– По правде говоря, я согласен с определенными моментами одной из наиболее странных и нелюбимых марксистских идей: хотя политика и не заставит государство исчезнуть по мановению волшебной палочки, она все же должна быть соразмерной идее постепенного отмирания государства и замены его фигур управления фигурами ассоциации и творчества. Там, где сейчас воспроизводство, должны быть свободные связи и творчество. Думаю, что то же самое относится и к семье. Одна из существенных задач любви – это вовсе не строительство семьи, как часто думают, а изобретение форм, которые освобождают сцену Двоицы от эгоизма семьи. Все это, конечно, предполагает существование детей и любовь к ним. Ведь семья выстраивает сцену Двоицы, рождает детей, но при этом замыкается в своем коллективном нарциссизме. Печатью все этого является, очевидно, наследство. В итоге все эти моменты связываются друг с другом: управление благами, государство, семья. Семья становится в таком случае именно тем, чем, по сути, и считает ее современный мир, – единицей потребления. Семья играет огромную роль в организации потребления, это просто рыночное пожирание!
Любовь и философияЛюбовь и дружба
– Этимологически философия – это «любовь к мудрости». Глагол philein (любить, желать) играет, кстати говоря, важную роль в определении платоновской философии. Но столь же существенную роль играет и «Эрос». В «Пире» Сократ – это фигура Эроса. Точно так же, именно влюбившись в Алкивиада, Сократ пытается сообщить ему мудрость, благодаря которой он будет готов к политике. Это место любви в платоновской философии несколько смущает. Как Вы его интерпретируете?
– К Вашим ссылкам я бы добавил довольно странный пассаж из «Государства», где Сократ пытается определить философа, который будет отвечать за политическую власть. Внезапно он говорит, что любовь не может любить фрагментарно и что любимое существо необходимо любить все в целом; то есть невозможно, в каком-то смысле, выбирать в этом случае куски. По моему мнению, это означает противопоставления любви и желания, поскольку желание желает частичных объектов, как сказал бы Лакан. А любовь принимает существо в целом. И потому-то Сократ будет утверждать, что философия должна принимать мудрость в ее целостности. Так мы получаем эту поразительную связь между философией и тем, что Платон называет любовью, – ключом к этой связи оказывается, как Вы помните, это несколько общее определение философии как «любви к мудрости», «дружбы» с ней или «любви» к ней: «philein»!
Я считаю, что можно провести двойной анализ это платоновской проблемы отношения любви к философии. Первый состоит в демонстрации того, что любовь – это поразительный пример возможности перехода от чувственного к чему-то более существенному и значительному. Я не говорю, что речь идет именно о переходе от чувственного к умопостигаемого, поскольку тогда мы скатились бы к некоему школярскому платонизму. Но что хочет сказать Платон, когда утверждает в «Пире», что мы уже на пути созерцания Идеи красоты, когда созерцаем прекрасное тело? (При условии, конечно, что любим это прекрасное тело!) Он хочет сказать, что любовь – это то, что открывает эту единичность (прекрасное тело) чему-то большему, Идее красоты. Идея красоты в прекрасном теле и в то же время она больше его: вот что Платон называет «причастностью». Прекрасное тело причастно Идее красоты, но Идея красоты, в определенном смысле, превосходит прекрасное тело. Любовь как действующая сила всегда видит в другом нечто большее его простого объективного существования.
– Вы разделяете этот подход к любви… Любовь имеет способность восхищать нас, уносить по ту сторону бытия. Прежде всего, по ту сторону того бытия, коим мы сами и являемся.
– Да, я могу согласиться с этой очень сильной идеей. Я считаю, что любовь – это важный опыт для философии. Это экзистенциальная практика, которая наделяет опыт мира чем-то большим, чем моя собственная конечность. Отношение философии к любви – это отношение к одной из редких форм того человеческого опыта, что создает избыток по отношению к самости. И в современном мире эту идею не признают. Считают, что любовь – это зависимость, что она посягает на мою свободу, ставит меня в положение, в котором я уже не могу быть хозяином самому себе. Все эти вещи, которые современный прагматизм считает ужасными, Платоном считались чрезвычайно позитивными – и в этом я с ним согласен. Ведь это и есть разрыв принципа интереса как животного принципа! Любовь преодолевает принцип человека как животного, опираясь при этом на него. Она добивается этого не на уровне великих идеалов, а на уровне, гораздо более близком к самой животной природе, который, в определенном смысле, всем нам намного более знаком.
– Но у Платона, по крайней мере в том, что связано с фигурой Сократа, любовь, как представляется, играет также существенную роль и в передаче философии.
– А это как раз другое направление анализа, о котором я недавно говорил. Как передается философия? Она не может передаваться исключительно дискурсивным и интеллектуальным путем. Идею именно такого рода мы находим у Платона. В философии есть что-то требующее такой фигуры отношения к другому, которая должна быть, хотя бы метафорически, любовной. Во всяком случае, такая фигура не ограничивается объективностью того, что говорит другой, его аргументацией, она имеет и любовную сторону, предполагая отношение к другому в том модусе, который превосходит меня самого. Лакан и психоаналитики анализируют это в качестве любви переноса.
