Если наукой называется не только убедительно знание в мире, но также и рациональная форма методического сообщения, то философия ищет для себя подобной формы. Она может поэтому называться научной, не только потому, что науки представляют для нее самой путь ее к себе, но и потому, что она образует эти методические формы мышления и сообщения, даже если в этих формах абсолютно ничего не познается, в смысле некоторой полезной или имеющей силу находки в мире.
Но философия, во-первых, не наука, скорее, она достигает ясности, лишь поскольку отличает себя от нее; ибо она и больше, и меньше, чем наука. Во-вторых, она сама есть изначальная воля к знанию, для которой знание наук есть одно из направлений ее осуществления. В-третьих, она ведет борьбу за знание для науки против ложной науки.
1. Самоотличение философии от науки.
- Всякая наука имеет свой предмет. Если философия ведет себя как наука, то она не может узаконить своего положения никаким предметом.
Она называет, правда, своим предметом «целое». Если она развивается, как строгая наука об этом целом, то в своих изысканиях она, как и всякая другая теоретическая деятельность, будучи отделена от своего предмета, познает его на расстоянии. Однако подобный способ познавания хотя и имеет смысл для познания вещей в ориентировании в мире, но не для философии. Целого таким образом уловить нельзя. Как бы я ни называл его, как предмет оно от меня ускользает. Теоретическая философия как чистая наука вынуждена искать некой неподвижно устойчивой точки, на которую опирается объективное здание его мнимого познания; она хотела бы предметно узнать, от чего как принципа зависит все, назовет ли она этот принцип материей, Я, духом, Богом. Но, что бы она ни мыслила на этом пути, перед ее взглядом всякий раз только относительные конструкции некоторого сущего в мире особенного.
Поэтому философствование в своем самоотличении осознает, что не имеет такого предмета, как науки, которые прекращаются как познания там, где нет никакого предмета. Предмет философии - не целое, как предмет, - он действителен, скорее, как основа всякой предметности и как «всякий предмет», поскольку он может быть соотнесен с этой основой. Философское мышление, если мерить его масштабом науки, остается словно витающим в воздухе. Намерение дать философии некий предмет в каком-либо ином смысле, кроме сугубо иносказательного, означает ложное перенесение на философию формы научного познания.
Но философствование, однако же, не может ступить ни шагу, не имея предмета. Если даже никакой предмет не является его специфически собственным предметом, то оно движется во всех возможных предметах, не подразумевая их при этом только как предметы. Предметы изменяются в философствовании, которое в них самих выходит за их пределы (Gegenstände verwandeln sich im Philosophieren, das in ihnen über sie hinausschreitet). Предмет не возникает в преобразующей конструкции (wird nicht verwandelnd konstruiert), как в методическом познании частной науки, но становится в философствовании прозрачным, потому что он есть явление: вместо того, чтобы становиться познанным, он становится языком (wird Sprache). Там, где я имею в виду его самого, я нахожусь в пределах науки, но я философствую там, где в нем самом я обращаю свой взгляд на бытие.
Если я отождествляю убедительное знание с наукой, то философия - меньше, чем наука, ибо она отличается от науки тем, что отказывается от притязания на убедительную значимость своей существенности. Она полагает, что улавливает безусловную истину, и в этом она - больше, чем наука. Философствование - это мышление, которое, обладая убедительным познанием, удостоверяется в неубедительном познании, составляющем экспликацию веры (Philosophieren ist Denken, das im Besitz zwingender Einsicht sich der nicht zwingenden Einsicht vergewissert, welche Explikation des Glaubens ist). Но без научного познания, как неприкосновенной для нее основы, философия не придет к свойственной для нее истине.
Философские мысли убедительны лишь там, где выражены в отрицательной форме, но эти отрицательные прозрения уже теряют логическую убедительность, становясь путем к трансцендированию, и только в этом качестве они суть подлинно философские истины.
