадью, какой-то негр-часовой французский изредка принимался тянуть песню, но немедленно замолкал и после долгого раздумия начинал то же самое. Ильязду казалось, что они достаточно нанюхались гнилых овощей и человечьего кала, и он то и дело дергал цыгана за ногу, вопросительно, но тот не останавливался, поворачивал только голову и скалил светившиеся фосфорическим светом остатки зубов. Затем они снова углубились в какой-то ход и начали быстро спускаться. Оглядываясь, Ильязд видел, что это была прямая труба, заткнутая в конце звездами. Цыган остановился, прислушался, привстал – можно было привстать, взял Ильязда за руку, помог ему слезть с двух ступеней, увлек его направо, в совершенный мрак, опять остановился, раздумывая или прислушиваясь, нашел ощупью на стене новый ход, который опять пришлось проползти в совершенном мраке, но чувствуя по воздуху, что находится в помещении достаточно обширном. Показав Ильязду, что надо ощупывать стену, цыган вдруг споткнулся обо что-то, о дерево, судя по звуку. Тогда он заставил Ильязда присесть, взял его за шуйцу10 и положил на какой-то предмет. Ильязд пощупал – это было ружье.
“Спички”, – сказал Ильязд. “Нельзя, и так узнаем”. И вот началось странное перемещение наощупь, и незамедлительно определил Ильязд, что предмет, о который споткнулся Ильязд, – один из ящиков и что ящиков этих много, расположенных в ряд, и что крышки некоторых забиты, но других – легко приподнимаются и что каждый полон ружей или коробок, с патронами, вероятно.
– Гробы, – прошептал цыган.
– А вот почему у ящиков такая странная форма. Много таких?
– Много.
Но что-то заставило цыгана остановиться и схватить Ильязда за руку. Услышал ли он что-нибудь? Быть может. Тугоухий Ильязд ничего не слышал. Вдруг цыган стремительно повернул обратно, быстро передвигаясь, точно он видел в совершенной этой темноте, и увлекая за собой Ильязда. Через минуту они уже ползли по ходу.
– Пришел, – доложил цыган, когда они порядочно отползли. Ильязд ничего не понял. Но ему показалось, что позади конец отверстия, по которому они ползли, осветился. Он остановил цыгана.
– Я хочу видеть, что происходит.
– Нельзя, нельзя, убьют.
Был ли это припадок храбрости или ненужного любопытства? Но Ильязду вдруг показалось, что там, в той подземной зале, наполненной гробами с оружием, должно происходить нечто необычайно важное, и, даже рискуя, он непременно должен знать, что именно, – ответ, кто знает до какой степени важный на столь важные вопросы. Он удержал цыгана за руку, повторяя: “Должен видеть, обратно, – и повернувшись, он полез обратно, навстречу свету. Но цыган с силой вцепился Ильязду в ногу, потянув назад: “Нельзя, есть другой ход, покажу”. – “Не обманываешь?” – “Нет, но я не иду”. Снова какие-то запутанные движения и новая труба, в конце которой такой же свет. Очевидно, верхний этаж. Теперь Ильязд продвигался первым, цыган, несмотря на угрозы, не отставал.
По мере того как они приближались, стали различимы голоса. Но на каком языке? Как будто по-русски, как будто нет. Однако новое отверстие было, видимо, много выше пола, так как, вполне приблизившись, Ильязд обнаружил, что людей не видно, надо высунуться, чтобы что-нибудь определить с точностью. Но когда он приблизился к краю и начал высовывать голову, почувствовал, как спутник схватил его за ступни и толкнул вперед с такой силой, что Ильязд вылетел из дула, распростер руки и полетел прочь.
Он еще не пришел как следует в себя, свалившись, как уже узнал препротивный голос и почувствовал, что кто-то трясет его за руки.
– Ильязд, наконец, я вас не дождался у входа, но кто это вас надоумил выбрать такой отвратительный путь? Вы не сломали себе шею?
Ильязд поднял голову, открыл глаза. Перед ним красовался, блистая золотом челюстей и очков, повелительный и, видимо, тут хозяин, не кто иной, как Суваров.
– Господа, – продолжал Суваров, отходя от Ильязда и открывая многолюдное сборище, – не придавайте значения этому событию. Вот Ильязд, наш ценнейший сотрудник, истинный философ, участие которого в нашем деле столь важно. Дадим ему пять минут, чтобы оправился, и потом можете задавать ему какие угодно вопросы, – и, схватив Ильязда за руки, он резким движением приподнял его.
Остальные были русскими. При незначительном свете стоявшего на полу фонаря они были недостаточно различимы, и полумрак заставлял их толпиться, о чем-то переговариваясь. Но не успел Ильязд еще осмотреться, как один из их выскочил вперед с криком: “Ильязд, в самом деле! – и бросился Ильязду на шею с таким жаром, что не-оправившийся Ильязд снова повалился на землю и Суварову пришлось снова поднимать его. – Ильязд, вы с нами, какое счастье”, – продолжал теребить неунывавший Яблочков.
“Из чердака, где вы живете, можно проникнуть за ограду Софии? Отвечайте, – продолжал Суваров, видя, что Ильязд и не думает защищаться. Но так как тот отвечал “нет” тупо и глупо, то – Нет, я вижу, ваше падение отшибло вам сегодня ум, пойдемте отсюда, на завтрашнем собрании вы объяснитесь лучше”, – и он, взяв Ильязда под руку, направился в сторону залы, где оказалась дверь. Русские не двинулись. Один только Яблочков бросился вперед и по-французски: “Подождите, вы не думаете ли, что Ильязд должен принести присягу раньше, чем уйти, это обязательно”. Тогда Суваров, схватив Ильязда за кисть, приподнял руку, закричав: “Повторяйте. Присягаю в верности Святой Софии11 и под страхом смерти обязуюсь хранить тайну философов и им подчиняться”. Ильязд повторил, очарованный. Через минуту – никаких труб, просто повернули раза два – они были на воздухе. В молчании добрались до Малой Софии и за ней к площади, где Суваров усадил Ильязда в машину.
– Да, – сказал он, берясь за руль, – вы заслуживаете похвалы. Молодец, – но это тоном спокойным, словно без одобрения. – Вы остаетесь самим собой. Я был до такой степени уверен, что вы появитесь в ямах, что уже говорил о вашем пришествии. Но только способ вы выбрали немного нелепый, лучше бы спросили меня. Это цыгане?
– Да, старые знакомые.
– Я тотчас сообразил. Они раньше жили там, и это они вырыли все эти ходы. Но я у них купил в прошлом году развалины, и они выселились, уступив место русским. Какая честность. Дорогу-то вам показал, но потом предпочел вас сбросить, чтобы не нарушать договора. И хорошо, что сбросил, а то, вероятно бы, задушил вас при выходе. Хорошо также, что я был на месте. А то философы вас немедленно отправили бы к черту. Ну теперь дело в шляпе. Ах, вот София, до завтра, – и, остановив машину, он выкинул Ильязда на мостовую и помчался вниз, гудя.