При этом, однако, теряется из виду одно важное качество любого прошлого, и состоит оно в том, что никакое прошлое, которое мы можем сконструировать, не может быть адекватным настолько, насколько этого требует ситуация. Всегда есть референция к прошлому, которое недостижимо, и она все ж таки согласуется с функцией и значением прошлого. Всегда возможно, что импликации настоящего должны быть доведены дальше, чем мы действительно их доводим, и дальше, чем мы в состоянии их довести. Всегда было бы желательно иметь больше знания для решения любой стоящей перед нами проблемы, но этого знания мы обрести не можем. Если бы мы вдруг его обрели, то должны были бы, несомненно, сконструировать прошлое, более истинное для того настоящего, в котором заключены импликации этого прошлого. И именно к этому прошлому всегда отсылает каждое прошлое, несовершенно представляющее себя нашему исследованию. Если бы у нас были все возможные документы и памятники эпохи Юлия Цезаря, то мы, несомненно, имели бы более истинную картину этого человека и того, что происходило на протяжении его жизни, но эта истина принадлежала бы этому настоящему, и позднейшее настоящее реконструировало бы ее с точки зрения собственной эмерджентной природы. Тогда мы можем помыслить прошлое, которое в любом отдельно взятом настоящем было бы неоспоримым. С точки зрения этого настоящего это было бы окончательное прошлое, и если принять во внимание этот случай, то, думаю, именно это прошлое имеется в виду, когда речь идет о том, что выходит за рамки утверждений, которые может дать историк, и именно это прошлое мы склонны принимать как прошлое, независимое от настоящего.
II. Эмерджентность и идентичность
Я говорил о настоящем как о средоточии реальности, поскольку его наличный характер проливает свет на природу реальности. Прошлое и будущее, проявляющиеся в настоящем, можно считать всего лишь порогами небольшого кусочка неограниченной протяженности, чья метафизическая реальность редуцирует настоящее до незначительного элемента, на один миг приближающегося к миру. Такое видение реальности как бесконечного свитка, рывками развертывающегося перед нашим прерывистым взором, находит еще один вариант в картине реальности как четырехмерного континуума пространства-времени, событий и интервалов, навсегда детерминированных его геометрией, в который мы наугад вторгаемся со своими субъективными схемами соотнесения, получая мгновенные впечатления, наличный характер которых является функцией наших разумов, а не какого-либо сегмента упорядоченных событий в мироздании. Я предположил, что такой подход к реальности не соответствует научной технике и методу, с помощью которых мы ищем открытия тайн в мире. Научная процедура сосредоточивается на том необходимом обусловливании происходящего происходившим, которое вытекает из самого протекания (passage). В пространственно-временных связях, т. е. в движении, это обусловливание может достичь определенности дедукции, хотя даже здесь мы стоим перед возможностью того, что наши выводы будут часто держаться на статистических результатах, отрицающих ту конечную детерминацию, которую мы ищем. Есть свидетельства, что сама попытка довести технику до абсолютной точности саморазрушительна. Еще одна ветвь этой детерминации протекания фигурирует под именем вероятности. Какого бы учения о вероятности мы ни придерживались, мы полагаем, что ранее случившиеся события несут с собой вероятность того или иного характера последующих событий, даже если эту вероятность можно рассчитать только в опоре на теорию вероятностей. Основание этой детерминации будущего прошлым обнаруживается в том, что происходящее имеет временную протяженность — что реальность не может быть сведена к мгновениям — и что предшествующие стадии должны быть условиями последующих стадий. Дело науки — выяснить, что именно происходит.
Кроме того, изучение протекания подразумевает открытие событий. Они не могут быть просто частями протекания. Эти события всегда имеют черты уникальности. Время может возникнуть только через упорядочение протекания этими уникальными событиями. Ученый находит такие события в своих наблюдениях и экспериментах. Связь любого события с условиями, при которых оно происходит, мы называем причинностью. Связь события с его предшествующими условиями сразу создает историю, а уникальность события делает эту историю соотнесенной с этим событием. Таким образом, обусловливающее протекание и появление уникального события создают прошлое и будущее, как они явлены в настоящем. Все прошлое присутствует в настоящем как обусловливающая природа протекания, а все будущее возникает из настоящего как происходящих уникальных событий. Задача науки — выявить это наличное прошлое в настоящем и предсказать на основе этого будущее. Ее метод — метод идеации.
