кто критиковал эксцессы примазавшихся к кинизму лжефилософов, с глубоким уважением относились к теоретическому содержанию учения настоящих киников (Дион Хрисостом, Эпиктет, Лукиан, Юлиан и др.). Киников главным образом интересовали этические проблемы, однако Антисфен, подобно другим старым философам, написал трактат с традиционным названием «О природе» и еще одно сочинение в двух книгах «Вопросы природы» (Д. Л. VI, 17), но можно предполагать, что «природа» выступала здесь в основном как этическая категория и связана с проблемой добродетели. Примитивность и неразработанность кинического материализма объясняется непритязательностью и примитивностью быта и бытия его приверженцев, в конечном счете их классовой позицией. Спор между идеалистической диалектикой Платона и грубым материализмом киников был решен самой жизнью и не в пользу Платона. Речь идет не о диалектике, но об основном философском вопросе, — «в решении основного философского вопроса они (киники. — И. Н.) были материалистами, а в теории познания — сенсуалистами»[81]*. Платон прекрасно понимал, за что идет борьба: «…И с той и с другой стороны относительно сущности бытия происходит словно битва гигантов» (Соф., 246а).
Деталями этой «гигантомахии» мы не располагаем, хотя из древних сочинений точно известно об ожесточенной полемике между киническими лидерами и создателем теории идей. Источники неизменно рисуют Антисфена и Диогена антагонистами Платона, чья враждебность основывалась на принципиальных расхождениях (Д. Л. III, 35; VI, 7.24.25.26.40.41.53.54.67). Но к теоретическим спорам примешивалась сословная рознь, заставлявшая Платона из-за барского высокомерия даже не называть своих «низких» оппонентов по имени, он лишь позволяет себе бросить несколько иронических и насмешливых слов о старости, невежестве и умственных способностях киников (Соф., 251b. Полит., 261е). Впрочем, критикуя Демокрита, он также ни разу не упоминает его имени. Избранная Платоном «фигура умолчания» делает расшифровку намеков на киников почти всегда гипотетичной и уязвимой. К тому же мысли киников, коль скоро они преподнесены враждебно настроенным Платоном, могут оказаться тенденциозно истолкованными, огрубленными и окарикатуренными.
Как было сказано, в сочинениях некоторых поздних авторов содержатся скупые свидетельства, однако прямо говорящие о кинико-платоновской конфронтации. Диоген Лаэртский в каталоге сочинений Антисфена называет диалог «Сатон, или О противоречии» (VI, 16), в другом месте рассказывается об истории создания этого антиплатоновского памфлета: «Передают, что Антисфен намеревался прочесть кое-что из своих сочинений и пригласил на чтение Платона. Когда тот спросил, о чем Антисфен собирается говорить, последний ответил: о невозможности противоречий. Тогда Платон возмутился! «Как же ты можешь об этом писать?!» и стал доказывать, что Антисфен сам себе противоречит. Тогда-то Антисфен и написал направленный против Платона диалог под названием «Сатон»» (III, 35). О том же сообщает Афиней: «Мерзко и пошло переименовав Платона в Сатона, он издал под этим названием диалог, враждебный философу» (V, 220d. XI, 507а).
Насмешка содержалась уже в самом заглавии диалога, так как в спародированном имени содержался неприличный намек на платоновский эрос. Аргументы киников, насколько можно судить по фрагментам, звучали хлестко, афористично, полемически заостренно и образно доходчиво. В них заключалась сила, но в то же время и слабость примитивного материализма, прямолинейно отрицающего реальность общих понятий. Защите логических взглядов, по-видимому, посвящены сочинения Антисфена «Истина», «О воспитании, или именах», «Об употреблении имен», «О вопросе и ответе», «О мнении и знании», «О речи». Как ясно из заглавий, приведенных у Диогена Лаэртского (VI, 16–17), многие из них полемичны. Возможно, наиболее резкие нападки на теорию идей заключались в «Геракле Большем»[82]*. Во всех негативных в своей основе логических построениях киников сталкиваются общее й единичное. Путаясь в диалектике понятий, они были правы в главном — отрицании платоновских идей, которые, по их мнению, существовали лишь «в голом воображении»[83]*.
