ь? Какие есть способы и пути его познания? Мой онтологический тезис состоит в том, что бытие как бытие – это чистая множественность, то есть множественность, не состоящая из атомов. Бытие, очевидно, состоит из элементов, однако эти элементы – сами множественности, которые составлены из множественностей. И все же мы приходим к определенной конечной точке, которая, впрочем, никакое не Единое, которое было бы обязательно атомом, а пустота. Таков мой тезис о бытии. Что касается познания бытия, мое предложение – отождествить онтологию, то есть дискурс о бытии, с математикой. С другой стороны, в «Бытии и времени» параллельно развивается теория истин, то есть формальная теория истин: истины, как и все остальное, являются множественностями; речь о том, какими именно. То есть в книге рассматривается одновременно теория бытия и теория истин – и все это в рамках теории чистого множественного.
Вторая часть этой конструкции, «Логики миров», направлена на решения вопроса явления: «бытие» и «явление» – это, в конце концов, совершенно классические категории истории философии. Речь идет о теории того, как бытие является в определенных мирах, образуя отношения между объектами в этих мирах. Я предлагаю считать, что эта часть общей конструкции представляет собой логику. Речь идет о логике, поскольку тут рассматривается уже не строение того, что есть, а отношения, завязывающиеся между всеми этими вещами, локально являющимися в мирах. То есть после теории бытия идет теория наличного бытия – если использовать терминологию, близкую Гегелю, – то есть бытия в том виде, как оно размещено и расположено в том или ином единичном мире.
В «Логиках миров» вопрос истины, очевидно, разрабатывается снова. В «Бытии и событии» рассматривалось бытие истин как родовых множественностей. В «Логиках миров» мы приступаем к вопросу реальных тел, логики их отношений, в частности к вопросу явления истин. Если все, что является в мире, – это тело, нужно рассмотреть вопрос о теле истины. То есть цель второго тома – это, в значительной степени, создать теорию тел, которая одновременно будет теорией тела истин, тогда как целью первого тома была теория истин как родовых множественностей.
План третьего тома предполагает исследование вещей с точки зрения истин. Первый том спрашивает: что такое истины по отношению к бытию: Второй: что такое истины по отношению к явлению? Третий будет задаваться вопросом: что такое бытие и явление с точки зрения истин? Таким образом, я вернусь к отправной точки вопрошания.
Истина, с человеческой, антропологической точки зрения, слагается из индивидуальных подключений к более широким множествам. То есть я хотел бы выяснить, как представляются и располагаются мир и индивида мира, когда их изучаешь изнутри самого процесса истин. Этот вопрос, в определенном смысле, переворачивает перспективу двух первых томов. Тогда спрашивалось, чем истины являются с точки зрения бытия и мира, а теперь – что можно сказать о бытии и мире с точки зрения истин.
Наброски этого подхода можно, конечно, найти в двух предшествующих работах. В частности, в «Бытии и событии» есть достаточно сложная теория возвращения истин к миру в фигуре знания. Тезис в следующем: знанием, новым знанием, созданием знания мы будем называть тот иной свет, которым истина освещает онтологическую ситуацию. Это как у Платона: мы приходим к Идее, выходя из пещеры, но необходимо вернуться в пещеру, чтобы осветить ее Идеей.
– И быть готовым на определенный риск!
– На самом деле, именно в момент возвращения в пещеру риск наиболее велик – в момент, когда вы высказываетесь о мире, как он есть, о господствующих идеологиях, основываясь на том, что считаете истинами. Этот вопрос возвращения я рассматривал уже в «Бытии и событии», где он фигурировал под именем теории форсинга: трансформация знания форсируется на основе истины. Это достаточно сложная теория, как и, по правде говоря, теория возврата в пещеру у Платона. Платон, в конечном счете, не слишком многое сказал об этом возвращении, если не считать того, что он крайне рискован, крайне сложен и ничем не гарантирован.
– К нему необходимо быть принужденным, иначе останешься в спокойной области созерцания истин.
– Да, и именно поэтому здесь так подходит термин «форсинг». Это не естественная, не самопроизвольная процедура. Что касается «Логики миров» в книге не рассматривается теория форсинга, но есть теория внутренних отношений между единичностью мира и универсальностью истины, складывающихся благодаря феномену конкретных, являющихся, эмпирических условий конструкции корпуса истин.
Я утверждаю, что истина – это тело. В этом качестве она сделана из того, что есть, то есть из индивидуальных тел, и именно это называется включением (incorporation). Это включение проясняет нам то, как истина действует в определенном мире, а также ее отношение с материалами этого мира, то есть телами и знанием. Вам известно, что в «Логике миров» я начинаю со следующей формулы: «В мире есть только тела и языки, если не считать того, что есть истины». Затем я перехожу к первому анализу этого «если не считать того, что»: истины – это тоже тела и язык, субъективируемые тела. Чтобы прояснить отношение истин к телам и языкам, я использую понятие, эквивалентное «форсингу» в «Бытии и времени», а именно понятие совместимости. Тело истин, на самом деле, состоит из совместимых элементов – в смысле одновременно техническом и элементарном: ими можно править за счет одного и того же элемента.