Тезис сводится к тому, что нет полновесного философского общения без фигур переноса, связанных с любовью к тому, кто говорит. И это особенность философии, отличающая ее от остальных дисциплин: она не может в полной мере выполнять свою функцию передачи, если ей не помогает любовь переноса. Этим в какой-то мере объясняется то, что у Платона настоящая философская сцена – устная, а не письменная. Необходимо, чтобы здесь было тело другого, его голос.
Итак, повторим – я разделяю позиции Платона по этим двум пунктам. Я считаю, что философия требует опыта любви как прото-опыта, простейшего опыта раскрытия конечности, перехода от одного к двум. Этот переход от одного к двум – первое раскрытие конечности, наималейшее и при этом наиболее радикальное. С другой стороны, с точки зрения общей механики передачи философии, существует особая функция переноса. Но в чем ее основание? Дело в том, что философия – это не дисциплина в обычном смысле этого термина. В ней, конечно, есть знание, но она не сводится к нему. То есть она не может передаваться лишь через знание. Она есть чистый модус, в котором Идея может управлять субъективностью. То есть она – отношение субъективности и идеи, а такое отношение не сводится к знанию.
– Мы упоминали об определенной двусмысленности в этимологии философии – любовь или дружба. Этим неявно ставится проблема различия любви и дружбы. Но в чем, в конечном счете, это различие? Достаточно ли искать его в желании и сексуальности?
– В дружбе, возможно, есть немного желания. В общем-то, мы ничего об этом не знаем. Но важно то, что в любви желание должно быть объявлено, оно должно раскрыться. Присутствие тела, приношение тела, его показ свидетельствуют о характере любви, ее тотальности. Если говорить словами Лакана, в любви речь идет о бытии другого, а не о той или иной черте, том или ином частичном объекте. С этой точки зрения, сексуальность – это отдельная функция в любви. Она имеет значение доказательства полного выявления себя, полной отдачи. Она свидетельствует о том, что в бытии-вдвоем нет никакого укромного уголка, никаких скрытых моментов. Тело – это поверхность показа любви. И потому нагота имеет принципиальное значение. Она свидетельствует о том, что не осталось ничего припасенного для одного себя. Все знают, что желание существует не только в любовной форме, но оно должно быть – как доказательство – схвачено дисциплиной любви. Дружба же соглашается с тем, что определенные вещи остаются за кадром, то есть чем-то личным. И в этом ее очарование. Дружба может быть очень сильной, и при этом она может выбирать свои границы, свои условности. Кроме того, в дружбе можно играть с вещами, внешний характер которых принимается. Так, можно спокойно обсуждать, что случилось с одним или с другим, с режимом доверия или поддержки. Друг – это тот, кому говорят о своих любовных историях, именно потому, что, когда говоришь ему об этом, в него самого не влюблен.
– Но ведь дружба тоже начинается с встречи, со случайности? Разве нет события дружбы?
– По-моему, нет. Конечно, встреча происходит. Но она не работает в качестве начала дружбы. Дружба – феномен одновременно более глобальный и более размытый, чем любовь, а также более социализированный. И в его случае нельзя прийти к радикальному разрыву. Значительное число составляющих дружбы присущи также и любви. Но обратное неверно: почти все от дружбы есть в любви, но любовь далеко не целиком погружается в дружбу. Именно благодаря этой конститутивной асимметрии дружба отделяется от любви. Дружба, поскольку она включает частные зоны, – это, в некотором смысле, осторожное отношение, то есть не в том смысле, что оно предполагает расчет, а в том, что мы инстинктивно знаем, о каких вещах можно спокойно говорить, а о каких – вообще не стоит. Эта организация и эта осторожность определяют то, что дружба может связывать весьма разных людей. И это меня всегда поражает: нашими друзьями могут быть люди, совершенно отличные от нас самих. Вы не смогли бы жить вместе с ними и любить их в смысле именно любви. Эти различия в позициях, вкусах, политических концепциях, в ритме повседневной жизни, в конечном счете, стали бы препятствием для непрерывного конструирования сцены Двоицы, но они не запрещают дружеских отношений, которые носят прерывистый характер.
Именно поэтому я считаю, что отношение к друзьям является эпизодическим по своей природе. Даже если мы видимся с ними часто, эти встречи остаются, по сути, эпизодическими. Друг – не тот, с кем будешь постоянно жить вместе, говорить обо всем. Это тот, с кем хорошо видеться время от времени, и такая рассеянность составляет часть того, что я называю дружеской осторожностью. Однако регистр вещей, составляющий нашу дружбу, является вполне определимым и общим. Многие другие вещи из нее исключены. Вот почему дружба легко может ограничиваться интеллектуальными вещами. Бывают друзья по интеллекту. Но также могут быть друзья, чтобы пойти на охоту или пропустить по стаканчику.