ств – в том виде, в каком она была придумана Георгом Кантором и аксиоматизирована Эрнстом Цермело и Абрахамом Френкелем, – это, по сути, не что иное, как теория множественностей, предполагающая существование пустого множества.
Эта теория не является частной или региональной. Это сама теория математики, ее вечное основание. Число, функция, точка, арифметическое отношение, на самом деле, выводятся из множеств. Все, что можно представить, состоит из множеств и элементов, причем элементы и множества сами являются бесконечными сложениями и разложениями. Короче говоря, бесконечность и множественность по праву могут считаться основой всякой вещи. Поэтому только математика высказывается о бытии: бесконечно разложимые множественности могут прийти только к пустоте. Или, говоря иначе, множественности состоят только из пустоты.
То есть, нет никакой тайны бытия. Конечно, люди ищут секрет бытия; они, в целом, пытаются интерпретировать мир, разгадать сущность вещей, их смысл. Он думают, что нашли в вещах нечто «значимое». Однако вещи не имеют смысла сами по себе. Они раскладываются до бесконечности, вот и все. Это пункт полного расхождения с Хайдеггером, который неустанно искал «смысл бытия». Но, поскольку смысла нет, философия Хайдеггера все больше облекалась в поэтические формы. Окончательный вывод, если мы все же хотим говорить о тайне бытия, – отсутствие у него значения, то есть его пустота. Хайдеггер говорил о Бытии, наделяя его величием, хотя нужно было говорить лишь о том, что есть какое-то бытие, то есть множественности, которые идут до бесконечности, причем их финальным пределом является только лишенная смысла пустота.
Возможны две ошибки в тезисе о бесконечности бытия, этой бесконечной множественности: первая – это религиозная интерпретация, которая понимает Бесконечность в качестве Бога. Но, на самом деле, нет ничего банальнее бесконечности, которая слагает все вещи и делает из мира бесконечное сложение и разложение. Вторая ошибка – считать, будто бесконечность – это хаос, радостный и непроницаемый. Это ошибка Делеза. Он остается романтиком бесконечности или своеобразным учеником колдуна: ему хотелось, чтобы мир походил на литературную магию, был уникальным гигантским вихрем, хотя он, очевидно, сделан из законов и стабильностей разного рода. Бесконечность определяется строгими математическими правилами.
Вот основные результаты «Бытия и события». «Логики миров» покажут то, что способ явления вещей зависит от определенной логики. Как может быть так, что вещи представляются нам едиными, собранными, к тому же открытыми для многих форм познания, которое может проходить через разные этапы? Я подхожу к знакомому предмету, смотрю на него под разными углами, издалека и вблизи; я могу сказать, что он относится к моему столу, моей квартире, но также к этому городу и к этой солнечной системе.
Философы-идеалисты предполагают наличие божественного порядка в мире или же основывают его на демиургической способности человеческого мышления, которое якобы организует мир благодаря некоему дару духа или сознания. Это путь Канта и Гуссерля. Для Бадью же феномены, то есть вещи в том виде, как они являются, не выражают божественный порядок и при этом не зависят от сознания, отдающего им приказы. Множественности составляются в соответствии с разными регистрами, в зависимости от различных интенсивностей явления. Восприятие малого и большого относительно; оно зависит от точки зрения на вещи. Наш взгляд сам зависит от этих логических правил. То есть так составляются «миры», которые предлагают различные режимы. Строго следуя за логикой так называемых «категорий», можно показать, что эта бумага и этот карандаш на столе обладают большой интенсивностью в мире, которым является эта комната, но ничтожной в мире пекинского рабочего, когда он на своем рабочем месте. В конечном счете, есть только миры и миры – и так до бесконечности; релятивность этих миров последовательна и дедуцируема. Бесконечность не хаотична; она упорядочена. Порядок является не божественным и не духовным, а логическим. Иллюзия – считать, что единая Вселенная объединяет, синтезирует это неизгладимое многообразие.
В «Бытии и событии» вместе с «Логиками миров» – на этой тысяче страниц – развертывается, таким образом, совершенно рациональная и при этом материалистическая концепция вселенной. Все является математизируемым; все – логическим. Из этих тезисов выводятся одновременно радикальные и классические тезисы: эта математика и логика доказывает бесконечность бытия. Точно так же Спиноза и Лейбниц опираются в своей интуиции бесконечного мира на математику. Но ни тот, ни другой не отказываются от Бога как субстанциального первоначала (Спиноза) или регулятора (Лейбниц) этой бесконечности. В материализме Бадью это первоначало устраняется. Математика бытия и логика явления, не будучи ни в коем смысле знаками божественного, оказываются, таким образом, не чем иным, как развертыванием атеизма.
