Я сравнительно недавно понял это невероятно упорное стремление Платона доказать, что философ – счастлив. Философ счастливее всех тех, кого считают счастливее его, – богачей, искателей наслаждений, тиранов… Платон постоянно возвращается к этой теме. Он предлагает нам множество доказательств этого положения: по-настоящему счастлив лишь тот, кто живет под знаком Идеи, он счастливее всех. Мысль тут достаточно ясна: философ должен внутри самой жизни опробовать то, чем является истинная жизнь.
То есть философия – это три вещи. Это диагностика эпохи: что предлагает эпоха? Это конструирование понятие истины, опирающееся на это предложение современности. Наконец, это экзистенциальный опыт, относящийся к истинной жизни. Единство трех этих моментов – это и есть философия. Но в данный момент философия – это определенная философия. Когда я напишу «Имманентность истин» и, таким образом, сумею осуществить современное единство трех составляющих всякой философии, я смогу сказать: философия – это я.
Краткое введение в философию Алена Бадью. Фабьен Тарби
Кто такой Ален Бадью? Отсталый маоист? Террорист интеллекта, с опасным уклоном влево? А может быть автор, который уже, по меньшей мере, притягивает к себе внимание специалистов по современной философии и чье имя хорошо известно в международных философских кругах от Сиднея до Буэнос-Айреса. Конечно, террорист, но только герметизма, готовый заложить математические бомбы в свои философские декларации.
Итак, мы встретились с этим таинственным Аленом Бадью, чье имя работает то в качестве экстремистского пугала, то как знак (престижный, но тревожный) абстрактной и сложной мысли. Налицо политические позиции, которые взрываются раскатами в грома в слишком спокойном небе нашей повседневной телевизуальной демократии. Серный запах политического ангажемента, преступного уже потому, что не признает преступлений Мао. Но при этом ни один специалист не будет отрицать сложность, оригинальность, творческую силу философских работ Бадью. Эта известность – двусмысленная или оправданная – не должна скрывать, что Бадью – философ в самом чистом из значений этого слова. Он такой же философ, как Платон, Спиноза или Лейбниц – благодаря воле к истине, которая находит выражение в терпеливо конструируемой и постоянно проверяемой системе. Достаточно ли этого, чтобы назвать его классиком? Такая характеристика, возможно, должна дождаться решения веков. Но все равно в философии Бадью несложно увидеть очевидные признаки классицизма.
Философ-классик, философская система
Его мысль стремится разрешить вечные проблемы, поднимаемые этой странной и волнующей, но в то же время глубоко человеческой деятельностью, которую называют «философией». Постмодернистская мода, лучшим примером которой является Деррида, деконструировала границы мысли, подчеркивая двусмысленность языка. Она сделала подозрительным любое ясное и утвердительное намерение. Уже Платону приходилось сражаться с софистами, напоминая, что философы, в отличие от этих игроков в слова, исходят из вещей, а не из двусмысленности слов. Классик утверждает; его работа – не работа отрицания, не деконструкция и не подозрение. Вполне возможно, вопреки призракам релятивизма и скептицизма, выстроить рациональный и достоверный дискурс о Вселенной и человеке. Истина существует, и философия выражает это существование. Она всегда ее выражала – разными фигурами, и мы можем опираться на великие системы (Платона, Гегеля), если хотим разглядеть ход этой истории истины. С точки зрения классика, существует история истины, этапы которой отсылают к вечным проблемам и тезисам. Мысль классична, когда она участвует в этой истории.
С другой стороны, эта философия систематична постольку, поскольку является обширной конструкцией, которая в своем четко размеченном поступательном движении предлагает нам комплекс идей, утверждаемых уже на самом первом шаге. Три больших момента фиксируют основные этапы этой системы. Речь идет о «Теории субъекта» (1982 г.), «Бытии и событии» (1888) и «Логиках миров» (2006). Все три отмечены значением, которое признается за математическими и логическими формами. Изучение математики и логики позволяет исследовать, опираясь на максимально надежную архитектуру, вечные проблемы философии. Философ, вооруженный таким оружием, – это страшный мыслитель: дедуктивная нить рассуждения естественным образом придает его мысли систематичность. Математика и логика не лгут, не запутывают своим заточенным острием вопросы и не откладывают ответы. В них есть ясность и четкие различия, если только удастся их выдержать.
Эта черта мысли Бадью подкрепляется другой – его верностью фигуре диалектики. Диалектика появляется, как только мысль, пытаясь понять полноту вещей, испытывает невозможность обойтись без категории отрицания. Эта категория облекается у Бадью в фигуру исключения. То есть от математики и логики что-то ускользает. Не существует диктатуры формы. Напротив: форма, логика и математика – это, несомненно, фигуры вещей; однако человек испытывает удивление, отчасти ускользая от них, возвышаясь до чего-то другого, до режима исключения, трансгрессии. С человеком приходит событие. Бытие (математизириуемое, логическое) вступает в отношение с событием (человеческим исключением): «Бытие и событие».