В своих положительных речах (Sagen) философия высказывает мысли, имеющие характер возможности. Положительное в них истинно только как отторжение, призыв, заклинание. Они многозначны и необходимо подвержены недоразумениям. Как сами они возникли из свободы, будучи выражением безусловного, так и понимают их тоже только из свободы. Философия не может сказать то, что она имеет в виду, в форме прямого текста, которая имеет и дает. Поскольку философия никогда не бывает действительно наукой, она фактически и не получает всеобщего признания, как сами науки. Она погубит себя, если из-за этого станет рядиться в одежды экзистенциально необязательной, значимой для всех науки, которой, однако, она может быть лишь по видимости. -
Различие между философией и наукой становится решающе важным в характере присущей им коммуникации. Научные результаты и методы один человек сообщает другому как заменимое сознание вообще. В философствовании оно становится только средой, в которой уже не каждый с каждым вступает в произвольную коммуникацию, но индивид с другим индивидом вступает в ней в обязывающую, ибо историчную коммуникацию. Философия, как языковая формация, есть средство коммуникации с неизвестным возможным индивидом.
Поэтому научное исследование и философствование сущностно различаются по тому, как ведется дискуссия. В науках безлично спорят о самой вещи, которая есть нечто особенное и определенное, и которую неизменно подразумевают как именно ее саму. Здесь есть доводы и факты, обстояния дел и содержания опыта, которые спорящие приводят и выдвигают друг против друга, пока не удается принять объективно убедительного решения. В философствовании научная дискуссия хотя и остается почвой и средой обсуждения, но в ней подразумевают в то же самое время нечто иное. Философская речь не исчерпывается своим предметно выраженным содержанием.
Философствование в своем предмете не отделено от того, что в нем, собственно, находит выражение. В то время, как в науках познавание чего-либо не отождествляется с познанным, открытия о химических процессах сами не суть химические процессы, в философствовании в самом его предмете с обязательностью присутствует самобытие (wird verbindlich das Selbstsein gegenwärtig). Поэтому дискуссия в философствовании возможна лишь относительно, а именно, в коммуникации, которая в своем пути, проходящем от одной вещи к другой, является по своему смыслу также личной. В той мере, в которой философствование желает быть исключительно объективным, оно перестает быть философствованием. То, что может быть осмысленно возможным и плодотворным в науке - признание прав вещи самой по себе - то философски становится самообманом. Кто, философствуя, ищет только обоснований, но не рискует в деле мысли самим собою, тот оказывается в плену софистики, которая есть не что иное, как месть отвлеченного рассудка за измену философствованию. Как уже и в науке познание все заметнее убывает по мере того, как познающий теряет наглядность знания в пустых перестановках логических форм и нескончаемого множества эмпирических фактов, так же происходит и в философствовании, если в нем не говорит уже возможная экзистенция, и невозможно обращение к ней.
Но если самоотличение философии от науки все же предполагает науку как ее условие, а кроме того, если философия воспринимает в свой состав науку в смысле методической формы своего собственного сообщения, то философию мы можем, правда, назвать научным миросозерцанием: миросозерцанием на основе научного ориентирования в мире и в форме артикулированного мышления, - но все-таки не доказанным при помощи науки миросозерцанием. Философия отличает себя от науки не для того, чтобы предаваться мечте, но чтобы настоящим образом иметь в себе науку. Не случайно почти все великие философы были мастерами в одной из частных наук. Науки служат философии, а не она - наукам, поскольку она сама, как смысл всякого знания, больше, чем наука. Цель частной науки - предметное познание в ориентировании в мире; цель философствования - понимание экзистенцией самой себя как единичной экзистенции в явлении существования в мире.
Спрашивается, чем же остается еще философия в этом самоотличении, если она не может быть ни возвещением, в непосредственном сообщении, существенной истины, как истины единственной и объективной, ни рассмотрением возможных точек зрения и форм миросозерцания - предоставляющим их на выбор рассудку; ибо в первом случае она стала бы благовестием спасения (Heilsbotschaft), во втором же - наукой.