Истина, по сути, – это всегда объединенная множественность, управляемая или организованная чем-то, что делает совместимым то, что не обязательно было таковым. Возьмем крайне простой пример: значительная часть концепции революционной партии сводилась к созданию теории, согласно которой интеллектуалы и рабочие могли бы быть совместимы, а политика делала бы совместимыми классовые различия, в обычном случае не являющиеся таковыми. Теория Грамши об органическом интеллектуале, как и другие теории такого рода относятся к этому типу. Они не просто говорят о классовых различиях как конфликте, но создают также и совместимости между классами, которые не существовали, откуда, к примеру, вытекает теория союзов классов. В эстетике мы сталкиваемся с ситуацией того же рода. Произведение искусства, рассматриваемое в качестве субъекта, создает совместимости между вещами, которые рассматривались в качестве несовместимых, абсолютно раздельных. Живопись создает такую совместимость между цветами, которые, как может показаться, не созданы для того, чтобы сойтись вместе, а также между формами, которые раньше были разрозненными. Она объединяет формы и цвета в совместимостях высшего типа.
Короче говоря, понятие форсинга на онтологическом уровне и понятие совместимости на уровне феноменологическом уже относятся к отношению между истиной и ситуацией, в которой действует истина. В третьем томе, если у меня действительно хватит смелости его написать, все это будет систематизировано. В нем будут представлены разные типы истины, чтобы спросить: что происходит, когда весь мир рассматривается с точки зрения истины? Что происходит онтологически, когда мы принимаем точку зрения родовых множественностей на обычные, произвольные множественности, из которых на онтологическом уровне сложена ситуация?
Если вернуться к Вашему исходному вопросу о радости, я могу сказать, что буду заниматься отдельными аффектами, которые на индивидуальном уровне указывают на процесс включения. Что такое любовное счастье? Что такое эстетическое удовольствие? Что такое политический энтузиазм? Что такое научная радость – или блаженство? В «Имманентности истин» радость будет систематически изучаться, как и три других аффекта.
– Из каких основных частей будет состоять эта книга?
– Вначале я собираюсь более точно и технично проработать ту проблему, которую я только что вкратце обрисовал. Затем я планирую вторую часть, в которой будут рассматриваться общие протоколы, обозначающие отношения к миру на основе точки зрения истин. Затем будет общая теория индивидуального включения и аффектов, которые обозначают его. Здесь будет поставлен вопрос: что такое прояснение мира с точки зрения истин? Что такое препятствие? Что такое победа, провал или творение? В третьей части будут последовательно рассмотрены процедуры истины и будет предложена систематическая теория искусства, науки, любви и политики. Такой теории, даже если ее наброски есть в разных частях моих работ, пока не существует. Вот так выглядит идеальный план «Имманентности истин», которой еще нет…
– Предлагаете ли Вы тем самым объединить четыре условия философии? Чем могло бы быть их единство?
– Я собираюсь предложить теорию того, что есть общего у этих процедур, и их потенциально возможного единства. Это как раз тема второй части. В ней снова будет рассмотрена теория истин, но на этот раз уже с точки зрения самих истин. То есть надо спросить, что их отождествляет друг с другом в них самих, а не о том, что отличает их от анонимного бытия или объектов мира. Но надо будет и развить мое вопрошание о философии. Вы знаете, что в «Манифесте философии» я определяю ее как то, что создает место совозможности[14], место сосуществования для четырех условий. Остается выяснить, не опирается ли философия кроме того и на фигуру жизни, которая бы объединяла эти процедуры. Это вопрос, который мне часто задают, и я намерен подойти к нему в лоб.
Это, в определенном смысле, означает, что надо спросить себя: что такое полная жизнь? Я говорю не только об истинной жизни. Последний вопрос я, кстати говоря, рассматриваю в конце «Логик миров». Что такое истинная жизнь, о которой Рембо говорит, что ее нет, но я утверждаю, что она может быть? Это жизнь под знаком Идеи, то есть жизнь под знаком действительного включения. Другой вопрос – близкий, но другой: есть ли Идея идей, то есть Идея полной жизни? Так мы возвращаемся к задачам античной мудрости. Мы обнаруживаем это изначальное стремление к жизни, отмеченной не только Идеей и истиной, но и идеей завершенной жизни, жизни, в которой в плане истины было бы испытано все, что только возможно.