Классицизм здесь – это не пережевывание одного и того же, не повторение тысячелетних текстов. Чтобы подняться на их высоту, требуется новое видение вечных проблем мысли. Математический аппарат, диалектика бытия и события позволят выработать это новое видение, которое подхватывает древнейшие из проблем мышления и оживляет их. Точно так же систематизм – не нечто мертвящее. Он не склоняет к исключению всего того, что не встраивается в его рамки, так же как не претендует он и на обладание ответами на любые вопросы. Ведь событие – это неожиданность, переворот, неопределенность. Оно – сердцевина человеческой реальности, которая сплетается им по четырем нитям, четырем сетям удивления и творения, четырем путям истины – политике, любви, искусству и науке.
Этот труд, охватывающий более сорока лет, являет нам свою жизнеспособность и свое многообразие. Он составлен из крайне сложных в техническом отношении философских текстов, художественной прозы, театральных пьес, политических и полемических книг. Классический, систематический характер поддерживается, таким образом, страстью к современности, пристальным вниманием к нашим временам. Это показывает серия книг «Обстоятельства» (к которой относится и работа «Что именует имя Саркози»); в ней разбираются политические вопросы нашего времени: бурка и светскость, отношение Франции к Германии, выход Ле Пена во второй тур президентских выборов 2002 года…
И более того: этот труд движется от искусства к любви, от политики к науке. Эти движения обнаруживают убежденность в том, что человек удерживается в центре, на перекрестке этих возможностей. Вот почему политика, любовь, искусство и наука названы «условиями». С одной стороны, условиями субъекта, то есть пространством, открытым тому самому подлинному и головокружительному, что может предложить человечество. Но и условиями философии, поскольку она, ни в коем случае не являясь первичным истоком, существует лишь тогда, когда встречается с этими формами человеческой деятельности. Она ставит вопрос о том, что составляет эти условия, и пытается понять, что поставлено на карту в каждом из этих условий, как и в их сосуществовании.
Фундаментальный тезис о бытии
Что такое бытие? Вот самая большая загадка философии, ее сфинкс или ее феникс. С нее начиналась философия, когда самые первые греческие мыслители занялись поиском первоначала всех вещей. Для Пифагора таким первоначалом стали числа. В определенном смысле, Бадью поддерживает эту интуицию, самую древнюю интуицию западной философии. Она составляет решающий элемент и в уроке Платона, согласно которому математические формы относятся к «умопостигаемому», то есть к самым высоким и самым истинным объектам мышления – тем, что достигаешь, когда сумел освободиться от чувственных и телесных привязанностей.
Можно было бы подумать, что математика ведет в лучшем случае к идеализму платоновского типа, а в худшем – к различным видам нумерологического мистицизма и другим каббалистическим спекуляциям. Но у Бадью она служит утверждению материализма. Материалистические философы отказываются уступать религиозному суеверию и в качестве единственного первоначала бытия полагают существование материи. Это горизонтальное представление, пространство чистой имманентности, которое таким образом открывается, отвергая иллюзорные трансцендентные вертикали (Бог, душа). Альтюссер говорил, что пора «перестать рассказывать себе истории». А Огюст Конт определял материалистический принцип как «сведение высшего к низшему». Так, дух – это мозг, а жизнь – материя. Тем самым, наука становится единственным способом подойти к бытию. Эпикур разработал понятие атомов; Ламетри – развил тему человека как всего лишь биологической машины.
Бадью принадлежит к этой традиции. Но он решительно обновляет ее. Почему? Потому что он строит этот материализм на основе математической науки. Материализм был физическим (Эпикур), биологическим (Ламетри), историческим, диалектическим и социологическим (Маркс), но он никогда не обосновывался математикой и логикой в столь систематичном и полном виде. Это изобретение нового вида материализма. Суть материи открывается не биологией или физикой, а математическими и логическими законами, которые организуют ее вечную композицию.
Все начинается с тезиса: бытие – лишь бесконечность множественностей. Нет одного бытия. Речь о бытии в единственном числе, к которой нас неизбежно подталкивает язык, не должна внушать нам мечты о некоем единстве бытия: есть лишь множественности, бесконечно разложимые на новые множественности. Невозможно найти завершения этой цепочки, ни сверху, ни снизу – то есть, нет ни первого Единого, ни предельного атома. Фундаментальная, исходная интуиция Бадью – в понимании того, что только математика способна описать такие бесконечно разложимые множественности. Теория множе