Обязательность философии необходимо должна представляться как требование. Если она говорит предложениями, выражающими то, что для нее есть и должно быть, то она становится пророческой философией (prophetische Philosophie). Если она набрасывает возможности, однако не как многие возможности на выбор, но как безусловные, истинные для нее возможности, которые касаются слушателя как именно его самого, то она - пробуждающая философия (erweckende Philosophie). Одно без другого не существует. В наивном сознании на первый план пробивается пророческая, в критическом сознании - призывающая сторона философствования, которая сама остается еще скрытым пророчеством. Ибо в философствовании свобода обращается к свободе, которая в своей безусловности хотела бы обязать себе эту безусловность в другом, но которая находит ее, лишь поскольку другой изначально выходит навстречу, побуждаемый собственным своим самобытием, а не там, где он следует объективности моей речи. Правда, философствующий ощущает побуждение говорить, увлекая, в бурном пафосе приступая к другому, однако для него будет потерей, если другой из-за этого последует за ним. Сдерживать себя и мыслить объективностями, как возможностями, - вот условие для того, чтобы другой рос навстречу нам (daß der Andere entgegenwächst), пока в конкретной историчной ситуации философское слово, как выражение решительности, не свяжет самость с другой самостью. То, что как распространенное философское мышление, обнаруживает себя в произведениях философов, хочет пробуждать к этой возможности, а не увлекать к подчинению и подражанию.
2. Полярности философствования в движении воли к знанию.
- Поскольку философствование есть изначальная воля к знанию, оно, казалось бы, вынуждено принимать форму науки. Но в то время как знание в науках определяется специфичностью его метода и результата, философия, если мы хотим постичь ее в определении понятия, раскрывает себя, как воля к знанию, лишь неопределенно и в противоположных определениях. Она ищет знания о безусловном, как подлинном бытии, а встречает всегда только нечто единичное, в котором и принуждена ловить его. Она направлена к знанию как обладанию и превосходит всякое приобретенное ею обладание в радикальном вопрошании. Она направлена к предметности как объективности, и однако лишена всякого значения, если не содержит действительности экзистенции, проводниками (Wegleiter) которой по пути существования служат эти предметности. Если пытаются дать определение философии, акцентируя ту или другую сторону в этих противоположностях, то в односторонности определения остается мертвая философия, как догматика. Философия обладает своей истиной только как движение в этих полярностях.
а) Единичное и целое. Компетентность (Sachkunde) - это приобретенное в ориентировании в мире знание и умение в частностях (im Einzelnen). Однако знаемое не имеет конца (endlos ist das Wißbare); философия - не всезнание (Alleswissen); она уже при самом своем начале выступала против многознания. Только воля к знанию, направленная не на что-либо отдельное, но на целое, т.е. не на нескончаемое множество сущего, но на бытие само по себе, не на рассеянное, а на истоки, - есть философия. Но если философия, как знание, направлена на целое, то осуществляется она, однако, всякий раз только в одном единичном (in einem Einzelnen). Она не есть даже какая-либо наука среди всех наук. Всякую особенную предметность когда-нибудь начинает разрабатывать некоторая частная наука; нет такого предмета, который бы не был единичным и особенным предметом. Целость служит философским побуждением для частной науки и в совокупности всего знания только как идея. Владение знанием как всезнание при нескончаемом множестве научных познаний и методов невозможно, но возможно владение знанием в смысле функции мышления, через собственное присутствие (Dabeisein) во всякой существенной перспективе, через постижение принципов, через образованность (Bildung), позволяющую в каждом особенном случае принять и понять то, что было познано в этом отношении до сих пор. Целое все-таки еще действительно в философском смысле как воля к безграничному ориентированию в мире на всех возможных его путях, и оно есть готовность идти теми или иными частными путями ориентирования вместе с другими, не довольствуясь тем, чтобы просто верить в их результаты.
Если философствование оказывает свое действие из истока воли к знанию на работу конкретного познавания, то все же частные науки, стоявшие в исключительно тесном отношении к философии, от которого философия получала стимул к движению, со временем менялись: это были, например, богословие, математика и математическое естествознание, филология и история, психология, социология. Хотя объективно значимые познания - это всегда только познания частных наук, но как сами науки выигрывали от побуждений, исходивших от философии, так и они сохраняют свою важность и значение для философии и суть поэтому нечто большее, чем произвольное частное знание;
б) Обладание знанием и стремление к знанию. Философия обращается против претензий мнимого обладания ею, которое, как научаемое содержание в виде некоторой философской схоластики или желает энциклопедически объять в себе все знание вообще, или же выступает как особенное философское знание. Самое имя философии уже возникало из той мысли, что она есть стремление (Streben), а не имение (Haben). Человек, как философ, знает о своем незнании и стремится к знанию.