Я указал, что мы обнаруживаем в живой форме индивидуальную вещь, поддерживающую себя через взаимную детерминацию формы и ее среды. Окружающий мир связан с животным или растением их восприимчивостью и реакцией так, что продолжается жизненный процесс. Животному предстает мир, являющийся миром пищи, крова, защиты или их противоположностей. Неодушевленной вещи противостоит окружение, не проявляющее свойств, отвечающих действию вещи в ее бытии собой. Валун — определенная вещь, обладающая собственной массой и формой, но его связи с окружающими вещами не рождают в них качеств, которые через контакты, вес или импульс сохраняют этот валун. Валун не имеет среды в том смысле, в каком она есть у животного. Фон неодушевленного объекта — фон сохранения: в нынешней формулировке, сохранения энергии. Никакая трансформация не оказывает воздействия на реальность физической системы. Материю и массу, через которые раньше формулировалась эта пресуппозиция, мы свели к энергии, но существенная особенность этой доктрины заключалась в том, что реальность содержится не в форме — ибо возможны бесконечные трансформации, — а в материи, массе или энергии. Следовательно, хотя и была история небесного тела, которую можно проследить в виде каузального ряда, наука постигает реальность звезды, только мысля ее как энергию, остающуюся незатронутой тем, становится ли форма этого тела двойной или планетной системой. Особая форма неодушевленного тела не имеет значения для «того, что она есть». Для таких тел среда как объект несущественна.
Растения и животные, в свою очередь, представляют для науки такие объекты, существенные характеристики которых обнаруживаются не в том, что претерпевает трансформацию, а в самом этом процессе и в формах, которые объект в ходе этого процесса принимает. Поскольку этот процесс включает взаимодействие животного или растения с окружающими объектами, то очевидно, что процесс жизни придает среде характеристики так же реально, как она — растению или животному. Между тем растения и животные — не только живые объекты, но и физические. Реальность их как физических объектов может быть сведена к чему угодно, что претерпевает трансформацию; формы их при этом становятся несущественными. И как таковые они и должны войти в круг интересов физика и химика. Жизненный процесс неизбежно исчезает при редукции этих процессов к выражениям энергии. Введение жизненной силы не помогло бы здесь вообще; если бы ее удалось найти, она неизбежно подверглась бы той же редукции.
Разница между физиком и биологом кроется, несомненно, в задачах, которые рассматриваются их науками, в реальностях, которые они ищут. А их процедура соответствует их задачам. Задача физика — редукция, задача биолога — производство. Биолог не может исследовать, пока не получит в распоряжение продолжающийся жизненный процесс. Он должен меж тем располагать физическими средствами для этого процесса и, следовательно, должен быть не только биологом, но и физиком. Если он сводит реальность жизненного процесса к средствам, которые он использует, то он становится механиком. Если жизненный процесс предстает ему реальностью, возникшей из физического мира, и он изучает условия, при которых тот сам себя сохраняет, то он телеолог. Эти две установки входят в конфликт друг с другом только тогда, когда, с одной стороны, он отказывает этому процессу в реальности, поскольку может свести входящие в него объекты к энергии, и, следовательно, отказывается признать, что изучаемый процесс — возникшая реальность, а с другой стороны, когда он устанавливает входящие в процесс физические и химические вещи сугубо в терминах этого процесса и делает их, тем самым, Аристотелевыми качествами, или прилагательными. Таким образом, если биолог занимает позицию, что все составляющие вещей на самом деле суть потенции вещи, предполагающие, что она уже существует, то он становится аристотелианцем или, в современной атмосфере, «типовым» идеалистом; и если он будет последователен, то он оставит поле научных исследований и будет отрицать возможность эмерджентности вообще.
Что я хотел здесь подчеркнуть в связи с возникновением жизни, так это то, что оно придает миру качества так же подлинно, как и живым существам. Этот факт признается в термине «среда». Мы склонны пользоваться этим термином феноменалистически, помещать реальность среды в ее физическую редукцию к массе или энергии и придавать реальную значимость связи животного с его окружением лишь постольку, поскольку она может быть представлена в физических и химических терминах. Тогда реальность пищи, например, обнаруживается в атомах или электронах и протонах, из которых она состоит, а ее питательные качества — лишь уступка нашему интересу к изолированной группе происходящих вокруг нас событий. Как я отмечал, мы не можем сохранить эту установку без отрицания фундаментальной реальности жизни. Если жизнь — реальность, то ее протекание в форме и среде должно запечатлевать свои свойства во всей области ее протекания. Если животное переваривает, то должна существовать и пища, которую животное переваривает. Можно представить эту ситуацию иначе: в терминах противоположности между условиями происходящего и обусловленным ими происходящим. За этим также стоит различение вещей и событий. Протекающее событие затвердевает в вещь, когда становится в настоящем фиксированными условиями позднейших событий. Хорошее пищеварение, здоровье и сама жизнь — условия разнообразных деятельностей, которые нам несет будущее, и как таковые они суть вещи, составляющие одно из самых дорогих наших достояний. Это в особенности те содержания, к которым присоединяются различные качества или акциденции. Другими словами, они обычно становятся субстанциями, скрепляясь благодаря тому, что после их проявления их обусловливающая природа застывает, какой бы она ни была. Таким образом, будущее непрерывно видоизменяет прошлое в настоящем.