Тезис 4. Изучение имени (слова) есть вместе с тем и постижение всех возможных форм науки и жизни.
Первый тезис (1а) (имя есть жизнь) конкретизируется в книге с помощью понятий действительности и общения. Имя реально, подчеркивает Лосев, оно есть сама действительность в широком смысле этого понятия. В имени обоснована вся глубочайшая природа социальности во всех бесконечных формах ее проявления. Тайна слова заключается в общении с предметами и другими людьми:
«Без слова и имени человек – вечный узник самого себя, по существу и принципиально анти-социален, необщителен, несоборен и, следовательно, также и неиндивидуален, не сущий, он – чисто животный организм, или, если еще человек, умалишенный человек» (с. 49);
«В любви мы повторяем любимое имя и взываем к любимому через его имя. В ненависти мы хулим и унижаем ненавидимое через его имя. И молимся мы и проклинаем через имена, через произнесение имени» (с. 166).
В слове человек выходит из узких рамок своей индивидуальности и обращается к миру. Оно – мост между субъектом и объектом, воспринимающим и воспринимаемым, познающим и познаваемым – «арена» их встречи и единения. В слове и имени происходит соприкосновение всех возможных и мыслимых пластов бытия, соединение разъятых сфер бытия, приводящее их к совместной жизни в одном цельном сознании, уже не просто объективном и не просто субъективном. Живое слово таит в себе интимное отношение к предмету и существенное знание его сокровенных глубин. Оно – орудие общения с предметами, поле сознательной встречи с их внутренней жизнью. Поэтому, считает А.Ф. Лосев,
«знать имя вещи – значит быть в состоянии в разуме приближаться к ней или удаляться от нее. Знать имя – значит уметь пользоваться вещью в том или другом смысле. Знать имя вещи – значит быть в состоянии общаться и других приводить в общение с вещью» (с. 185).
Слово – это не просто звук, но
«постигнутая вещь, вещь, с которой осмысленно общается человек» (с. 194),
имя и есть
«сама вещь в аспекте своей понятности для других, в аспекте своей общительности со всем прочим» (с. 185).
Без имени в мире было бы бессмысленное и безумное столкновение глухонемых масс в бездне абсолютной тьмы:
«Человек, для которого нет имени, для которого имя только простой звук, а не сами предметы в их смысловой явленности, этот человек глух и нем, и живет он в глухонемой действительности» (с. 20).
Слово действительно, оно – фактор самой действительности, «могучий деятель мысли и жизни» (с. 32). Могущество и власть слова невозможно отрицать. Слово всесильно, оно поднимает умы и сердца, движет народными массами и представляет собой единственную силу там, где, казалось бы, уже пропали всякие надежды на новую жизнь.
Тезис 1б поясняется следующим образом. Не только слово есть сущность, вещь, действительность, но сущность, рассматриваемая в аспекте ее диалектического развертывания, есть имя и слово. Отсюда проистекает, что и весь мир, вся вселенная есть имя и слово или имена и слова, поскольку все в мире – люди, животные, растения, неодушевленные предметы, весь физический мир – есть смысл и его выражение. Космос – это лестница разной степени словесности, ономатизма, «именитства», разной степени сущего, бытия. О степенях (ступенях) ономатизма как степенях осмысления слова речь идет в книге в двух следующих ситуациях:
1) при описании необходимых ликов (схемы, топоса, эйдоса, символа) наименованной сущности (с. 114) и
2) при описании характеристик инобытия – «иерархии интеллигентных самоутвержденностей» – раздражения, ощущения, восприятия, представления, мышления и гипер-ноэтического мышления (с. 106).
А.Ф. Лосев отмечает при этом следующие закономерности:
«Чем больше погружается сущность, или смысл, в „иное“, тем более и более теряет он свои смысловые свойства… само имя все меньше и меньше именуется. Ощущение – менее бытие и имя, чем мышление; раздражение – менее смысл, чем ощущение. Животное в меньшей мере есть, чем человек; растение в меньшей мере смысл, чем животное… Ум и умное – высшая степень сущности, смысла, имени – в „ином“. Ощущение – менее сущность, чем мышление. Раздражение – еще менее сущность, чем ощущение. Но и раздражение есть как-то смысл, и ощущение есть как-то сущность и имя, и мышление есть как-то эйдос первоначальной сущности и ее имени» (с. 155 – 156).
Мир, согласно развиваемому взгляду, есть совокупность разных степеней жизненности или «затверделости» слова, а все бытие – то более мертвые, то более живые слова. Низшая степень словесности представлена неживой вещью, высшая – сверхумным именем. Низшая степень словесности – физическая вещь – это слово в зародыше, далекое от своего внутреннего осмысления и оформления. Весь физический мир, хотя и мыслится как механическое объединение внутренне распавшихся элементов бытия, есть также слово и слова. Ведь он тоже нечто значит и есть, следовательно, тоже нечто понимаемое. Это «затвердевшее, окаменевшее слово и имя, остывшее и обездушенное», которое хранит в себе, однако, природу (хотя и распавшуюся) истинного слова и только ею и держится; «без такого слова нет у нас и никакого другого слова» (с. 66).