Но между тем как это стремление невозможно, если его уже не коснулось знание и если оно в каждой становящейся его достоянием понятийности не сообщает себе должной прозрачности, окончательное обладание знанием уничтожило бы само стремление. По этому Кант знал: можно научиться не философии, а только философствованию72. Как философия в качестве учения, так и отрицание возможности философии одинаково лишены подлинного знания Первая орудует понятиями, которые как таковые имеют ведь только искусственную значимость внутри одной школы, а второе не может сдвинуться с места в своем пустом отрицании.
Философию, которая не знает и все же побуждает себя к знанию, можно охарактеризовать как это самое стремление: поскольку философия направлена на целое, она стремится к самым крайним границам. Там, где она достигает границы, она не останавливается но находит вопрос, влекущий ее дальше. Она приступает к корням всего, что выдает себя за бытие (was als Sein sich gibt), называет саму себя радикальной. Нет ничего, чего бы она не могла еще раз поставить под сомнение; она делает ненадежным всякое обладание. Она ищет точки вне всякого бытия, чтобы постичь бытие мыс лью. Это искание она сознает как антиномию: понимать, что желаешь невозможного, и все-таки не сдаваться.
Эта исконная философская воля к знанию ищет на пути через всякое знание особенного той ясности сознания, которая достигает апогея в самосознании. Философ хочет не просто жить, но жить сознательно; для него стало подлинным бытием то, что было им сознано не во внешней рефлексии одного лишь рассудка, но в тех специфических мгновениях светлости, которые составляют возможный результат ежедневного занятия философствованием. Эту светлость невозможно сообщить так же, как познания о вещах, они могут быть только пробуждаемы сведущим (Kundige) в том, кто готов к этому. Философское достижение - это из темноты простых инстинктов в знании найти путь к себе самому. Поскольку, однако, знание как обладание есть достояние Божества, философ никогда не пребывает в окончательной ясности, но требует довериться темноте. Ибо ясность философа приходит не из ничего; она не бывает опорой сама себе; как ясность чистой воды она была бы безразличной ясностью. Поэтому понимание самого себя в искании философствования есть так же точно и откровение подлинно, ибо навсегда, непонятного. Знание в философствовании имеет ту самобытную особенность, что в решающих пунктах мы знаем благодаря тому, что не знаем (daß im Entscheidendem gewußt wird dadurch, daß nicht gewußt wird);
в) Знание и экзистенция. Наука изучает существование, которое, независимо от бытия исследующего, есть то, что оно есть. Философствование вопрошает о бытии, которое я переживаю на опыте так, что я сам есмь; я могу знать о бытии лишь таким способом, каким я сам через себя самого есмь. Философское знание зависит поэтому от моего бытия, есть самоудостоверение этого бытия.
Философия не желает самозабвенно отождествить себя со знанием ориентирования в мире, как если бы в философствовании речь еще раз шла о том же самом, о чем идет речь в науках, или как если бы существовал такой предмет, о котором науки забыли. Там, где философия мнит, будто изучает и решает отдельные и частные проблемы, а затем получает результаты, там она делает вид, будто находится в непрерывном ряду научного исследования, будто в каждом таком решении она продвигается еще на шаг вперед по сравнению с традиционной философией и обещает в скором будущем дальнейшие научные результаты. На самом же деле она существует лишь как процесс усвоения бытийных возможностей, а не как усердие к одним лишь результатам знания.
Поскольку науки находят в философствовании свой смысл, который только и побуждает человека приступить к ним (sie zu ergreifen), они служат философии материалом. Но совокупность их содержания еще не исполняет всего бытия. Хотя в научном ориентировании в мире я как сознание вообще полагаю возможным сказать: что я знаю, то я и есмь; я есмь как знание, в котором соединяется все; бытие заключено в знаемом (was isch weiß, das bin ich; ich bin als Wissen, worin sich alles zusammenfaßt; das Sein ist im Gewußten beschlossen). Но только как возможная экзистенция, т.е. в скачке философствования, я могу сказать: то, что я знаю, есть лишь условие того, как я удостоверяюсь в своем бытии (was ich weiß, ist nur Bedingung, wie ich meines Seins gewiß werde).
