культурные последствия, о чем автор совершенно не задумывается.
Отрывки о глобальном государстве настолько нелогичны, непоследовательны и расплывчаты, что звучат не как план, а как сон наяву, который мистер Скиннер очевидно находит «подкрепляющим». Хотя он скучен даже в своих фантазиях: заимствуя платоновскую идею о правителе-философе, мистер Скиннер представляет управляемый правителем-психологом мир в терминах, звучащих как один большой «комплекс Наполеона».
Если бы мы только отказались от «автономного человека», с тоской в голосе заявляет мистер Скиннер, мы бы смогли прийти от «сверхъестественного к природному, от недоступного к управляемому»[72] (курсив мой). В этом, как мне представляется, и есть секрет книги и реакции на нее современных интеллектуалов.
В «Отверженных», описывая развитие независимого юноши, Виктор Гюго пишет: «…И он благословляет бога за то, что тот даровал ему два сокровища, не доступные многим богачам: труд, с которым он обрел свободу, и мысль, с которой он обрел достоинство».
Сомневаюсь, что мистер Скиннер читал или смог бы прочесть романы Гюго: он бы совершенно не понял, о чем они, хотя он не просто так выбрал название для своей книги. Виктор Гюго знал о двух основах, необходимых для человеческой жизни. Беррес Скиннер знает о двух основах, которые необходимо разрушить для полного уничтожения человека.
«Внимание, обрушившееся на гарвардского психолога Берреса Скиннера и его новую книгу, крайне примечательно», – пишет в специальной графе на первой странице The New York Times Book Review в выпуске от 24 октября 1971 г. После длинного списка его интервью для прессы и телевидения сообщение продолжается: «Американская психологическая ассоциация в сентябре присудила ему ежегодную премию и назвала его “новатором в психологическом исследовании, лидером в теории, мастером в технологии, совершившим революцию в изучении человеческого поведения. Превосходный ученый, учитель и писатель”».
Не забывайте, что такая характеристика дана человеку, чья теория состоит в провозглашении человека безмозглым роботом, технологу, чья технология состоит из призывов согласиться с тоталитарным контролем, исследователю, заменяющему философское знание старыми-престарыми байками, ученому, совершающему такие логические ошибки, за которые был бы исключен и первокурсник.
Было бы неверно предполагать, что данная характеристика является показателем интеллектуального уровня всего профессионального психологического сообщества. Конечно, нет, ведь все мы знаем, как подобные характеристики (постановления или возражения) навязываются особой группой занятому, смущенному, безразличному большинству. Кто хуже – специалист, одобряющий подобные свидетельства, или специалист, их не одобряющий и все же позволяющий таким заявлениям печататься от имени своей профессии? Думаю, второй. Такие манипуляторы, как приспешники Скиннера, стремятся не убедить, а навязать. Тот факт, что мистеру Скиннеру сошло с рук название его книги (не говоря уже о ее тезисе), говорит как о пустоте в области культуры, так и об отсутствии серьезного сопротивления, – о том, что можно все.
Выражусь точнее: пока еще не все, но культурный прогноз не радует. Раздутый Скиннером пузырь продырявили многие, включая и нескольких умелых стрелков, но если автор изучит клочья, то увидит, что использовали простую шрапнель. Эта книга не заслуживает тяжелой артиллерии, а вот ее основной тезис – да.
За небольшим исключением хвалебные отзывы о важности книги были написаны журналистами и рекламщиками, но не профессиональными критиками. Большинство обзоров смешанные или негативные. В целом они передают чувство не штормовой ярости, а грусти моросящего дождя, как если бы истощенный человек был не способен оценить зло, открыто ему предложенное, но не способен не потому, что не знает причины – они так стары, что уже давно забыты, – а из-за остатков приличия, раздающихся как слабое эхо. То, что заслуживало крик возмущения, получило лишь тихий вздох.
Два лучших, то есть полностью отрицательных, обзора появились в The New Republic и The New York Review of Books. Остальные неодобрительные отзывы лишь нападали на Скиннера, но признали его позицию. Они приняли его за вершину развития разума и науки и ухватились за возможность проклясть и разум, и науку.
Обзор в The New Republic от 16 октября 1971 г. довольно жесткий и приличный. Его главная цель – скиннеровский и бихевиористский взгляд на человека, определяемый как «психология без души». Вот пример из обзора: аргумент Скиннера «обычно такой: физика раньше наделяла физические объекты человеческими свойствами (такие как нарастающее ликование при приближении к их, этих объектов, естественной среде обитания); и только тогда, когда очеловечивание природы прекратилось, начался научный прогресс. Разве научный прогресс в психологии не начнется тогда, когда мы закончим наделять человеческими характеристиками людей? Он, конечно, выражается немного иначе, но я передал суть вопроса». Вот пример оценки других аспектов: «…аргументация часто неаккуратная, ощущение темы – обывательское, язык напыщенный». А вот явный упрек за выражение «под кожей человека»: «Нечто у меня в черепе не хочет соглашаться с простым и беззаботным миром, который предлагает Скиннер, но не просто потому, что этот мир ему не нравится, а потому, что нечто думает, что это в корне неправильно для всех людей, в чьих черепах находится одинаково сложный механизм». Из всех прочитанных мной обзоров это единственный отрывок, защищающий умственные способности.