Не всё – одни лишь структуры…
Что происходит, когда понимаешь, что вселенная – это такая бесконечная машинерия? Может и ничего не произойти. Ведь все и всегда сводится к правилам этой машинерии. Можно вспомнить о включении одних вещей в другие, о бесконечно малом и бесконечно большом. Не только в пространстве, но также в логическом и математическом отношении. Собственно, человеческий взгляд может остановиться на открытии этого нечеловеческого, в котором существует, расположен, живет человек. Подобному взгляду, по крайней мере, удалось бы понять самый глубокий смысл материалистической мудрости и рассеять множество цепких, хотя и инфантильных иллюзий о Боге и абсолютном Смысле жизни. Это уже что-то… Но не всё. Бадью – не нигилист, который довольствовался бы тезисом о том, что вселенная в своей основе не имеет смысла, а потому встраивался бы в линию, идущую от Горгия до Шопенгаэура и Клемана Россе. Бадью избегает такого провала. Конечно, структуры нечеловечны, то есть сверхчеловечны, бесконечны, но они только структуры, какими бы неотвратимыми и всемогущими они ни были.
Логические и математические структуры говорят человеку: «Чем бы ты ни был, что бы ты ни делал, ты внутри, в имманентности ситуации или мира, который больше тебя. Ты внутри, ты включен. Ты не Бог, да и нет никакого Бога». Конечно. Ни наша мысль, ни наши действия не смогут разрушить или преобразовать расклад физической и математической материальности, которая держит нас в своих тисках с рождения до смерти. Мы всегда будем внутри. Будучи детерминированы тем, что в нас может быть названо «человеком как животным», – существом, которое подчинено законам вещей, как математических, физических и биологических, так и психических.
Но закончить нигилизмом, бессилием, выводом об абсурде человеческого существования и положения человека, – вот шаг, который здесь не будет сделан. Нужно быть строгим материалистом, философом, который считает, что материальность ограничивает нас, не имея никакого иного смысла, кроме неумолимого и бесконечного смысла математики и логики. Бога, этого Деда-мороза для взрослых, нет. Это решено. Тем не менее, ограничиваться нечеловечной (поскольку попросту сверхчеловеческой) неприступностью структур – значит не замечать того, на что мы способны. Быть может, только по случаю, но этот случай меняет едва ли не все.
И если философы-идеалисты поклонялись своим тотемам, философы-материалисты должны были разобраться с вопросом о том, ограничивается ли человек, в конечном счете, одной лишь своей животной природой. Трансцендентность или вертикаль идеалистов, которая идет до души и Бога, являются, несомненно, иллюзиями. Однако могут ли сами материалисты оставаться в рамках этой абсолютной горизонтальности? Достаточно ли сказать, что человек – это человек как животное? Можно ли нашу реальность – бытие «мной» или «тобой» – свести к инстинктам животного? Тогда нам не нужно было бы об этом ни писать, ни читать, но мы пронизаны тем, что Лакан называет символическим, и что меняет наше глубочайшее отношение к реальному, которое с этого момента уже не является непосредственным. Об этом может свидетельствовать сознание человека, бессмысленно бормочущего, что он умрет.
Вопрос в том, что делать материализму с этой неизбывной человеческой перспективой. По правде говоря, ни один материализм никогда не удерживался на уровне горизонтальной чистоты. Всегда было некое дополнение или надрыв. Была сила духа, путь даже атомическая, у Эпикура, которая позволяет понять реальность и выбрать благую жизнь; освободительные смех и ирония у Ламетри; отказ от непосредственной реальности и надежда – коммунизм – у Маркса. Можно долго размышлять над этой неспособностью материализма свести человека к одной лишь материи. По правде говоря, материализм сначала выступает в качестве ясного понимания природы реальности и несуществования Бога, а затем освобождает. Его урок лишен иллюзий. Плевать на иллюзии! Только прочная реальность. Но его обещание – не в подчинении или примирении. Случайно в человеке есть нечто, что ускользает от бесконечной плоскости бытия. В человеке есть нечто другое.
Бадью верен этому глубокому пониманию материализма, который всегда превосходит самого себя в своей человеческой составляющей. И он развивает это понимание, расширяет его, доводит до невероятного, по сути дела, уровня. И если его материализм структур является точным, математическим и логическим, столь же ошеломительным оказывается и осуществляемое им преодоление материализма его собственными силами. Его оригинальность – в том, что предельное развитие получают две стороны материализма – с одной стороны, никаких уступок в вопросе об одновременно рациональной и бессмысленной природе реального, а потому его необходимо понимать в качестве абсолютно математического; а с другой, обостренное сознание того, что вместе с человеком нечто происходит – для него и благодаря ему. То, что превосходит структуры, по крайней мере, в его собственной точке существования.