Если, таким образом, мы удерживаем науку как единственный способ овладения истиной (die einzige Weise, Wahrheit zu ergreifen), и отвергаем все прочее, то мы осуждаем философствование. Однако невозможен никакой синтез науки и философии в том смысле, чтобы они вместе составили целокупность знания. Раздвоение и диалектическое напряжение между ними принадлежат к составу нашего явления как существования во времени, в котором мы можем трансцендировать, только если мы в науках познаем тот мир, который мы трансцендируем.
Философия также не есть учение, которым мы руководствуемся (Lehre, nach der man sich richtet), как в технической деятельности руководствуемся известным научным учением. Согласие между мышлением и жизнью отнюдь не означает, чтобы конкретного индивидуума можно было подводить под закон или под образ учения. То, что, уже как содержание мышления, не было функцией в жизни, то мыслили неверно (unwahrhaftig gedacht). Философия существует изначально как мышление каждого дня в его конкретности, как внутренняя деятельность мысли. Придумывание и изложение в философском произведении имеет поэтому за собой критерий укорененности мышления и жизни в Едином или просветления присущего в настоящем самобытия, и только вводит возникшее в этом просветлении сказуемое содержание в порядок и методическое воспроизведение (Das Erdenken und Darstellen in einem philosophischen Werk hat daher das Kriterium der Verwurzelung von Denken und Leben in Einem oder der Erhellung gegenwärtigen Selbstseins hinter sich und bringt nur das in ihm entsprungene Sagbare zu Ordnung und methodischer Wiedergabe). Поскольку я есмь лишь как мыслящий, а философствование есть мышление в существовании, поскольку возможная экзистенция постигает себя в нем в своей свободе как безусловное, философия, как высказанное некоего мгновения (das Ausgesprochene eines Augenblicks) хотя и есть учение, но в этом учении она есть все же не как чисто предметная понимаемость (bloß gegenständliches Verstandenwerden), но только как возможный перевод в самобытие (mögliche Übersetzung in Selbstsein).
Хотя, философствуя, мы не можем говорить без того или иного набора понятий (Begrifflichkeit), но все же эта понятийность не составляет существа философской мысли в том же смысле, в каком она составляет сущность научного познания. Исследующая понятийность, так же как и лепетание лишенного понятий языка, означает конец философствования. Как в философской понятийности оно становится неистинным там, где эти понятия суть не более чем терминология, так в лишенном понятий языке оно опускается и впадает в неясность.
Если философия есть объемлющее науки, но сама не есть наука, то все-таки она хочет в своей речи всегда оставаться также некоторым знанием. Вместо различия между философией и наукой следует проследить напряжение между знанием и экзистенцией в философствовании. Правда, знание есть то, что только в науках обретает методически ясную форму и развитие, но оно всегда присутствует также в какой-нибудь мере конкретности своих форм и материалов и в философствовании. Вследствие того, что знание имеет смысл и обязательность, которых оно, просто как знание, в себе еще не заключает, способ этого присутствия знания составляет философствование, в котором знание остается в специфическом напряжении, поскольку должно иметь сторону рассматривания (Betrachten) и сторону действия (Tun), из которых ни одна не существует без другой.
Философия как знание есть рассматривание. Г реки уподобляли жизнь празднику: одни приходят на праздник, чтобы показывать свои искусства, другие, чтобы извлечь прибыль от торговых сделок с посетителями праздника, третьи же, чтобы созерцать (schauen). Эти последние и есть философы. Но греки не признавали за философствование ни к чему не обязывающее созерцание, но в созерцании божественного желали стать подобными Богу. Философия для них есть не только знание, но и практика, изучение самой истинной жизни; она подвергается испытанию перед лицом смерти; философствовать - значит учиться умирать73.
Если бы противоположность между жизнью и знанием мы зафиксировали в таком виде, где чисто рассматривающее знание противостояло бы сугубо деятельному экзистированию, то каждая из сторон, утратив свою противоположность, потеряла бы и сама себя. Если мы ограничимся знанием, станем требовать дельности, в которой уже не участвует жизнью никакая самость, тогда мы видим величественную картину мира и мним, будто знаем, но не даем себя в обиду ни другому, ни нашим собственным мыслям. Если же мы презираем знание, называем его чем-то лишь безразличным и вместо того удаляемся в область чувства, инстинкта, интуиции, то мы прекращаем всякую коммуникацию как разумное существо; ибо, коль скоро мы ведь вновь рационализируем эту свою установку, мы полагаем, будто можем, в своем качестве навязчивых героев добродетели, представить доказательства ее истинности самой жизнью, которую мы ведем, переживаниями, которые мы обнаруживаем при этом. Противоположности, как психологические установки, взаимно переходят друг в друга; поскольку же обе сами по себе мертвы, каждая сама по себе необходимо рождает скуку и заставляет вновь попытаться прибегнуть к противоположному.