Вероятно, в «Сатоне» Антисфен оспаривал существование идей, оторванных от вещей, и утверждал реальность вещного, телесного мира. К этому сочинению, должно быть, относятся слова Симпликия из его комментария к аристотелевым «Категориям»: «Из древних некоторые совершенно отрицали общее понятие качества, соглашаясь, что существует лишь качественная определенность конкретной вещи, как, например, Антисфен, который, споря однажды с Платоном, сказал: „Платон, лошадь-то я вижу, а вот лошадности не вижу"». В источниках существует еще один, более развернутый вариант той же мысли: «Антисфен утверждал, что нет ни родов, ни видов, говоря при этом: „Человека вижу, а „человечности" не вижу, лошадей вижу, а „лошадности" не вижу, поэтому эти общие понятия не существуют вовсе"»[84]*. Аналогичен рассказ о выступлении против Платона Диогена Синопского: «Когда Платон распространялся о своих идеях и говорил о „стольности" и „чашности", он (Диоген. — И. Н.) заметил: „Что касается меня, Платон, то стол и чашу я вижу, а вот „стольности" и „чашности" нет"» (Д. Л. VI, 53)[85]*. Материалистические установки киников подтверждаются также фрагментом, где Антисфен утверждает, что души материальны и по форме сходны с телом, в которое они заключены[86]*. Подобные представления о душе как о телесной сущности характерны для древнегреческих атомистов. К тому же киники не признавали бессмертия души, религии и суеверий.
Следы полемики между киниками и Платоном можно обнаружить и у Лукиана, на которого материализм и атеизм киников, как и их социально-этические взгляды оказали сильное влияние. В «Продаже жизней» (16 сл.) и в «Разговорах мертвых» (X, 16) он использует нападки Антисфена и Диогена на теорию идей и идею бессмертия души. Итак, поздние античные свидетельства не оставляют сомнений в воинствующей оппозиции киников идеализму Платона. Более определенный свет на содержание основных философских положений киников бросают несколько замечаний Аристотеля в его сочинениях по гносеологии и логике, где Антисфен называется по имени. Авторитет Аристотеля дает возможность найти критерии для решения вопроса, кого имел в виду Платон в своих анонимных выпадах и иронических намеках. В сочинениях Аристотеля имеются три места, связанных с именем основателя кинической школы.
1. Метафизика, V, 29. 1024b27-34:
«…A ложное высказывание — это такое, которое, поскольку оно ложное, говорит о несуществующем предмете, так что всякое высказывание ложно по отношению к объекту, отличному от того, о котором оно истинно, как, например, [истинное] высказывание о круге ложно по отношению к треугольнику. [При этом] высказывание о чем бы то ни было — [возможно лишь] одно, это именно высказывание о сути бытия, а с другой точки зрения — их много, ибо вещь как таковая, и эта же вещь в том или другом состоянии, это до известной степени то же самое, — например, Сократ и образованный Сократ. [Что же касается ложного высказывания, оно в собственном смысле не относится ни к чему]. Поэтому Антисфен опрометчиво смотрел на дело, полагая, что ничто не может обозначаться иначе, как присущим [свойственным] ему высказыванием (словом, названием. — И. Н.) — в отношении к одному [возможно только] одно: откуда получалось, что и противоречить нельзя, да, пожалуй, что и говорить неправду — тоже».
2. Топика, I, 11.104b20:
«Что же касается тезиса [положения], то это необычное [парадоксальное] мнение какого-нибудь известного философа — например, что „противоречие невозможно", как утверждал Антисфен».
3. Метафизика, VIII, 3.1043b24:
«В результате сказанного выше получается некоторая почва для затруднения, которое выдвигали сторонники Антисфена и другие столь же малообразованные люди: по их словам, для существа вещи нельзя дать определения, такое определение — это-де [только] „длинная речь", но какова вещь по своему качеству, этому можно и научить, как, например, про серебро, что оно такое сказать нельзя, но [только], что оно подобно олову»[87]*.
Из указанных мест можно сделать несколько твердых выводов об основных принципах антисфеновской логики и гносеологии:
1. О каждом предмете может быть высказано только одно суждение как об объективной реальности — «в отношении к одному возможно только одно», — иначе говоря, объективно существует только единичное, отдельное, частное.
2. Это высказывание, определение, суждение («логос») срослось с вещью, оно является присущим ей от начала названием, «собственным определением» (oikeios logos), т. е. каждая вещь может предицироваться только этим единым словом, в котором заключается ее сущность и которое отличается от любого другого слова[88]*.
3. Отсюда вытекает, что «противоречие невозможно» (ouk estin antilegein), ибо, если о каждом предмете возможно только одно высказывание, то любое другое, отличное — уже невозможно. Это другое определение, название, высказывание относится, таким образом, к иному предмету. Следовательно, между двумя высказываниями противоречия быть не может! либо в них утверждается одно и то же, либо они относятся к разным предметам.
4. Если принять предыдущий вывод, то закономерно и следующее утверждение: «Нельзя высказать ложного суждения», «нельзя лгать».
5. Нельзя дать определение сущности отдельной, конккретной вещи. В этом только смысле отдельная простая вещь «непознаваема», и возможны только идентично плоские, тавтологические суждения, где предикат повторяет субъект: S= P (так, нельзя сказать «человек добр», а только — «человек есть человек», «добро есть добро» и т, д.), т. е. по существу содержательная предикация и научные дефиниции отвергаются.