Небольшой и осторожный отрывок в выпуске Saturday Review от 9 октября 1971 г. хвалит книгу за следующее: «Прежде всего доктор Скиннер уделяет много внимания социальным проблемам. ‹…› Его острая критика наказания как в целом неэффективного способа контроля является уместной в актуальном вопросе тюремной системы». В контексте глубоких философских основ, которые ставит под сомнение мистер Скиннер, такой комментарий не может рассматриваться даже как журналистский или привязанный к настоящему моменту: он привязан к доле секунды. После такого комментария автор обзора мягко обвиняет Скиннера за его «страсть все объективизировать». Это, жалуется автор, лишает человека «загадки». Далее он примирительно заключает: «Любая мечта о разуме заканчивается кошмаром видного психолога, в данном случае, возможно, самого влиятельного из ныне живущих американских психологов. Была ли эта мечта хорошей? Была ли она рациональной? [Рационально ли использовать разум?] Все мы знаем о разочаровывающих результатах следования старому императиву контролировать и подчинять окружающую человека природу, принимая наказ духовного предшественника Скиннера, Фрэнсиса Бэкона, что “знание есть сила”. Неужели мы скоро начнем подобный эксперимент с “манипулируемым человеком”?» Это значит, что мистер Скиннер – разумный человек и великий ученый, чья теория приведет нас к тем же блистательным победам, каких достигли естественные науки, – но эту теорию мы не должны применять. Автор обзора слащаво заключает: «Таким образом, если обзоры на эту книгу в своем большинстве будут отклонены, то она действительно хорошо повлияет на социальную среду» (полагаю, на тюремную реформу). Такое сладкоречивое оскорбление несправедливо для любой книги, даже для книги мистера Скиннера.
Обзор в Psychotherapy & Social Science Review за январь 1972 г. более крупнокалиберный. Он подрывает многие утверждения мистера Скиннера, компетентно и успешно, а затем подрывает сам себя высказываниями о своей же точке зрения: «Но то, что в индивидуальном плане является борьбой между нарциссизмом и любовью к объекту, между снисхождением к себе и любовью других, в общественном плане становится борьбой между анархией и чрезмерным контролем. Сложно понять, какой должна быть мера». Автор упоминает «превратности личного и социального суперэго» и «медленно накапливающееся доказательство того, что человеку всегда придется бороться со своей двойственной и решительной природой» (которая состоит в способности думать и чувствовать). Он заключает: «Пройти последний путь, попытаться превратить чистый инстинкт в чистый разум – значит взглянуть в лицо противоречивой природе человека…» (это значит, что мистер Скиннер – защитник и представитель чистого разума). Вот еще: «Возможно, способность сталкиваться с неразрешимыми дилеммами и болезненными парадоксами, не впадая в бессилие или манию величия, – значит заслужить называться достойным». Если бихевиоризм через мистера Скиннера заявляет: «Я смогу решить все (каким-то образом)», а его соперник, фрейдизм, советует: «Сдайся неразрешимым дилеммам», то бихевиоризм выигрывает.
Обзор в журнале The Atlantic за октябрь 1971 г. – особая смесь. Автор обзора (обоснованно) критикует мистера Скиннера за его «любовь к власти над другими». Он нападает на него в очень важном вопросе: уничтожении языка и, следовательно, суждения. Но обратите внимание на следующее утверждение: «Давайте будем честны: идеализм [?] Скиннера движется не по направлению к возвышенной глупости мистицизма [?!]. Это больше похоже на общества из романа “1984” и их новояз, на атрофию сознания через увядание языка». В своем лучшем отрывке автор обзора утверждает, что «сущая правда природного детерминизма – одна из наиболее серьезных угроз человеческому выживанию. Уничтожая чувство ответственности, он дает людям право сбрасывать вину с себя на систему. Он предоставляет оправдание зверству за зверством и подчинению за подчинением. Он работает на увеличение зла в мире». Это явно так. Хотя несколькими абзацами ранее автор пишет: «Детерминизм может быть правдой, неправдой или обладать обеими характеристиками. Но чем бы он ни был, если он используется по типу Скиннера, то конец сознательной жизни объявлен». Как еще может «использоваться» детерминизм? Если человек не может себя контролировать, как он может быть за что-то ответственен? И если какая-то идея может быть «правдой, неправдой или обладать обеими характеристиками» (в то же самое время и в том же самом отношении), о какой сознательной жизни вообще может идти речь?