Философствование стоит между двумя этими полюсами, исполняя их оба. Философия есть осознание (Innewerden) истины на пути науки в самой собственной жизни. Она требует исследовать в мире; воля к знанию без науки осталась бы пуста; она хочет, чтобы все без границ было высвечено (durchleuchtet) рационально. Но она требует принять то, что мы знаем (das Gewußte), в экзистенцию, не оставлять его равнодушно стоять как сущую самоцель, но двигаться в нем как в пути к истинному сознанию бытия. Не теряться ни в нескончаемости предметного знания, ни в хаосе чувств, возможно только в движении между обоими, в котором осуществляет себя экзистенция как нечто третье, - никогда не только объективное и никогда не только субъективное, - подлежащее философскому просветлению.
Светлость сознания не может быть светлостью ничто. Философ, который действовал бы подобно математику: выдумывал бы себе особенный предмет, который можно иметь как предмет одного рассудка, безотносительно к судьбе собственной жизни, оставался бы в ясности формального, не достигая подлинного просветления. Влечение к светлости бывает философским, только если оно устремлено на исполненную содержаний темную основу явления экзистенции. Философ, готовый и открытый для своей судьбы, жаден до мира (hungrig nach Welt); он ищет узнать этот мир как природу и во всей широте исторической объективности, жаждет пережить его опытом в фактической, историчной конкретности своего собственного существования. Философия не может стоять в сторонке; одиноко заниматься ею для себя мог бы только тот, кто взял бы с собою в это свое одиночество ту жизнь и тот мир, которые он приобрел опытом.
Но экзистенция не дана готовой как некое бытие, которое бы затем можно было просветлить; всякую приобретенную светлость еще только предстоит осуществить. Философия не только вырастает из существования и наук, но, проникая собою существование и науки, рождает в них явление бытия. Изначально философствуя, я остаюсь в положении Мюнхгаузена, который тащит сам себя за волосы из болота.
Догматическая философия, притворяющаяся только лишь знающей, отличается поэтому, как небо от земли, от философии свободы, как совершающей свой взлет в знании. В первой философствующий обязывает себя перед содержательными высказываниями о бытии, во второй же - обязывается принятым экзистенциальным решением. В первой есть страсть борьбы за убедительную значимость, принятие ее как объективной истины и потребность в школе и в распространении этой истины; здесь страсть имеет своим содержанием чистоту души, открытость и коммуникацию, любовь историчной безусловности. Отсюда, во взаимном просветлении объективностями, которые как таковые всегда остаются подобными вопросам и возможностям, произрастает терпимость, угасающая лишь там, где сталкивается с нетерпимостью догматики, скрываясь за которой человек фактически прерывает всякую коммуникацию. Там философия становится закругленно законченным объективным целым. Здесь она - средство коммуникации на службе экзистенции. Там она существует как вера в некоторую объективность, имеющую всеобщий характер. Здесь - как самопроникновение индивида в его отношении к собственной трансценденции в бесконечном прогрессе.
Таким образом, философствование - это не только наука, но и не только экзистенция. Это - научно мыслящая, методическая работа просветления; его результат реален только в переводе на сознание экзистенции, становящееся возможным благодаря ему (sein Resultat ist allein im Umsatz in das durch sie ermöglichte Existenzbewußtsein).