Тезис 2. Нормальное человеческое слово представляет собой лишь один из видов слова в широком понимании, т.е. слова как выраженного смысла и «разумеваемой» сущности. Оно занимает особое положение на лестнице ономатизма, первую ступень которой образует неживая физическая вещь, вторую – органическое семя, а последнюю, завершающую, ступень – умное и сверхумное имя. Сохраняя в себе основной признак слова – выраженность смысла, такое слово резко и глубоко отличается от всех других типов слова тем, что оно содержит все моменты слова как такового в измененном виде. Поясняя эту мысль, А.Ф. Лосев пишет:
«И человеческое слово не есть только умное слово. Оно пересыпано блестками ноэзиса и размыто чувственным меоном. Оно – или в малой, или в средней, или в высокой степени мышление, но никак не мышление просто, и никак не умное выражение просто» (с. 169).
Всякое нормальное человеческое слово, будучи разумной идеей, обрастает особыми качествами, заимствованными из разных диалектических стадий имени, как, например, звуковым телом, значением hic et nunc и с различными психологическими вариациями. Поскольку нормальное человеческое слово содержит в себе все моменты слова как такового, хотя и с определенными модификациями, то его адекватное описание невозможно без раскрытия всего спектра бытия слова (имени) как такового.
Тезис 3. Живой человек не может не вступать в общение с живой действительностью и не размышлять о ней. Поэтому слово его тесно связано с мышлением. Слово (имя), по Лосеву, есть вообще наиболее напряженный и показательный результат мышления. Оно – главный продукт мысли, ее необходимый результат, в нем мысль достигает своего высшего напряжения и значения. Без слова мышление не могло бы вообще осуществляться, а так называемое бессловесное мышление, в принципиальном понимании этого выражения, есть просто отсутствие всякого мышления, его полная недоразвитость. Что же касается нередко встречающегося в обычной жизни мышления без использования слова, то такое бессловесное мышление не только не представляет собой недостаток слова, его недоразвитость, но, напротив, являет собою момент преодоления слова, восхождения на высшую ступень мысли. За исключением случаев явной патологии, мы
«не упраздняем слово, а поднимаемся над ним; и оно продолжает играть в мышлении свою великую роль, хотя уже в невидимой форме фундамента и первоначального основания. Это не упразднение слова, но утверждение на нем и надстройка над ним еще более высоких степеней мысли» (с. 33).
Тезис 4. Моменты слова составляют, по Лосеву, и моменты научного сознания. Всякое человеческое знание и всякая наука есть знание и наука не только в словах, но и о словах. Ведь слово есть смысл, а всякая наука есть наука о смысле, или осмысленных фактах. Вне анализа слова и имени не будут возможными ни психология мысли, ни логика, ни феноменология, ни онтология. Лосев подчеркивает, что
«проанализировать слово до конца – значит вскрыть всю систему категорий, которой работает человеческий ум, во всей их тесной сращенности и раздельном функционировании» (с. 161).
Наконец, если само имя есть познанная природа, или жизнь, данная в разуме, то философский анализ имени есть вместе с тем и диалектическая классификация всех возможных форм науки и жизни, а философия имени становится важнейшим моментом философии в целом.
Мысль о центральном характере философского анализа имени в рамках философии составляет специфику лосевского понимания философии вообще и особо обсуждается им в этой книге. Аргументация А.Ф. Лосева сводится к следующему. Если слово и имя интерпретировать как «разумеваемую», понимаемую сущность, то диалектически вывести имя означает также вывести сущность со всеми ее моментами и раскрыть диалектику инобытия (ведь в процессе диалектического движения имя, достигнув своей высшей формы – мифа, – становится инобытийным). Другими словами, раскрыть диалектику имени – значит вместе с тем раскрыть также и диалектику сущности, и диалектику инобытия (меона, материи, тела), т.е. признать, следовательно, что философия имени есть вместе с тем и философия сущности, и философия инобытия (материи, меона, тела).
На каком же основании А.Ф. Лосев утверждает в таком случае, что философия имени представляет собой основную и центральную часть философии вообще и, более того, что она и есть даже та единственно возможная и нужная теоретическая философия, которая и заслуживает такого названия? Почему же данный анализ у него называется философией имени? Лосев предпочитает называть свой анализ философией имени, а не философией (логикой) сущности, меона (материи, инобытия) или же философией тела на том основании, что при всей значимости сущности и меона центром проводимого анализа для него служит тем не менее слово (имя). Действительно, подчеркивает Лосев, именно имя (в своей высшей форме – мифически-магическое имя, где сущность пребывает всецело) является водоразделом между двумя видами сущности – первой (первосущностью) и второй (первозданной, выступающей с разной степенью адекватности в инобытии, имеющей одно имя с первосущностью и существующей за счет ее энергий). Именно имя, согласно Лосеву, есть та высшая точка, до которой дорастает первая сущность, с тем чтобы «далее ринуться с этой высоты в бездну инобытия» (с. 165). Именно имя – высшая форма развертывания первосущности, и только «в свете всецелого и нетронутого инобытием Имени» делаются понятными все его частичные проявления в инобытии (с. 165).