Как ученый, я удаляюсь от жизни, беру объекты как объекты сами по себе, ищу всеобщезначимых критериев и верификаций; жизнь как таковая по природе своей приватна, в ней у меня иная установка, чем в исследовательской работе. Но как философствующий, я возвращаюсь к ним обеим. Правда, я имею дело с самим собой как возможной экзистенцией, мыслю исходя из этой жизни и верифицирую или разочаровываю в ней мыслимое мною; но теперь я уже не могу разделить жизнь, как приватное, и мышление, как объективное; ибо одно становится другим; если я не философствую каждый день в своем существовании, то я вообще не философствую (philosophiere ich nicht täglich in meinem Dasein, so philosophiere ich überhaupt nicht). Философия есть фактор жизни, которая со знанием творит себя как явление экзистенции и влечет за собственные пределы (Philosophie ist Faktor des Lebens, das als Erscheinung der Existenz sich wissend schafft und über sich hinausdrängt). Но она бывает отчетливой не просто в отношении к жизни, но через саму жизнь (durch es selbst). Философствующее мышление есть жизнь, как и сама эта жизнь есть только в качестве мыслящей.
3. Борьба философии за науку.
- Философия и наука должны отделиться друг от друга, чтобы тем с большей достоверностью сознать свой союз (Verbundenheit). В качестве тотальности наук они составили бы смутное целое (ein trübes Ganzes). Но при ясном понимании своего смысла как философии или как науки они становятся неким целым, в котором ни одна не может обойтись без другой.
Поскольку философствование есть воля к знанию, которое, казалось бы, исполняется на мгновение уже и в науках, чтобы тут же возвратиться к своему истоку, и поскольку наука получает свой смысл благодаря стимулу, исходящему из философствования, поскольку, в особенности, суровость самокритики науки, ограничивающейся только областью знаемого, имеет своим истоком и надежной опорой силу философского самобытия, - науке и философии, в противоположность тупости неразделенного незнания, равно присущи вопрошание и методичность хода.
Поэтому не существует действительной борьбы между философией и наукой, есть только борьба за подлинную науку и за подлинную философию, - борьба, в которой они обе выступают союзницами. Эта борьба направлена против нарушения границ, которое случается, если наука, как убедительное знание о вещах в мире, хочет замкнуться, т.е. абсолютизироваться в некое знание о бытии; если знание, отрываясь от почвы своего добротного состава, желает как бы в антиципации распространиться на произвольно обширные пространства и в конечном счете на все; если форму знания принимают за содержания, служащие выражением некоторой веры.
Борьба эта направлена поэтому против некритической философии, если эта последняя изображает из себя самой науку. Против нее обращается, прежде всего, подлинная наука, разбивая ее мнимо-философские познания или включая их в свой состав как научно партикулярные результаты (поскольку эти познания вовсе не философского характера, но как предметное познание имеют вполне определенное место в ориентировании в мире), а затем и сама философия, противостоящая в них своей собственной ложной форме, поскольку знание философии существует не для сознания вообще, но действительно как абсолютное сознание, в качестве которого приходит к самому себе исторично-единственный индивид.
Борьба философии против философии как ложной науки идет, в сущности, против слабости, которая ищет себе опоры в этой ложной науке, вместо того чтобы быть самой собой и отвечать самостоятельно (statt selbst zu sein und selbst einzustehen). Действительность в пограничных ситуациях в таком случае маскируют. Орудуют и оперируют, чтобы обеспечить за собою нечто, что само по себе остается неясным и что в конце концов есть не что иное, как только существование. Под покровом мнимого философствования в формах строгой науки человек догматически запирается от внешнего мира в слепом стремлении скрыть от себя собственный страх за самого себя. На лице поочередно является то мрачное педантство, то напускное легкомыслие; однако только истине присуща подлинная боль и естественная веселость. Эта слабость не выносит витания и сомнительности, на которое в философствовании обрекается все, что лишь объективно, как и все, что не более чем субъективно.
Наконец, философия вынуждена бороться за науку, свобода которой есть и ее собственное существо, против социологических сил, которые, пользуясь путаницей из-за многозначности смысла «истинного», пытаются выдать за всеобщезначимое то, что им нужно в данную минуту. Они хотели бы гарантировать и решить при помощи зависимого авторитета, в форме общественного мнения или принудительным декретом власти, что должно быть истиной, и что в этих пределах можно утверждать как научный результат. В борьбе против всех сил отвлеченной веры, которые хотели бы заставить таким образом науку служить себе, философия выступает поэтому союзницей подлинной науки, как и всякой веры, предполагающей как свое необходимое условие свободу вопрошания и исследования.